Свет невечерний. Украденное таинство

Проповедь архимандрита Саввы (Мажуко), насельника Свято-Никольского монастыря города Гомеля.

Хорошо известно, что очень часто священника зовут тогда, когда уже слишком поздно: когда нужно причастить умирающего, соборовать или принять исповедь. Для меня это бывает настоящим вызовом, потому что иногда обращаются с такими просьбами, которые могут загнать священника в тупик, ввести в растерянность. Многие мои собратья по сану подтвердят, что они переживали такие опыты растерянности, даже недоумения и не знали, как поступить.

Таких недоуменных вопросов бывает очень много, но один из этих вопросов подтолкнул меня к некоторым обобщениям той проблемы, которая сейчас, как никогда, назрела в Церкви и, возможно, даже приведет к определенному каноническому творчеству и общецерковным решениям. Может быть, не сейчас, а через десятилетия, но мы должны уже сейчас начать этот разговор. Я бы предпочел оттолкнуться от эпизода, который случился со мной совсем недавно. Совершенно рядовой, и таких эпизодов у меня в жизни было очень много. Я все-таки служу священником не первый год, почти четверть века, и таких случаев было немало.

Ко мне обращается верующая женщина-прихожанка, у которой болен папа. Ему за 80 лет. У него тяжелое заболевание, и он уже лежит при смерти и почти ничего не кушает. Эта женщина хочет сделать все как положено. Это очень важная формула: надо, чтобы все было так, как положено. А как положено? К умирающему нужно позвать священника. Умирающего нужно причастить, принять его исповедь. Поскольку со мной такие истории случались не один раз, я сразу спрашиваю: «А верующий ли Ваш папа? А причащался ли он когда-нибудь? Был ли он когда-нибудь на исповеди?» И слышу одну и ту же историю, что папа, конечно, был не против и даже несколько раз бывал в церкви на Пасху, но ни разу в жизни не причащался и не исповедовался.

Как поступать в такой ситуации, когда фактически я не могу даже принять его исповедь? Он человек абсолютно нецерковный. В подавляющем большинстве таких историй, которые со мной происходили, когда я приезжал к такому нецерковному человеку, пытался принять исповедь или причастить, я видел человека, который находится в состоянии, когда хватаются за соломинку. Причастие было такой соломинкой. Одна женщина даже мне сказала: «А вдруг меня отпустит? А вдруг моя опухоль рассосется? Мы уже все перепробовали и решили уже позвать священника».

Таким образом, в причастие, в исповедь – священные события для жизни верующего человека – вкладывается совершенно иное, не церковное значение. Мы видим, как таинства, которые являются церквеобразующими моментами, отслоились от церковной жизни и живут своей совершенно автономной жизнью. Это касается не только причастия и исповеди. Например, венчание. Мы видим, как известные лица, звезды эстрады, кино или шоу-бизнеса венчаются. Хотя мы знаем, что эти люди не имеют никакого отношения не только к какой-то определенной общине, но они даже позиционируют себя как неверующие люди. Но им хочется повенчаться… А почему нет? Они могут себе это позволить. Так нецерковный человек принимает церковные таинства. Бывает, мы отпеваем человека, который тоже никогда не ходил в церковь.

У меня нет ответа на вопрос, как поступать: отпевать или не отпевать, причащать или не причащать. Я пока нахожусь в раздумье, но мы должны об этом говорить. В самом жутком, как мне кажется, положении у нас находится таинство Крещения. Даже в нашем храме, в монастырском приходе мы крестим каждую субботу и воскресенье, потому что находимся в центре города, и у нас очень любят крестить. А уродство состоит в том, что такое церковное событие, как таинство Крещения (а церковное событие означает событие жизни общины), происходит как-то само по себе.

Вот в эту субботу или в это воскресенье мы крестили деток. А кто эти люди? Ведь крещение – это приобщение к этой конкретной общине, человек прирастает к этой общине. Почему мы крестим ребенка? Потому, что его родители – уже часть этой общины, а поручители – крестные – являются ее активными членами. Но мы не знаем ни крестных, ни родителей и скорее всего никогда не увидим ребенка.

Таинство живет своей автономной жизнью, отдельно от Церкви. Большего уродства придумать нельзя. Что бы сказали апостолы или христиане первых столетий жизни Церкви, если бы увидели, во что превратилось венчание, причастие, крещение – самые важные события жизни общины Церкви? На самом деле это должен быть праздник для всей нашей общины, а мы даже не знаем, кто эти люди. Мы не знаем, что сегодня там произошло. Может, никого и не крестили.

С этим что-то нужно делать. Это все глубоко неправильно. Как я могу причастить человека, который никогда в жизни не причащался? Мы должны понять смысл причастия умирающего. Он состоит не в религиозной суете, из-за которой родственники начинают бегать и звать батюшку, а в том, что за свои 80 с лишним лет человек не счел нужным ни разу исповедаться и причаститься. Так почему я сейчас должен  тащить его к этому силком?

Ведь для церковного человека Евхаристия есть знак участия в жизни общины, в которую он географически не может попасть, потому что он болеет, например, и прикован к смертному одру. Поэтому в Древней Церкви был такой обычай: после литургии диаконы или диакониссы разносили Тело и Кровь Христовы по домам. Это даже женщины делали. Они тем самым подтверждали статус принадлежности этого человека к этой общине. Потому что причаститься можно и один раз в жизни; Мария Египетская два раза в жизни причащалась. Но важно подчеркнуть, что ты даже на расстоянии участвуешь в жизни своей семьи, к которой сейчас в силу своей болезни не приобщен.

Дело не в магии, что ты причастишься и автоматически попадешь в рай. Но даже церковные люди этих смыслов не понимают. Как они не понимают смысл, например, венчания. Это событие общины. Не просто мы заплатили батюшке денежку, и он нас красиво, с хором, с паникадилом повенчал. Все было пышно, красивые венцы привезли из Греции, сзади завязали ленточки, под ногами были вышитые рушники, и батюшка с крестом сказал напутственное слово. Венчание – это событие в жизни этой конкретной общины, если вы к ней принадлежите. Если вы к ней не принадлежите, в этом нет никакого смысла.  Мы должны честно об этом говорить.

Если мы не вернем этот смысл, мы постепенно превратимся – и мы уже очень активно на этом пути развиваемся (или деградируем) – в бюро ритуальных услуг. Вот и всё. Поэтому к священникам так и относятся. Никто не любит людей, которые трудятся в сфере ритуальных услуг. Хотя это, кстати, очень важная сфера, и там есть много достойных людей, как и в любых других сферах. Но священник не из бюро ритуальных услуг. Крещение – это не просто красивый обряд, за который нужно деньги заплатить и священник его отработает. Венчание – тоже не просто красивый обряд со своей ценой, как и причащение больного.

Я еще хочу просто отметить: если мы причастим человека перед смертью, возникает религиозная суета из-за того, что вот он причастился, теперь уже все хорошо, теперь уже мы полный пакет мер, так сказать, приняли. Но это неправильно. Надо доверять Богу, в конце концов, и уважать свободу этого человека. Если он вот так жил, если он не считал нужным быть приобщенным к церковной жизни, пусть так и остается. Я опять же говорю: у меня нет ответа на этот вопрос. Но что-то нам нужно делать для того, чтобы вернуть таинства в Церковь, вернуть им их изначальный смысл. Мы все равно этот вопрос будем решать, а сейчас хотя бы будем об этом размышлять, говорить и даже, может быть, молиться.

Записала Таисия Зыкова