У книжной полки. 20 декабря

Ольга Шульчева-Джарман. Два воробья, оцененные медью.

«Christiana sum — первое, что говорит о себе Ольга Шульчева-Джарман. Христианином человек назы­вает себя сам, звание поэта ему дают другие. Что происходит, когда оба эти призвания, каждое из которых подлинно, сливаются воедино? Когда ра­бочий материал поэта — слово, целиком отдается служению Слову, когда вся поэзия обращается в слух, настроенный лишь на Него, на Бога? Когда жизнь, до краев наполненная верой во Христа, соединяется с искусством стихосложения? О чем тогда поведет речь это «священное ремесло»?» Узнать это можно, открыв сборник стихов Ольги Шульчевой-Джарман, который вышел в свет в Издательстве Русская неделя. Он называется – «Два воробья, оцененные медью». ***

О себе автор стихов, Ольга Александровна Шульчева-Джарман, пишет: «Христианка. Врач. Исследователь. Пишу стихи и прозу. Верю во Христа с тех пор, как себя помню. Любовь моей бабушки Надежды явила мне Его еще в детстве. Царствие ей Небесное! Родилась в 1975 году в Санкт-Петербурге (Ленинграде), детство провела в Латвии. В 1998 закончи­ла Педиатрический институт, врач, фтизиатр и рентгенолог, кандидат медицинс­ких наук, также преподаю историю медицины. В отроческие годы читала и пела на клиросе в церкви, тогда же открыла все богатство богослу­жебной поэзии. Размышления над страницами Октоиха и Триодей сложилось со временем в стихи. С 2002 моя жизнь неразрывно и навсегда связана не только с Россией и Санкт-Петербургом, но и Британскими островами...»

Врач, историк медицины, пишущий статьи и выступающий с лекциями, хозяйка в доме.... Помимо всего этого, Ольга Шульчева-Джарман — талантливый поэт и при этом, что встречается куда реже, замечательный прозаик. О своем литературном творчестве она рассказывает следующее: «В шесть лет написала героический рассказ, о том, как олимпийский Мишка спасал кого-то, попавшего в беду (у меня была любимая игрушка такая, да и Олимпиада 1980-го года пришлась на лето, в которое мне исполнилось пять лет). Потом тоже писала, в школе, начала фантастическую повесть, по­том забросила, а потом, уже к тридцати годам, вер­нулась к сюжету, и теперь богословская повесть-фэнтези «Жеребята» закончена и выложена мною в сети. Что касается исторической повести, то, как и интерес к истории медицины, это пришло позже. Меня заинтересовал подвиг античных врачей-христиан, и в частности, личность св. Кесария, который, на мой взгляд, незаслуженно забыт. О нем у меня есть не­большой очерк «Сорок первый севастиец» и он же — главный герой повести «Врач из Вифинии»».

Если говорить о поэзии Ольги Александровны, то как отмечает священник Владимир Зелинский, она «светла и душевно активна, иногда в ее ритм вплетается словесная плотность Марины Цветаевой, но ее напряженность — целиком от пред-стояния, от встречи с Тем, Кто был явлен ей еще в детстве и остался с ней навсегда. Совсем непросто, - говорит отец Владимир, - перенести детский опыт во взрослую жизнь, раскрыть его и осмыслить, найти для него поэтическую оправу и речь. В стихах Ольги Шульчевой-Джарман, на мой взгляд, достигается органическое слияние детского (т.е. наивного, не рефлексируемого, принимаемого интуитивно) опыта со взрослым, твердым, радостным, верующим словом. Ее поэзия подобна признанию в разделенной любви, и предмет ее — Жизнь, Надежда, Судья всему, Же­них всякой души, Бывший прежде, чем Авраам. Уз­наваемый и в преломлении хлеба, и в песнопении изумленной твари.

Содержание ее стихов — открытие Бога здесь и теперь в Его славе, в Его святых, в Его поющей свирели. Вот, к примеру, послушайте:

Изумленная планета — Бога Слова колыбель.

Песен Нового Завета все слышней звучит свирель.

Ветхо то, что было прежде. Нестареющая новь,

исполнение надежды — победившая любовь.

Пыль взметают в воздух ветры там, где были города —

песни Нового Завета не ветшают никогда.

Для того лишь, кто не алчет, их напев неуловим,

кто, услышав их, не плачет и не радуется им.

Подобное ощущение близости Бога, по словам отца Владимира, «более подлинно, чем полнее оно пропитано детством, почти с младенчеством души, которое вдруг открывает, что Бог рядом, что Искупитель мой жив, и Он — с нами и здесь. С нами — и так близко, словно не было этих двадцати грузных веков, когда благовестие стало привычным, историческим, нацио­нальным, уложенным в «предания старцев».

