Великий покаянный канон Андрея Критского объясняет священник Константин Корепанов. Часть 4

Мы сейчас разбираем: среда первой седмицы святого Великого поста. Тропарь второй песни среды не на Ветхий Завет, но мне хочется сказать о нем несколько слов. Звучит он так: «Погубив первозданную доброту и благолепие Мое, и ныне лежу наг и стыждуся». Даже переводить не надо: все понятно, о чем идет речь. Но вот лексически понятно, а по-духовному как бы непонятно. Собственно говоря, какую такую первозданную доброту я потерял? Адам-то, понятно, потерял, так ему и надо, а я-то что потерял, какое благолепие? Собственно говоря, я всегда был такой, ничего не потерял. И стыдиться мне тогда нечего, я обычный человек – каким родился, таким и помру. Ничего я не терял. Такая мысль.

Понятно, что мы так не думаем, да нам и некогда так думать, потому что канон идет своим чередом – и мы не можем остановиться мыслью, чтобы сильно ее развить, но, сделав поклон и поняв, в сущности, лексически весь отрывок, мы духовно ничего не переживаем. А мы говорили, что весь смысл в том, чтобы уязвиться духовно, то есть чтобы сердце пришло к сокрушению – вот что нужно пережить. Чтобы сокрушилось сердце. А оно прослушало этот тропарь и не сокрушилось. В крайнем случае, если человек начитан или просто знает Священное Писание (и Ветхий Завет в том числе), то он подумает, что это, понятно, про Адама, он лежит в стыде, а ко мне-то это какое имеет отношение?

На самом деле это имеет отношение, и имеет принципиальное отношение – в том, что каждому из нас эта красота (славянское слово  «доброта» переводится как «красота»; отсюда «Добротолюбие» – это любовь к красоте буквально), эта первозданная красота, дается. Когда? Когда мы принимаем Святое Крещение. И никогда не надо забывать об этом. Вот недавно приходилось с кем-то беседовать, и в очередной раз столкнулся с такой, скажем, экзегетической проблемой (так мы это назовем). В последнее время очень часто приходится слышать (люди говорят): что хочу доброго, не делаю; а злое, что не хочу,  делаю. И разводят при этом театрально руками: ну вот апостол Павел говорит же так. Если он был в таком состоянии, так с меня-то что требовать? И обычно человек объясняет: ну вот такое наше падшее состояние, что ж теперь сделаешь? Все мы так мучаемся, все в этой ситуации. И, собственно говоря, за что нас тогда укорять? К чему стремиться, если с неизбежностью мы такие?

Но у апостола Павла стоит буквально дальше продолжение: благодарю Господа Бога моего за то, что я Христом избавлен от этого состояния. То есть это было доновозаветное состояние. И если мы можем от сердца сказать, что с нами так же, то этим самым и свидетельствуем, что мы потеряли те крещальные одежды, которые нам дали в день крещения. Мы снова освободились от Христа, мы чужды Христу. Если мы делаем то, чего не хотим, и у нас нет сил этому сопротивляться (зло ненавидим, а делаем, а добро, которое страшно хочется нам сделать, у нас нет сил делать), то это и есть свидетельство того, что мы обнажены от благодати Божьей, которая нам всем дана во Святом Крещении. И мы вместо того, чтобы укорить себя вместе со словами этого тропаря и сказать «бедный я, бедный, обнаженный, голый лежу, стыжусь, потому что весь в язвах, весь в струпьях и нет во мне Божественной благодати», наоборот, мы это состояние выставляем как в некое оправдание себе: а что вы с меня требуете? Вот такой удел человека – грешить, никто не может победить грех, все люди хотят делать добро и не делают.

Нет, не все. И Христос нас от этого состояния избавил. И именно в этом и состоит радость человека крещеного, что он может жить и не грешить. Конечно, мы грешим. И более того. По крайней мере, каждый может вспомнить, что такое состояние с нами случалось: мы знали, что это нужно сделать, а сделать не могли; мы знали, что этого не нужно было делать, но сделали. Значит, по крайней мере, хотя бы один раз за год (на самом деле больше, если честно сказать) мы были без этой благодати. Да и сейчас, может, чувствуем: надо бы плакать (хочу же!) – не могу. Надо бы поститься, действительно воздерживаться, а я хожу и выбираю что повкуснее да послаще. Надо бы сходить на службу, да постоять там и помолиться, так ведь «ладно уж, не пойду, когда-нибудь в другой раз».

