Союз онлайн: Есть что сказать

Реставрация большевизма? Гость студии: доктор исторических наук, советник директора РИСИ Дмитрий Володихин. Ведущая: Светлана Ладина.

– Сегодня программа «Есть что сказать» принимает у себя в гостях Дмитрия Михайловича Володихина; это доктор исторических наук, советник директора Российского института стратегических исследований. Поговорим о реставрации того, что, казалось бы, отошло уже в прошлое, и вдруг, как «тень отца Гамлета», сейчас выступает вперед, начинает вещать и влиять на умы людей.

– Вы говорите о «красном ренессансе», насколько я понимаю.

– Скажите, что Вы думаете на эту тему? Наверное, она для Вас стала наболевшей, потому что Вы в своем «Живом журнале» опубликовали статью-реакцию на инициативу восстановить в Москве на Лубянке памятник Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому.

– Эта инициатива – одна с «куста» подобного рода инициатив: давайте вернем Волгограду его историческое название – Сталинград; давайте поставим там, здесь и еще в ста местах памятники Иосифу Сталину... Так вот, я против всех этих инициатив. Думаю, что «красное» уже свое отжило и нынешний «красный ренессанс» имеет несколько искусственное происхождение. Здесь работает такая закономерность: существует экономический кризис, народ живет бедно, и очень часто, чувствуя свое неблагополучие, человек подпитывается воспоминаниями об СССР. Большинство из нас застало позднюю часть истории СССР, относительно спокойную, уже, скажем так, «травоядную» империю. И люди пытаются в голове у себя представить: а вот в двадцатые, тридцатые, сороковые годы было также хорошо и чудесно, только некоторых «гадов» убирали с лица земли. Вот хорошо б нынешних «гадов» из правительства взяли бы да убрали, как убирали в тридцатые! Нет понимания того, что убирать будут прежде всего тех, кто находится внизу, а не наверху.

Но мы немного отвлеклись от темы. Эти инициативы, на мой взгляд, неприемлемы. Взять, к примеру, тот же памятник Феликсу Дзержинскому на Лубянке. Там может стоять памятник какому угодно историческому деятелю. Вот Иван III – великий создатель России, а столица созданного им государства не имеет ни одного памятного знака, посвященного ему, не говоря уж о монументе. Вот хорошо бы там поставить ему памятник. Да сколько угодно можно найти исторических личностей, кому можно поставить там памятник! И откровенно говоря, идея увековечить память человека, убившего огромное количество русских православных людей, моих единоверцев, мне очень не по душе.

Если представители наших доблестных спецслужб так хотят, чтобы кто-то из их деятелей был увековечен в столице, то отлично! Есть Бенкендорф – достойнейшая фигура, человек, который воевал за Отечество, был ранен и добился колоссального успеха. А Феликс Эдмундович – это, честно говоря, личность ужасающая, инфернальная. Давайте еще бесу поставим памятник в центре Москвы! Вот как это выглядит.

– Дмитрий Михайлович, когда речь заходит о восстановлении храма, взорванного, скажем, в тридцатые годы, то в качестве аргумента православные люди говорят о восстановленииисторической справедливости (это тем, на кого сакральные аргументы не действуют). И в ответ им часто приходится слышать: «Ну давайте тут и лес вырастим, который здесь был до храма, – вот вам и будет историческая справедливость». Что касается памятника Дзержинскому, то там ведь тоже речь идет об исторической справедливости: раз он тут стоял, то пусть и дальше стоит!

– Давайте Волгограду вернем название Сталинград, и тогда возникнет вопрос: почему ж сразу не Царицын? Царицын – это все-таки было изначальное название города, а никак не Сталинград. В Сталинграде наши деды сражались во время Великой Отечественной войны, – ну а что наши прадеды и прапрадеды, разве они недостойны памяти? Те, которые жили в этом Царицыне, строили его, создавали его, молились в нем... Вот что я думаю относительно восстановления исторической справедливости.

