Читаем Добротолюбие. «Рассеянность и дело Божье». Священник Константин Корепанов

22-й абзац коротенький, небольшой, но продолжает в своем роде тему 21-го абзаца, тему размышлений, рассуждений о человеческой мере в подвиге, в том, что мы сейчас разучились делать.

Что касается ночного сна, то молись с вечера два часа, считая их от захождения солнца, а кончив славословие, спи шесть часов, потом встань на бдение и бодрствуй остальные четыре часа. И в летнее время так же; но сократи славословие и читай менее псалмов, по мере краткости ночей.

Это непостижимо! Преподобный Варсонофий Великий, подвижник, отшельник, пишет такие вещи? То есть даже для уединенников, отшельников сон шесть часов. Ничего себе! Это же какое богатство – шесть часов! Как бы мы все себя чувствовали, если бы у нас было шесть часов сна, если бы мы могли отдыхать шесть часов? К сожалению, у большинства людей, у большинства священников нет возможности отдыхать шесть часов. Но он говорит о том, что сон в шесть часов крайне необходим.

Человек должен до девяти-десяти часов вечера совершить свое вечернее правило, потом шесть часов отдохнуть, потом совершить бдение. Скажем, спит он с девяти до трех или с десяти до четырех – где-то такое время он уделяет сну, а остальную часть ночи проводит в бдении. То есть на самом деле бдение для таких отцов, как преподобный Варсонофий, состоит не в том, чтобы не спать всю ночь, а в том, чтобы ночью была молитва, он ни в коем случае не умаляет сна.

И даже эта заметка, приписка про летнее время удивительна. В летнее время ночи короче естественным образом. Но они короче для молитвы, а не для сна. Он предлагает сократить молитву, а не сон.

Я очень сомневаюсь, что он сам спал шесть часов. Но он определяет меру человеческого сна, понимая: то, что может он, другие не могут. Как, скажем, Паисий Величковский сам выпросил себе в молитве, чтобы спать по два-три часа и не утомляться. Но он не требовал этого от других. Он знал, что человеческая природа должна отдыхать, что если не будет сна, то человек изнеможет и не будет способен не то что к духовной деятельности, а вообще ни к какой деятельности, потому что нервная система у него повредится – и он не сможет исполнять и обычных молитвенных правил.

Это человеческое отношение к человеку в писаниях святых отцов порой просто поражает. Поражает именно потому, что в нас этого человеческого отношения нет. Мы очень суровы и требовательны, мы совершенно не чувствуем человеческой душевной немощи. Мы совершенно не чувствуем человеческой немощи телесной, мы совершенно не принимаем во внимание, что человеку надо спать: раз бдение, человеку спать не надо, человек может прожить без сна, пусть несет подвиг, пусть мучится, эта скорбь принесет утешение.

Но почему подвижники древности думали не о том, чтобы скорбеть и подвергать себя утеснениям сверх меры, а о том, чтобы сохранить возможность к исполнению того необходимого духовного делания, которое обеспечивает им связь с Богом во Христе. Они знали и учитывали эту самую телесность.

Мы дойдем, прочитаем и увидим еще, что преподобный Варсонофий Великий пишет очень много слов о воздержании, о посте. И тоже мы видим во всем человеческое отношение, не надрыв, не стремление во что бы то ни стало заставить себя не спать и не есть, а чтобы держать тело в таком состоянии, в такой мере, чтобы оно могло нести духовное служение, а если потребуется, то и душевное служение, исполнять то дело, к которому призван каждый человек Богом. Вот что важно! Не сокрушение тела, не сокрушение самого человека, а возможность исполнять духовное делание, чтобы тело служило духу, чтобы оно было хорошей лошадкой, было рабочим инструментом.

А если этот инструмент сломается, то чем я буду исполнять духовное служение? Если тело мое разрушится, если душа очерствеет, если мозг поломается, если нервная система будет никуда не годной, я ведь не буду способен к духовному служению вообще. Но почему-то в наше время порой не обращается внимание на то, что у человека есть тело, что человек – это не ангел, это существо, имеющее дух, душу и тело. И как нужно питать тело, так нужно питать и душу нужной пищей, здоровой пищей, в нужном количестве, чтобы душа также была сотрудником и помощником в наших духовных делах.

23-й абзац:

Господь научил нас, как стяжать смиренномудрие, говоря; «научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем, и обрящете покой душам вашим» (Мф. 11, 29). Если и ты хочешь приобрести совершенный покой, познай, что претерпел Господь, и ты претерпи, и отсекай во всем волю свою. Сам Спаситель сказал: «снидох с небесе, не да творю волю Мою, но волю пославшего Мя Отца» (Ин. 6, 38). Совершенное же смиренномудрие состоит в том, чтобы сносить укоризны и поношения, и прочее, что пострадал Учитель наш Христос Иисус. Сие же служит и признаком того, что человек коснулся совершенной молитвы, – именно то, что он не смущается более, хотя бы и весь мир его оскорблял.