Мы делаем так, но это и есть знак обнаженности от благодати. Ведь на самом деле та одежда (кто-то крестился, наверное, в зрелом возрасте и помнит, что на него белую рубаху надевали), вот эта белая рубаха, всего лишь символ, знак. Но на самом деле все крещеные в этот момент были облечены во свет. Там описано соответствующее пение: Ризу мне подаждь светлу, одеяйся светом яко ризою. И мы эту одежду получили, мы оделись во Христа (Елицы во Христа крестистеся, во Христа облекостеся). Ходили вокруг радостные, счастливые, в Христа одетые. По древнему обычаю некоторые люди в этих одеждах даже недельку проживали, потом только миро с них смывали и так далее. Человек продолжительное время ходил в этой благодати, а теперь он не чувствует ее спустя некоторое время. Да, конечно, она в нем пребывает; слава Богу, Бог нас не оставляет, но мы в данном случае говорим не о том, как в нас действует Бог, а о том, как мы ведем себя: вот именно не по-христиански. Мы не делаем того, что хотим, и делаем то, что не хотим, а это значит, что мы обнаженные от Христа, в нас нет покрывающей нас благодати, мы не можем творить заповеди Божии.

По идее, человек крещеный должен с радостью на сердце, с ликованием творить любое Божье дело – не важно, молиться надо, или поститься, или доброе дело сделать, или в храме постоять, или посторожить кого-нибудь… Ему без разницы, это дело Божье, и он с радостью на него идет. Мы так разве? Мы то, что должны делать, безрадостно делаем; принуждаем себя – да, но без радости. А когда нас зовут на шашлыки, радостно собираемся и едем. Когда нас зовут куда-нибудь на развлечение, удовольствие, какое-нибудь приятное времяпрепровождение, никто за сердце не хватается, никто радостно не придумывает себе причины, чтобы не ехать. Вы можете на лице сделать то, что хотите, но сердце-то вы знаете свое – оно обрадовалось: вас на шашлыки позвали. А когда вас зовут братья помолиться, то оно так не радуется. У кого-то оно, может, радуется, но не так радуется. А это и есть знак того, что мы обнажены от Божьей благодати, и это повод для того, чтобы сокрушить себя, поставить себя в правильное отношение с Богом. Бедный я, бедный. Ведь я не могу заново креститься, мне надо очистить ту одежду радости, которую мне дали в день крещения. Я должен ее убелить, я должен одеться во Христа, облечься во Христа. И единственный способ для того, чтобы облечься во Христа, это исполнять заповеди Божьи. И вот понимание, что я обнаженный и если в таком состоянии застанет меня Бог, то я буду осужден, это правильное отношение и должно вызвать в нас сокрушение и желание хоть что-то исправить в своей жизни.

Читаем дальше. Это та же самая вторая песнь  (после нового ирмоса «Видите, видите…», четвертый тропарь, перед припевом «Мати Мария, моли Бога о нас…»): «Едина отверзла еси хляби гнева Бога твоего, душе моя, и потопила еси всю, якоже землю, плоть, и деяния, и житие, и пребыла еси вне спасительного ковчега». То есть ты одна открыла себе пучины гнева Божьего, которые потопили тебя, как тогда происходило это во дни потопа, потому что и деяниями, и житием ты стала подобна плоти, вся в плоть превратилась. Поэтому и пребывала  вне  спасительного ковчега. То есть когда наступает потоп, как в Библии говорится: раскаялся Бог, потому что человек стал плотью, все помышления его не духовные, а на зло. Человек стал плотью, духовные запросы в нем исчезли, поэтому приходит потоп. И здесь так же говорится: человек деяниями и житием превратился в плоть, то есть оплотянился. Духовные запросы во мне увяли, и поэтому я отверзаю на себя все пучины гнева Божьего. Но я могу спастись. Как? Ковчег! Но пребываю вне спасительного ковчега. То есть он обрисовывает так емко этот образ, что можно было спастись  – «да, я плохой, я грешный, на меня гнев Божий обрушивается, но можно спастись». Ох, как бы это понять?.. Что мы очень далеки от образа духовного бытия.

Вы читаете когда-нибудь жития святых? Редко, конечно. А вот Иоанн Лествичник советует читать их часто, особенно людям, которые думают, что они хорошие. Потому что чтение житий святых показывает: вот он, духовный человек, вот он, святой – сравни с собой. В ХIХ – начале ХХ века люди читали жития святых. Понятно, что меньше читали во времена Василия Великого, потому что, собственно говоря, зачем читать? Вот они тут ходят, святые, – пришел пообщался… А нам читать только остается.