– Это очень хитрая штука – историческая справедливость.Как говорится, закон что дышло... И тут тоже такая эквилибристика наблюдается.

– Совершенно верно.Знаете, когда мы начинаем говорить об исторической справедливости, то надо быть решительным до конца, отстаиватьсвои интересы. Вот есть русская православная община, которая заинтересована в том, чтобы восстанавливать храмы там, где их взорвали, снесли, разломали... И мы должны делать упор на то, что мы восстанавливаем историческую справедливость, а не «питюкать» в отношении разной ерунды: давайте восстановим лес. И разные теоретические споры просто отбрасывать. Нужно добиваться своего, не смущаясь тем, что некоторые люди пытаются нас остановить всякими шутками и прибаутками.

А в споре, скажем так, с левой красной частью спектра, с неосталинистами, следует упор сделать на то, что соидейники Ильича и Виссарионовича со стариной, в общем-то, не очень дружили: сносили, переименовывали все что ни попадя и ни на кого не глядя. И что, теперь их идеологические наследники будут с ними поступать иначе? Как поступали Ильич и Виссарионович с русской стариной, русской архитектурой, с русской правдой, вот так же поступят и с их «правдой». И все попытки с этимпоспорить упираются в то, что сердцевина спора гнилая: если вы хотите, чтобы с вами поступали так, как вам представляется справедливым, то сами поступайте справедливо с другими. А поскольку этой справедливости не было видно ни в 20-х, ни в 30-х годах, ни при Никите Сергеевиче Хрущеве, который снес множество храмов в 50‒60-х, то не ждите в этом смысле ни доброты, ни мягкости, ни справедливости теперь – с этими правителями поступят точно так же, как они поступали с русскими православными людьми, и другого не будет.

– Вы знаете, в чем Вас обвинят? В мстительности...

– Да нет...

– В кровожадности.

– Я не мстителен и не кровожаден. Я верующий, который хочет, чтобы у моих единоверцев были храмы. Я верующий, который знает, что когда-то эти храмы снесли. Я верующий, я историк, который знает, что эти храмы сносились по приказам советских начальников... Ну и с какой стати я должен теперь к этим советским начальникам, вплоть до главы государства, относиться как-то иначе? Что посеешь, то и пожнешь.

– Дмитрий Михайлович, Вы знаете, до недавнего времени мне казалось, что термин «православный сталинизм» – это какие-то московские игры, это не имеет отношения к жизни, во всяком случае, не массовое явление в православном сообществе. Но когда у нас, в том числе и в эфире, развернулась дискуссия по поводу отношения к Сталину, о его заслугах в победе в Великой Отечественной войне, нам стали говорить, что это не по-православному – обвинять Сталина в том, в чем его исторически вполне обоснованно можно обвинить. Мы встретили такое количество людей, затем и виртуальным образом (на наших интернет-страничках), говорящих:«руки прочь от вождя народов», что, честно сказать, я поняла: «православный сталинизм» – это реальное явление, и это страшно, потому чтов конце концов может расколоть православный народ по этому признаку.

– Вы знаете, у нас Церковь так огромна и сильна, что это нормальное, здоровое явление, когда справа у нас находятся какие-нибудь православные либералы, ультрамеждународные по своим взглядам, а слева – какие-то ультракрасные сталинисты, потому что здоровый центр все перевешивает, все это постепенно поглощает и в случае чего направляет на правильный путь. Радикалы есть в любом крупном общественном организме, и если их нет, то, значит, он закаменел, значит, в нем не бродят соки, значит, он уже стареет. Какие-то выплески энергии направо и налево имеют очень неприятный и некрасивый вид, но это говорит о том, что мы в общем здоровы.

