Беседы с батюшкой. Русский мир и Церковь. Священник Михаил Легеев. 26 января 2024

– На этот вопрос можно отвечать немножко по-разному. Но мне кажется, что само осмысление этой темы сегодня возникло не просто так. Оно связано с комплексом острых событий наших дней. Это и отношения внутри Церкви, между Поместными Церквами, это и социально-политические события, и то, что происходит сейчас на Украине. Все эти события так или иначе связаны с проблемой русского мира. Разные стороны всех этих процессов могут по-разному ответить на этот вопрос.

Что есть русский мир для нас и прежде всего для Русской Церкви? Мы знаем, что тысячу лет назад святой равноапостольный князь Владимир крестил русский народ. С одной стороны, для Русской Церкви это событие стало некой точкой роста. А с другой стороны, Русская Церковь тоже не жила и не живет в каком-то безвоздушном пространстве. Она живет в социуме, в мире. С одной стороны, она переплетается с этим миром в своих отношениях и связях, а с другой стороны, все-таки представляет собой нечто отдельное. С одной стороны – Церковь, а с другой стороны – социум.

Мне кажется, нужно обратиться к концу XV – началу XVI века. Почему именно к этому времени? Особым событием для Русской Церкви, для Руси в том числе, становится падение Константинополя в середине XV века. Начинается совершенно новый период в жизни всей Церкви, когда внутри Церкви формируются два поместных центра: с одной стороны – во главе с самим Константинополем, а с другой стороны – во главе с Москвой, то есть это Русская Церковь. Почему они формируются? Потому, что церковная жизнь там и здесь с момента падения Константинополя оказывается совершенно в двух разных реалиях, в разных отношениях той или иной Поместной Церкви с социумом, с миром.

С конца XV до начала XX века в этих двух пространствах, Поместных Церквах (даже можно сказать – двух богословских школах), формируется какой-то свой церковный опыт жизни и отношений с миром, социумом. Это важное предисловие. Потому что в Русской Церкви формируется опыт теснейшей связи с социумом. Церковь мыслит себя как одно целое с воцерковленным миром. Появляется выражение: Святая Русь. Через какое-то время возникают совершенно другие научно-богословские или даже общественно-богословские концепты, идеи; например, в Синодальную эпоху это идеи государства как Церкви. Это уже не то же самое, что Святая Русь, но корень тот же. Это корень сращенности, связи, неразрывности Церкви и мира.

Более того, и после революции 1917 года этот некий опыт именно Русской Церкви сохраняется. Можно вспомнить известную Декларацию митрополита, а позднее патриарха Сергия (Страгородского) 1927 года. По поводу этого документа было много споров, но там есть ключевая фраза. Митрополит Сергий пишет по отношению к государству (цитирую близко к тексту): «Ваши радости и беды – это наши радости и беды». Это не нужно воспринимать так, как это иногда воспринимается, что он одобряет политику советской власти или еще что-то, тем более если речь идет о богоборческой политике. Он лишь говорит о том, что Церковь несет ответственность за сам социум, за государство. Они настолько уже связаны исторически, что эту связь невозможно разорвать.

Если мы посмотрим на наследие русских богословов XX века, мы проследим эту же самую тенденцию в их богословии. У всех по-разному, но в целом будет тенденция рассматривать историю Церкви и социума как одно целое; Церковь, социум и мир рассматривать в какой-то связке. Даже тогда, когда они в каком-то смысле разорваны грехом, богопротивлением, чем-то еще. При этом, говоря про русский мир в разрезе русского социума, сейчас мы можем говорить даже не о русском социуме, а о социуме, который включает в себя много народов, но русский народ является в нем центральным, системообразующим. Хотя мы и называем этот мир русским, но это лишь некий образ. Тут может речь идти не только о русских.