Так вот, люди, когда читали жития святых, воспламенялись им подражать. Или Сергию, или Серафиму, или мученику, или Макарию Алтайскому, или Иннокентию – ну кому-нибудь («вот здорово, как человек прожил!»). Когда мы читаем житие – одно, другое, третье, четвертое, нам хочется им подражать, хотя мы понимаем, что мы на проповедь к алеутам не пойдем, что мы в затворы не уйдем и в мордовские леса тоже не уйдем, потому что это все бесполезно сейчас. Мы это понимаем, но хоть чем-то подражать – хоть лампадку зажгу и на коленки встану, хоть помолюсь, хоть канон Божьей Матери прочитаю, ну хоть что-то сделать – такое желание у нас появляется. Важно осознать, что нам это хочется пока, и важно понять, что то, что делали святые, мы этого не можем. И отсюда, с одной стороны, рождается желание делать что-то духовное, а с другой стороны, сознание того, как я убог, как я беден, какой там я христианин, честное слово, – так, убожество одно, если сравнить себя со святыми.

 Мы жития святых не читаем. Мы читаем все, что нам в голову взбредет, сериалы смотрим, новости читаем. А в новостях пишется про кого? Либо про очень плохих, либо про богатых (хороших, так сказать), успешных с этой точки зрения. И что мы думаем? То же самое в точности: мы слышим про успешных людей и загораемся желанием ну хоть что-нибудь сделать для этого успеха. Понятно, я не могу иметь яхту, как у Абрамовича, но хоть на обычной парусной на пруду покататься можно – хоть почувствовать дуновение ветра... Ну, пусть я не могу купить остров, но коттедж-то построить трехэтажный слабо, что ли? Ну, хоть двухэтажный… Чтобы чувствовать себя как белый человек, не в каком-нибудь муравейнике, а вот своя земля четыре сотки, дом двухэтажный стоит, не думать опять-таки, где машину припарковать.

И мы загораемся, начинаем думать об этом. И укоряем себя за что? Что жизнь у нас не такая успешная. «Жалко, просто жалко. Не думал, что так проживу, но вот приходится так жить»... То есть полностью извращается вся интенция нашей жизни, мы не помышляем о духовном, помышляем только тогда, когда между этой историей об успешных людях мы прочитаем историю о плохих людях. Тут мы вспоминаем, что мы существа все-таки духовные, а не как эти, про которых написали. Все-таки, слава Богу, все хорошо в моей жизни (и в духовной), и нормальный я человек, и верующий, вот жалко – неуспешный. А так вообще все было бы идеально. Это то, как действует книга, для чего нужна книга. Была нужна книга. И что сейчас делают с нашим сознанием? Раньше людей воспитывали на образцах мужества, человечности, святости, и человек если и не был духовным, то к духовному стремился. А теперь получается, что человек стремится к успеху, он весь именно в социальной успешности, потому что он только про это с утра до вечера слышит, смотрит, читает, думает. Давайте это запомним, потому что когда будем читать соответствующие тропари, нам это пригодится, мы это должны вспомнить.

Так вот, мы таким образом сами, именно концентрируя сознание на плотских вещах, на мире сем, делаем себя мирскими. Куда ум наш нацелен, тем мы и становимся. О духовном мы не помышляем. Чтобы помышлять о духовном, надо начать читать, начать хотя бы с того, чтобы погружать ум в духовные вещи, читать духовную литературу и молиться. Но мы не можем, хотя у нас сейчас достаточно большое количество православной художественной литературы. Хотя можно создавать вид духовности («я все-таки христианскую литературу читаю, не Толстого, например, или каких-то современных культовых авторов»). Литература есть православная – и это хорошо. И она очень нужна, потому что она помогаем бороться с унынием, но все же это не духовная литература. Духовная та, которая духом созидается и о стяжании духа говорит. И вот этой литературы нам катастрофически не хватает, потому что только она могла бы нас побуждать к тому, чтобы творить дела духовные.

Я много раз слышал, когда мне люди рассказывали свои истории обращения и говорили: если бы я это раньше услышал (услышал!), то жизнь бы перевернулась. Но человек не слышит. Случайно получилось, что он в церковь зашел, или каналы переключал, или еще что-то... А если не слышит, то у человека ничего и не происходит, потому что апостол Павел ясно говорит: вера от слышания. Надо услышать, надо проповедовать, надо говорить, но человек-то должен слушать, слышать, он должен прийти туда, где он может это услышать. Или почитать – это некий заменитель слышания, хотя раньше книги вслух читали. В любом случае это слово, устное или письменное, пробуждает к вере, и оно делает человека из плоти существом духовным.

И, наоборот, человек может прекратить читать. А такое часто бывает, когда человек, скажем, пресытился. Он прочитал все «Добротолюбие», прочитал всего Ефрема Сирина, он прочитал все тома, которые смог найти у святых отцов, всего Игнатия (Брянчанинова), Феофана Затворника и даже письма Иоанна (Крестьянкина) – и наступает ступор: он больше не хочет это читать. Проблема на самом деле им же самим и создана, потому что надо было не читать, а надо было, читая, делать. И тогда бы такого не было. А он только читал, читал, читал… И больше он не хочет читать на эту тему и думает: а возьму-ка я какую-нибудь книжку, например современный фэнтези-роман – как интересно, классная вещь! Агату Кристи прочитаю, Сименона, Чейза. Как интересно, целый мир открывается! И правда интересно. Он много читал о молитве, о посте, а тут жизнь, человеческие отношения, любовь, страсть!