Мы видим в этом абзаце, как преподобный Варсонофий Великий утверждает здесь (и особенно конкретно, твердо в следующем абзаце), что смирение не зависит от той работы, от того дела, которое делает человек, если он делает его по воле Божьей. То есть никакая профессия, никакой род деятельности, никакое занятие человека не мешает ему стяжать смирение. Он может быть чиновником, может быть президентом, губернатором, генералом, офицером, солдатом, великим ученым, может быть учителем, начальником, многодетным родителем, может работать в мастерских, быть водителем, дальнобойщиком, мастером в автосервисе, дворником – совершенно любой род деятельности, который ведет человек, не мешает ему стяжать смирение. Это никак не зависит от той работы, которую он выполняет.

Не работа, не род деятельности мешает стяжанию человеком смирения. А именно так мы обычно оправдываем то, что не смиряемся. «У меня такая работа, она нервная, она трудная, постоянно люди, они постоянно меня изматывают, я не могу смириться в таких условиях». Нет, мешает смирению не работа.

Мешает достижению смирения жажда покоя, желание покоя. Это та самая наша интонация, то наше состояние, когда мы говорим: «Как все надоело! Как все достали! Оставьте меня в покое!» Вот это движение души, эта жажда покоя мешают наступлению истинного покоя, о котором говорит здесь Христос (и преподобный Варсонофий приводит эти слова): научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем, и обрящете покой душам вашим (Мф. 11, 29). То есть научитесь смирению – и вам станет легко, вы успокоитесь.

Но мы по-другому стремимся к этому. Мы ищем, чтобы к нам никто не лез, не приставал, чтобы не скидывали нам лишние отчеты, не просили никому помочь, не делали бы замечаний, не вызывали на разные конференции, службы, собрания, планерки, собеседования, никуда бы не отправляли, оставили бы нас спокойно на месте, тогда бы у нас было смирение. Но на самом-то деле мы хотим этого самого покоя, чтобы нас никто не дергал.

А поскольку мы ищем этого состояния, чтобы нас никто не дергал, ищем покоя от всего, то мы покой и теряем. При любом призыве, при любой командировке, при любой новой задаче, при любом новом человеке, при любых новых требованиях мы сразу изнемогаем, нервничаем, потому что только вроде успокоилось, а оно опять. Это наше желание, страсть покоя мешают нам успокоиться.

Собственно, как раз тогда, когда мы отдаем людям свою волю, отдаем обстоятельствам свою волю, мы и обретаем покой. Как здесь говорит преподобный Варсонофий Великий, мы отсекаем перед всеми волю и делаем то, что нам говорят, то, что требуют от нас обстоятельства, ничего своего не ищем, тогда мы и приобретаем этот самый покой. Собственно, это и называется смириться, как ягненок перед стригущим его безгласен (Ис. 53, 7). Этот образ мы должны принять, перенять, освоить, это и будет нашим смирением.

Но, увы, все не так просто в этом мире. Отсечение своей воли нуждается в рассуждении, потому что совершенно отсечь свою волю можно только в хорошем монастыре. Я подчеркиваю: в хорошем монастыре, в тех хороших монашеских общинах, которые и сейчас еще есть, и были раньше; только там можно, совершенно не задумываясь, отсекать свою волю.

В миру отсечение своей воли возможно только в определенных обстоятельствах, при определенном хорошо складывающемся собрании людей, которым можно доверять, и при определенных обстоятельствах, потому что во всем остальном нужен свет рассуждения.

Например: «Духовник мне говорит, чтобы я слушала его, а мужа не слушала. Я должна сделать точно наоборот, потому что заповедь Божья мне говорит о послушании мужу, а не духовнику. Но это меня смущает, потому что мне же надо как-то дальше руководствоваться его советами, а как, если он принципиально говорит неправильно? Мне не слушать его только в этом? А во всем остальном слушать? Или не слушать его вообще? Но другого священника у меня нет, у нас небольшой городок, один храм. И что ж мне делать-то? Кого мне слушать? Как слушать? У меня есть вопросы духовной жизни, нужны духовные советы». И таких случаев очень-очень много.

Или, например, начальник в моем офисе или на производстве мне говорит: «Возьми и скажи ложь, или укради, или обмани». Должен я слушаться его или не должен? Должен я перед ним отсечь свою волю или не должен? В миру все гораздо сложнее. Поэтому для человека, живущего в миру, не подходит такое простое, доступное отсечение своей воли, как это возможно в монастыре.

И тогда путь ко спасению лежит только через терпение поношений и скорбей безропотно, о чем здесь и говорит преподобный Варсонофий Великий, когда мы терпим, как терпел наш Христос, сносим обиды, укоризны, поношения и прочее. Нас унижают, нам завидуют, нас не понимают, нас не принимают. Терпение всех этих поношений и скорбей становится для человека, живущего в миру, единственным способом для смирения.