Отношения Церкви с этим социумом были разными в разные периоды: он был воцерковлен, в Синодальный период были какие-то свои особенности, был расцерковлен, снова воцерковлялся и продолжает воцерковляться. Сейчас в нашем государстве идут разные процессы, но все равно, несмотря на все эти процессы, связь Церкви и социума сохраняется, а также сохраняется ответственность Церкви за этот социум. А это та ответственность Церкви, которая началась при князе Владимире, когда был крещен русский народ. Вот этот момент крещения является принципиально важным.

Можно провести такую аналогию: когда крестится человек, он крестится опять же не в безвоздушном пространстве, а в конкретной Поместной Церкви, в конкретной общине; по крайней мере, так должно быть в идеале. Он потом живет в этой общине уже церковной жизнью, а священство и сама община несут за него ответственность. Этот человек может жить по-разному: может грешить, ругаться с Богом, на какое-то время уйти из церковной жизни, но крещение неустранимо как факт, как таинство. Есть второе крещение – покаяние, но все-таки крещение неустранимо. Неустранима и ответственность Церкви, а также конкретной общины за конкретного человека. По аналогии мы можем сказать, что точно так же существует и ответственность конкретной Поместной Церкви, Русской Церкви за конкретный мир, который есть частичка всего мира, который мы и называем русским миром.

– Вопрос телезрителя: «В стране, которая называется православной, наверное, большинство людей действительно считают себя православными, но людей, во главе которых стоит именно Христос, в центре их жизни, не так много. Об этом говорит и статистика. Как Вы считаете, почему так?»

Это как раз к тому вопросу, что наша Церковь никогда не была потеряна в социуме.

– К ответу на этот вопрос можно подходить с разных сторон. С одной стороны, можно сказать, может, банальную вещь, но тем не менее: грешить легко, а трудиться сложно, путь к Богу узкий, а путь от Бога широкий. Сами эти образы в каком-то смысле дают нам ответ. Правда, можно возразить, что когда-то все были православными на Руси, когда святой Владимир крестил Русь, да и во всем мире, когда при царе святом Константине Великом воцерковился практически весь мир, его ядро. Но потом мир, если говорить словами апостола Иоанна Богослова, оставляет свою первую любовь и начинает отходить от Бога и Церкви. Это тоже некая тайна, тайна истории.

Если мы посмотрим на земную жизнь Самого Христа, то увидим такой же процесс, и он как раз является прообразом того, что происходит сейчас с нами. Христос совершал чудеса, исцелял, учил людей, и тысячи людей стекались к Нему, хотели сделать Его царем. Такое торжество! Но потом, на каких-то уже предельных дистанциях Его выхода к миру в качестве совершенного Бога, совершенного Человека, мир не выдерживает этой близости, и начинается отступление. То же самое происходит и в жизни человечества, в отношениях человечества с Церковью как в глобальном плане, так и в каких-то конкретных, локальных масштабах, в рамках того же русского мира. Это общие процессы, уже относящиеся к проблематике богословия истории, к каким-то богословским вещам.

С другой стороны, мы знаем (этому учат и Господь, и апостолы, и святые отцы), что победа останется за Церковью. К концу истории напряжение между миром и Церковью будет нарастать, мир будет уходить от Церкви, силы земные этого мира будут расти, силы земные Церкви будут умаляться. Но это лишь видимость. В действительности в глубине духовной, наоборот, Церковь будет восходить к вершинам напряжения своих духовных сил, а мир будет растрачивать последние возможности, последние силы, последние капли; и когда эти капли будут растрачены, а Церковь дойдет до вершин своего подвига, тогда мир умрет. Вот такой философский ответ.

– Вы говорите о русском мире как о связующем фундаменте, который объединяет нас от X века до нынешних времен. Церковь, как кажется, всегда была очень разной. Наверное, все-таки существует тот русский мир, который как бы надмирен?

– В этом смысле сама Церковь есть такой идеальный русский мир. Хотя Церковь тоже не идеальна. В каком смысле? Церковь (прежде всего Кафолическая Церковь), конечно, есть столп и утверждение истины, но она же состоит из людей, из частей. Целое – идеально, и оно возглавляется Христом, а мы – части, мы хотим соответствовать идеалу, но это лишь наш путь, а в реальности далеко не всегда все соответствует нашим желаниям.