 Он ничего плохого не делает, он просто читает книги. Это литература мировая, с именами. Проходит какое-то время, и он понимает, что он не только книги духовные читать не хочет, он не хочет так жить, он устал, ему надоело. И он понимает (он же умный), что вот так просто об этом сказать нельзя, и начинает оправдываться. Сначала перед собой, потом перед другими: это все ваше «Добротолюбие» бесчеловечная писанина, она порождает только эгоистические комплексы, она только делает из меня какого-то сухого червяка, который только сидит и копается в своем грязном, навозном сердце. Вот и все. Кому это надо, кому радость? Вот люди живут – добро делают, грешат, ссорятся, спорят… Но они добро делают кому-то, он живут полноценной жизнью. Вот где жизнь-то, вот она. И начинает все это раскручивать, а еще и богословское образование есть: книг много прочитал. И возникает такая псевдобогословская конструкция, которая является квазиоправданием идеи «бери от жизни все». Человек так решил: вот на самом деле надо так жить.

Я недавно услышал, как православный человек на православном канале сказал такую фразу: для того чтобы любить других, человек должен научиться любить себя. Только после того, как он научится любить себя, он сможет любить других. Умная фраза, правда ведь? И звучит хорошо и красиво, и даже, кажется, в тему (не буду сейчас ее дальше развивать, но вот так примерно это бывает). Хотя на самом деле получается по этому принципу правильное воспитание ребенка – это учить его любить себя. Чем мы, собственно говоря, и занимаемся. Мы его ставим в центр мира и начинаем говорить: ты достоин, ты можешь, ты заслуживаешь большего и так далее; не позволяй кому-то себя унижать; не позволяй этого делать, того делать; ты должен быть первый, ты лучше всех, ты должен достигнуть, ты этого достоин. Мы культивируем культ «я» в человеке.

 А все из-за чего, если вернуться к нашей теме? Что мы читаем, что мы слышим, что входит в наше сознание – вот что важно. «Если око твое будет чисто, то все тело будет чисто». Вот это очищение ока, питание, свет, который через это око протекает и формирует нашу душу, рождает в ней те самые силы, стремления, которые делают человека духовным существом. Чтобы быть духовным, надо напитаться духом, а мы питаемся плотью, поэтому становимся плотскими.

Но, сознавая себя в таком состоянии, что должен человек сделать по этому тропарику? В церковь прийти. То есть если мы сознаем, что наши силы немощны, надо идти в церковь, ко спасительному ковчегу, и пребывать в этом ковчеге как можно дольше и полнее, что особенно и актуально как раз для Великого поста. Есть люди работающие, и понятно, что работа есть работа, но есть пенсионеры или люди, ведущие в силу разных обстоятельств  не очень активный социальный образ жизни. Сидишь дома, ну, попостился одну-другую неделю. И что? Тоска. Один. Бог что сказал? Нехорошо быть человеку одному. А человек один, и понятно, пост начинает его гнуть в бараний рог. Он бы и помолился, но уже не может. Он же не Серафим Саровский, чтобы часами молиться, он не очень тренированный в этом человек. Он помолился неделю-другую и понимает, что больше не может, сердце болит, горло болит, сам изнемогает, поклоны делать не может. Уныние... Я бы сериал включил, да нельзя. Я бы книжку почитал, да нельзя. Что делать, что? Человек ходит как пантера по клетке своей квартиры, не зная, что делать. И заводит листочек и начинает вычеркивать дни, считать, сколько осталось до Пасхи.

А человеку просто надо понять, что ему плохо. Так ты приди в церковь, приди – там люди, там молитва, там идет служба. Приди – тебе станет легче. Именно потому, что там другое состояние. Ты здесь в миру один, один с грехом, а там ты в ковчег спрятался от всего этого, ты схоронился, никто тебя не трогает. Смотришь – уныние прошло, тоски нет. А если каждый день приходить? Пусть не на полную службу, но на какую-то часть, просто постоять, помолиться, посмотреть на этих людей, увидеть их, услышать эти слова, эти песнопения, которые поются Великим постом. Там же замечательные слова есть, в этих песнопениях. И, все это переживая, снова вернуться в дом. И смотришь – сил-то становится больше, радостнее жить. А если ты еще не просто в храм сходил, а в храме какое-то дело сделал за ради Христа, уныние как рукой снимет.

Записала Елена Тимофеева