У монашествующих этот путь короче и в определенном смысле проще. Поэтому к вершине простоты и смирения они должны восходить быстрее мирян. У мирян все сложнее, потому что у них сложно с отсечением воли, у них очень много ограничений, условностей. Но мирянин может спасаться безропотным терпением всех скорбей, которые на него сваливаются; по слову Иисуса Христа, в терпении вашем стяжите души ваши (Лк. 21, 19).

24-й абзац продолжает ту же самую тему:

Вступлением в совершенную молитву служит то, когда кто освобождается от рассеяния помыслов, и видит, что ум его, просвещенный о Господе, исполняется веселием. Совершенно молящийся есть тот, кто умерщвляет себя миру и покою его; а когда кто Бога ради исполняет прилежно дело свое, это не есть рассеяние, но тщательность Богу – угодная.

По сути дела, этот абзац говорит о том же: дело Божье не мешает смирению, дело Божье не мешает молитве, дело Божье не мешает созиданию своей души. Но есть один нюанс, на который нужно обратить внимание.

Работа не мешает собранности ума, работа не мешает молитве. Но условие одно: эта работа должна быть совершаема по воле Божьей и как дело Божье, как то, что поручил мне Бог, буквально в том конкретном и предельно строгом контексте, в котором говорит пророк Иеремия: проклят всяк, кто дело Господне делает небрежно (Иер. 48, 10). То есть  человек должен с верой принимать свое дело, свою работу, свое служение, свой род деятельности – как то дело, к которому приставил его Бог. Как говорит апостол Павел: мы собраны во Христе Иисусе на добрые дела, которые предназначил нам Бог исполнять (см. Еф. 2, 10). Вот это самое дело предназначено мне Богом, и я его делаю. Если я воспринимаю свое дело с верой как дело Божье и верю, что это именно то, что поручил мне делать Бог, тогда мысль моя облекается в молитву – и рассеянность ума, разбросанность ума мне не грозит.

Конечно, если делать правильное дело, но при этом допускать нарушение заповедей Божьих, а главное – не обуздывать своего языка, осуждая других, или хранить обиду на кого-то за то, что к нам отнеслись неуважительно (то есть если мы страдаем памятозлобием и осуждением), то мы, конечно, себя в молитве не сохраним и свой ум не сохраним. Важно, что этот механизм работает тогда, когда мы сохраняем эти простые заповеди Божьи. Если мы будем судить и помнить зло, то ни на каком месте, даже на самом святом, мы не пребудем в молитве, молитва от нас отойдет очень далеко. Но при сохранении заповедей Божьих при любом деле, даже находясь в каком-нибудь огромном коллективе, в шуме, в гаме, в офисе, в толкотне, суете, мы все равно сохраним и мир, и отношения с Богом, и молитву, потому что это дело совершается нами по воле Божьей.

В определенном смысле это даже некоторый критерий. Если мы не можем собрать себя никак, если молитва у нас не вяжется, если при всем нашем усилии не осуждать и молиться за обижающих мы не можем ничего сделать, все духовное валится из рук, хотя и дело, порученное нам, делается успешно, то можно озадачиться вопросом: а то ли я делаю? Если я стараюсь не осуждать и прощать людей, но при этом постоянно рассеиваюсь на работе и у меня ничего не получается с моей духовной жизнью, то вопрос был бы уместен: а то ли я делаю?

Это все на самом деле серьезно. С бухты-барахты эти вопросы не решаются. Ведь дело не в том, что на самом деле я работаю в аптеке номер пять, а мне надо работать в тринадцатой. Не об этом речь идет. А о том, что Бог от меня хочет чего-то другого.

Например, я работаю на работе, которая исключает мое присутствие на воскресной литургии всегда, я не могу присутствовать на воскресной литургии. И я не присутствую на ней год, два, три, пять лет. Я говорю: «Работа у меня такая, что я могу сделать?» Но здесь уместно поставить вопрос: «А тем ли ты занимаешься? Точно ли именно к этому делу, именно к этой работе приставил тебя Бог или ты прячешься на этой работе от других обязанностей, исполнения которых требует от тебя Господь?» 

Или, скажем, женщина работает на очень успешной работе, а дети остаются одни. Бизнес идет, дело идет, успех идет, а молитвы нет ни на службе в храме, ни дома. «Устала, не могу собраться, ничего не получается». Так, может, все дело в том, что Бог хочет, чтобы ты занималась детьми, а не бизнес-проектами или другими видами успешной деятельности? Может, в эту деятельность ты прячешься от семьи, с которой тебе трудно, ты уходишь на работу, где тебе легко? Это очень серьезные вещи.

Очень часто получается, что духовная жизнь человека не складывается и молитва не налаживается потому, что вместо того, чтобы делать то, что поручено Богом, человек делает то, что ему нравится.

Записала Инна Корепанова