Тем не менее здесь важен момент какой-то подлинной ценности. Я опять немножко вернусь к исторической теме. С конца XV века начинают формироваться две школы: константинопольская и русская, совершенно с разным опытом, и у каждого опыта – свои какие-то грани.

Как должно происходить (и всегда происходило) в жизни Церкви? Поместные Церкви, имея некий локальный, частный опыт, как-то совокупляли этот опыт и в этом совокуплении искали полноту. Это то, что мы называем «согласие отцов» (consensus patrum). Так рождались и формулировки важнейших догматов в церковной мысли, и решение каких-то важнейших вопросов общецерковного плана. Но я хочу подчеркнуть, что все это происходило на фоне локального, частичного опыта той или иной Поместной Церкви, той или иной традиции.

Как я уже сказал, Русская Церковь на протяжении веков (с конца XV века до начала XX века) в своем опыте особенно акцентировала внимание на сращенности Церкви и мира, на их взаимодействии и на ответственности Церкви за мир. А в Константинопольской Церкви были немножко другие традиции. Трудно представить, чтобы из уст какого-нибудь константинопольского патриарха звучали слова, подобные тем, которые сказал патриарх (тогда митрополит) Сергий (Страгородский) в декларации по отношению к Османской империи: ваши беды и радости – это наши беды и радости. Нет; там превалировали какие-то эсхатологические тенденции.

Еще важен вот какой момент. Тема локального, национального, нации совершенно по-разному стала восприниматься в Русской Церкви и Константинопольской. Я так подробно на этом останавливаюсь потому, что без понимания этих вещей мы не можем прийти к пониманию того, что сейчас происходит, например, на Украине.

В константинопольской мысли к концу XIX века сформировалась такая устойчивая схема, или ряд (если говорить о том, что мы сейчас называем национальной Поместной Церковью): национальная Церковь – нация – государство – территория. И ключевое слово – территория. В константинопольской мысли ценность чего-то церковно-национального стала связываться с территорией. И стал формироваться такой принцип: Евхаристия должна быть единой на единой территории. На этой почве в конце XIX века произошел известный раскол с болгарами, и возникла теория (или идея) ереси этнофилетизма.

После этого несколько десятилетий (до середины XX века, в каком-то смысле до наших дней) шел долгий процесс какого-то взаимодействия между канонистами (отчасти богословами) русскими и константинопольскими. И сформировались два взгляда. В Русской Церкви отстаивалась идея ценности локального национального мира самого по себе; даже не самой нации, а именно национального мира (русского мира, сербского мира, какого-то еще мира). А в Константинопольской Церкви, наоборот, утверждалась мысль о ценности территориальной без связки с национальностью.

Отсюда потом рождается теория, которую мы называем евхаристической экклезиологией. Это было начало богословских процессов, если можно так выразиться. Сама эта тема кажется церковной, но отчасти внешнего характера, связанной с политикой, социальными процессами. Но в глубине это тема богословская.

– Вопрос телезрительницы из Гомеля: «Как Православная Церковь относится к астрологии? И противоречит ли астрология православию?»

– Сразу извиняюсь, но я ничего не могу сказать на эту тему, потому что не разбираюсь в этих вопросах. Это вопрос к ученым, астрономам и так далее.

– Вернемся к теме русского мира. Этот конфликт русского и нерусского мира восходит к конфликту русского мира и Византии, как я понимаю?

– Все-таки не Византии. К тому времени Византия как раз прекратила свое существование.

– Существует Вселенская Церковь. Она существует потому, что существует Православная Церковь, Церковь Христова. Почему тогда настолько разные взгляды, что возникают какие-то томосы и целый народ вдруг хочет ощущать себя вне какого-то мира? Что происходит? И почему такое происходит?