Ну а теперь в какой-то степени обратимся к «православным сталинистам». Один из основных доводов в пользу почитания Сталина состоит в том, что во время Великой Отечественной войны, в частности в 1943 году, он восстановил кое-какие права Церкви: вернул из ссылки, лагерей некоторое количество священников, архиереев; позволил открыть Духовную академию и вообще ослабил давление государства на Церковь. И вот теперь давайте скажем «отцу народов» спасибо за это, будем на него молиться, еще и иконы напишем...Давайте здраво смотреть на вещи: товарищ Сталин с середины тридцатых годов, как минимум года с 34-го, с 35-го, является фактически единоличным всесильным правителем в государстве. Так вот, между 34-м и 43-м годами Церкви стало лучше или хуже, если он так заботился о ней? Наверное, он мог послабление организовать и пораньше... Да ничего подобного! Товарищ Сталин убивал Церковь всеми возможными инструментами: у нас в 1938 году оставалось всего четыре действующих архиерея – остальные были либо на приходе, либо в ссылке, либо в лагере, либо в гробу. Вот так! У нас не было ни одного действующего монастыря. У нас духовенство уменьшилось по сравнению с Российской империей в сотни раз и в десятки раз уменьшилось по сравнению с концом двадцатых годов. С концом двадцатых годов!

– Дмитрий Михайлович, у нас осталось немного времени.Я знаю, что Вам возразят. Вам скажут: но война его встряхнула, и в результате этого огненного испытания он покаялся.

– Нет никаких примет церковного покаяния.

– Он покаялся делом. Исправился и стал как-то вот так...

– Так не бывает. Церковное покаяние имеет определенные формы. У нас нет ни одного документа, ни одного воспоминания, которые четко доказывали бы, что произошел акт покаяния христианина за свои грехи.

А произошло совсем другое. Планировали наступление на Украине, а там Третий рейх пооткрывал огромное количество приходов, и православные верующие благодаря фашистскому «зверю» – а он действительно зверь, и ничего хорошего в нем нет – почувствовали послабление; почувствовали, что они могут исповедоваться, причащаться, венчаться, что у них начинается церковная жизнь. И вот товарищ Сталин стоял перед дилеммой: или все там позакрывать после того как Советская армия туда вступит и тем самым организовать партизанское движение в своем тылу, или все-таки легализовать Церковь и сказать: ну, в общем-то, советская власть кое против чего и не против. И товарищ Сталин, как абсолютный прагматик, сказал: «Мы ведем войну. Ну ладно, давайте Церковь будем использовать как инструмент в ней: раз фашисты открывают приходы, то и мы как-то с приходами поступим полиберальней». Это все, и больше здесь добавить нечего. Никакого покаяния ни делом, ни словом, ни помышлением – один только прагматизм!

– Дмитрий Михайлович, я Вас сердечно благодарю за эту беседу, особенно за то, что Вы меня успокоили. Мне раньше казалось, что эти вопросы, которые так бурно, порой прямо до крови и пены у рта, обсуждаются в Церкви, могут быть если не смертельными, то все равно очень опасными для ее организма. А Вы вот очень обоснованно сказали, что это, оказывается, признак ее здоровья. И может быть, не надо так сильно волноваться и спорить. Или, наоборот, надо спорить?

– Вы знаете, Церковь столь сильна, что врата ада не одолеют ее. И это нормально, когда люди высказывают свое мнение. Такое было и в православной Византии, и на Святой Руси. Если б мы были монолитными, как камни, то тогда либо можно всех нас оптом канонизировать – что навряд ли, конечно, – либо давно выяснилось бы, что мы все на кладбище... А когда люди теплохладны, им по сути все равно: что Сталин, что Серафим Саровский – какая разница, все они там святые. Вот когда человек от себя отстраняет эти вопросы, то это значит, что вера умерла. А когда он обращается к ним со всей мукой своего сердца, когда его принципы проходят через холод и жар, когда его личность, его вера выковываются посредством всех этих духовных испытаний– вот это нормально. Это значит, что он жив, это значит, что когда он предстанет пред Богом, может быть, его простят за то, что он честно мучился, разбираясь со своей верой, пытаясь все сделать правильно.

– Спасибо за внимание. У нас в студии был Дмитрий Михайлович Володихин, доктор исторических наук, советник директора Российского института стратегических исследований.

Расшифровка: Евгения Осипцова