Если мы вправе говорить о поэзии Благой Вести, чья доброта или красота выявляет себя и в слове, в его крепости, точности, удивленности, глу­бине, то мы найдем ее в этой книге. «Радостью исполнил еси вся, Пришедший спасти мир», — гла­сит молитва священника перед началом Литургии. Именно о такой радости о Боге, по мнению отца Владимира, говорят стихи этой книги, лишенной при этом всякой слащавости или наигрыша. Это поэзия, которая проповедует чудо длящейся встречи, не впадая при этом в назидание или подражание, но даруя это чудо читателю. Встреча может произойти в каждом человеке, однажды открывшем и узнавшем Христа, но всякая душа — это новое время и новое личное открытие Бога. И хотя Ольга узнала Его с первых дней жизни, она вновь и вновь выходит Ему навстречу. Не откла­дывает в сторону, не поворачивается спиной, что­бы заняться своими частными душевными, пусть даже вполне поэтическими делами, но стоит пря­мо лицом к Лицу. Словно хочет вложить себя в приношение...

И все — от Него, и в Нем, и к Нему,

кто — Странник, как Мелхиседек,

и был осужден, и — Судья всему,

был мертв, и — живой вовек.

В тот день Он не спросит его ни о чем.

От смерти — на дланях след.

И белый камень, и имя на нем,

И тихий, радостный свет.

Как говорится в книге, «имя на белом камне, по словам Апокалипсиса, дает Господь. Мы не знаем его. Но есть видимые нити, которые протягиваются к тайне этого име­ни, одна из самых прочных, но и самых хрупких — надежда. Поэта Шарля Пеги, когда-то написавшего гимн надежде, она удивляла больше, чем вера, ибо вера видима во всем, что Богом сотворено, а для надежды не находим опоры. Но мы носим ее в себе, ее бережем, за нее отвечаем. «Надежда, что будет — после, что рядом со мной и возле, что после звезд остается, когда и они сгорят...» Она забрасывает нас в неведомое, вырывая из темноты и обнажая свет, который в тебе...

Песнь о Надежде, по мнению отца Владимира, одно из самых покоряющих стихотворений автора, как по убедительнос­ти сказанного, так по строению стиха, который сам начинает петь и передает свой ритм читателю.

Ты видел мою надежду — иную, чем все, что прежде?

Когда разверзлись все бездны, и нечего больше ждать?

Над твердью неба отверстой до пропастей неизвестных,

Где луч не найдет себе места — она не устанет сиять.

Стоит, не боясь ущелий, словно дитя на качелях,

На крепко пробитом древе — сильнее глубоких рек.

Не рушится в бездну ночи, то — светлой воды источник,

Что льется, зовет немолчно из сердца, из-под ребра.

Среди темноты полночной — стопами на древе, прочно.

...что будет, не знаю точно, лишь знаю: увижу — я.

Стихосложение, как одно из словесных челове­ческих ремесел, не обязано звать нас к вере, ни учить нас вероисповедальной истине, ни даже рас­крывать ту радость, надежду, изумление, которые внесла в мир вера во Христа. Оно свободно, часто говорят, что у него иные задачи. Но в книге Ольги Шульчевой-Джарман, — повторяет отец Владимир, я сталкиваюсь с этим впервые, ее самоопределение — Cristiana sum — становится истоком поэзии. При­чем, поэзии во всех смыслах сильной и подлин­ной, текущей от реки воды живой. Так, Ольга Александровна пишет:

Пение мое — Богу, от весенних чистых холмов.

Освежили ливни дорогу, впереди не видно домов.

Пение мое — Спасу, И трещит кузнечик в кустах.

В эти дни к полночному часу не темнеет в наших местах.

И легко идти без поклажи мимо зарастающих рвов...

Пение Тебе, Блаже — больше не хочу ничего.

С облетелой веткою вровень горы наметет снегопад...

Не покинь меня, Слове, у сырых бессолнечных врат.

*** Сборник стихов Ольги Шульчевой-Джарман называет на «Ты» Того, Кто хочет быть узнанным в Его следах, в Его птицах, в тех именах, явных или тайных, которые Он нам дает. Стихи Ольги находят и называют Его по­всюду. Она, по мнению священника Владимира Зелинского, единственный русский поэт, из тех, в ком мастерство сложения стихов и «пение» каж­дый день заново открываемой веры не обособились друг от друга, не разделились на литературу и религию. Ее поэзия — не «служанка серафима» (как у Мандельштама), но ученица Марии, «присевшей у ног Христа». Ее рассказ не станет каким-то свя­щенным текстом, скорее он покажется исповедью, когда от избытка сердца глаголят уста.