– Сначала – общая сентенция, а потом отвечу на вопрос. Вообще всеми процессами, которые совершаются в истории, в том числе конфликтами, движет прежде всего идея. Можно провести некие аналогии. Например, конкретный человек испорчен грехом, в нем начинаются деструктивные процессы, которые хороши для дьявола; тот это провоцирует, чтобы в человеке начинался какой-то распад и разлад. В той или иной мере это происходит даже у церковных людей; мы как-то боремся с этим, но все равно эти процессы происходят.

С одной стороны, эти процессы идут сверху вниз (как говорят, рыба гниет с головы): появляются греховные помыслы, потом они развиваются – и доходит до греха физического. С другой стороны, и снизу идет побуждение. То есть одновременно действуют и помыслы в уме человека, и какие-то плотские страсти также побуждают человека ко греху. И идет двоякий процесс, который в той иной степени приводит к каким-то разладам, когда внутреннее человека являет собой образ басни Крылова «Лебедь, рак и щука»: наш ум иной раз рвется в облака, чувства пятятся назад, а тело тянет в омут страстей.

К чему я это сказал? Подобные процессы (со своими некоторыми особенностями) происходят и в макромасштабе нашей жизни. Они происходят не только внутри человека, но и вовне: в обществах, каких-то социумах, даже отчасти и в Церкви, с той оговоркой, что Глава Церкви – Христос, поэтому в облака Христос тянет Церковь всегда, а мы можем тянуть ее в другие стороны. Мы – это и Поместные Церкви, и отдельные люди. И отсюда возникают расколы, ереси и тому подобные явления, нестроения внутри Церкви. Это некая общая мысль.

Теперь, если говорить конкретнее о теме русского мира и о том, в чем же противоречие между константинопольской и русской мыслью сейчас. В константинопольской мысли сформировалась следующая позиция относительно того, что ценно и как вообще развивается и живет Церковь. Не буду вдаваться в богословские подробности, озвучу два момента.

Первый момент: Церковь существует в конкретном месте, привязана к локальности как к месту, к евхаристическому собранию. Второй момент: земным главой Церкви является Константинопольский Патриарх (это реальность нашего времени; того, как они мыслят);  необходимо признать Константинопольского Патриарха – и дело в шляпе. И развитие самой церковной жизни происходит начиная с Евхаристии. Идея примерно такая: соберитесь вместе на Евхаристию, признайте Константинопольского Патриарха, начните вместе совершать Евхаристию – и все решится.

Это схема того, что сейчас происходит в расколе, учиненном Константинопольским Патриархом на Украине. Так называемая ПЦУ (Православная Церковь Украины), раскольническое образование, по такой идейной схеме и образована: давайте всех вместе соберем (не так важно, раскольники это или нет), пусть они, во-первых, признают Константинопольского Патриарха; во-вторых, они в одном месте – на Украине; в-третьих, пусть вместе начнут причащаться – и разовьется церковная жизнь. Вот их «ценности».

Что же говорим в противовес этому мы? Какие у нас опорные точки мысли? Евхаристию святые отцы называют таинством таинств, совершенным таинством, но это не значит, что с нее все начинается; Евхаристия – это конечная точка. Начало бытия Церкви – это крещение, покаяние. И в этом смысле возвращаемся к идее, с которой начали: святой князь Владимир в X веке крестил Русь. Этот исторический момент стал как бы той начальной точкой, на которую стал наращиваться весь исторический процесс формирования русского мира (со всеми перипетиями, сложностями, церковностью, расцерковлением, снова воцерковлением, богоборчеством и так далее). От этой первой точки все идет. Это первый момент.

Второй момент, который для нас принципиален: во главе Церкви – Христос; и никакого иного земного главу мы признать не можем. Потому что для нас Церковь – образ Святой Троицы. Не буду глубоко копать в эту тему, скажу по-другому.

Что такое Церковь? Есть вся Кафолическая Церковь, которую возглавляет Христос, и есть какая-то часть Церкви: например, Русская Церковь, или Константинопольская Церковь, или еще какая-то. Часть не может быть целым, потому что она возглавляется человеком (священной иерархией, епископатом, но все-таки человеком). Пока история не закончилась, человек способен согрешить. Часть может и согрешить, и отпасть. В любом случае часть несет на себе какой-то частичный опыт, который требует восполнения опыта других частей.

Мы можем по-разному относиться к сочетанию этого опыта. Например, у Русской Церкви – один опыт, накопленный за века; у Константинопольской Церкви – другой опыт, накопленный за века. И могут быть два разных подхода. Один подход – святоотеческий: когда мы эти опыты совокупляем, и тут являет себя кафоличность, когда мы ценим все, что имеем.

Но Константинопольский Патриархат сейчас нам показывает совершенно другой путь, говоря: наш опыт ценен, а ваш – пустое место, весь этот русский мир – пустое место; мы хотим делать так, как мы понимаем: Евхаристия в одном месте, признание Константинопольского Патриарха и движение от Евхаристии (обратный процесс, обратная перспектива истории) как бы к крещению или покаянию. Сначала мы соберемся, станем совершать Евхаристию, а потом все образуется.

Но это не работает, это деструктивный путь. На том ценном историческом опыте, который они имели, вызрела некая ложная идея, то, что мы называем ересью. Что такое ересь? Это часть, которая возомнила себя целым. Это не часть, которая смиренно понимает, что она – часть, пытаясь восполнить себя чужим опытом. Но это совсем другой путь.

– Вспоминаются некоторые точки истории. Например, Москва – Третий Рим. Можно вспомнить времена, когда была война: появился орден Суворова, орден Александра Невского, советская власть стала обращаться к народу «братья и сестры». И прочее. Может быть, нам нужны те самые потрясения, чтобы от крещения родилось покаяние? Может быть, нам это помогает? Или увещевание страхом не работает?..

– Может быть, не всегда работает, но работает. Время советской власти (70 лет) – это прямая аналогия с пленом израильским. Конечно, это работает, хотя не для всех и не всегда.

Человек согрешает, даже уходит из Церкви, но какие-то зерна все равно в его душе остаются. Бывают всякие случаи, и не каждый человек возвращается, но все-таки человек возвращается благодаря этим зернам, которые прорастают в его душе.

Еще раз хочу подчеркнуть ключевые слова для Церкви в теме русского мира, в теме того, что сейчас происходит на Украине: ценность и ответственность. Вот два ключевых слова. Церковь воспринимает как ценность этот социум (ценность в глазах Божиих прежде всего и в глазах самой Церкви). И второе: Церковь воспринимает собственную ответственность за сохранение этой ценности.

Можно встретить такое мнение: мол, Церковь идет на поводу у государства, благословляет воинов, которые едут на Украину. Такие мысли от непонимания того, что на самом деле чувствует Церковь. А Церковь чувствует свою ответственность и ценность русского мира. И задача Церкви – созидание, а не разрушение. Да, идет война, это кровь, смерть и так далее. Но и раньше были подобные вещи. Мы знаем, что святой Сергий Радонежский благословил святого князя Дмитрия Донского на войну с монголо-татарами. Может быть, разная событийная канва, но общее ядро: это некая ценность для Церкви.

Церковь же миру не навязывает какие-то собственные законы внутренней жизни, она понимает особенности этого мира и благословляет русский мир на защиту самого себя.

– Хотелось бы, чтобы Вы обратились к нашим зрителям и благословили их.

– Дорогие зрители, желаю, чтобы мир Божий всегда был в наших сердцах; чтобы в Церкви мы находили всегда путь созидания, а не разрушения; и чтобы Господь помог нам различить подлинное созидание от тех фантомов, которые навязывает нам дьявол.

Ведущий Глеб Ильинский

Записали Таисия Зыкова и Нина Кирсанова