Союз онлайн: Есть что сказать

Православная школа в Вифании. Гость в студии – директор православной школы для девочек в Вифании (Палестина) инокиня Марфа (Валль). Ведущий – Дмитрий Бродовиков.

– В нашей студии я сегодня рад приветствовать сестру Марфу, директора общеобразовательной школы, которая находится в Вифании, в Палестине.

Сестра Марфа, добрый вечер!

– Добрый вечер!

– Спасибо, что Вы сегодня согласились с нами побеседовать, пришли в нашу студию. Готовясь к нашей сегодняшней беседе, я почитал некоторые интервью с Вами, которые есть в Интернете, и понял, что интересно рассказывать и разговаривать с Вами не только о Вашем детище, втором доме – о той школе, которой Вы уже более десяти лет…

– Одиннадцать лет.

– …даже одиннадцать лет руководите, но интересна сама Ваша судьба. Вы родились в России?

– Я родилась еще в бывшем Советском Союзе.

– Затем в детстве Вы жили в Германии.

– Да. Я происхожу из семьи немцев Поволжья. Поэтому, как только границы открылись, моя семья, мой отец приняли решение эмигрировать на историческую родину, и в 1988 году мы переехали в Германию. Я, можно сказать, там выросла, выучилась и успешно забыла русский язык: что-то понимала, но уже очень плохо и с акцентом говорила. Акцент у меня все еще присутствует, особенно если меня разбудить очень рано утром и задать сразу какой-нибудь вопрос по-русски, тогда отсутствует всякая грамматика и я с трудом подбираю слова. А так русский приобретенный – это уже после крещения, когда я все-таки оказалась, не без Промысла Божьего, в русской церкви. И потом, оказавшись в русском монастыре, я была еще достаточно косноязычна, очень этого внутренне стыдилась, поэтому больше по-монашески молчала. И думала: вот что-что, а монастырское монашеское молчание мне дастся легко. Но потом меня научили русскому языку, и с тех пор мне приходится очень и очень много говорить.

– Насколько я знаю, Ваши родственники – протестанты.

– Я из меннонитской семьи. Люди обычно лучше знают баптистов, но меннониты – это тоже часть, ветка протестантства. И нужно сказать, что моя семья была не очень верующей семьей, нас не воспитывали в определенном христианстве, так скажем. И я на самом деле встретилась с Богом уже в подростковом возрасте: в 16 лет я попала на пасхальное ночное богослужение в Штутгарте в русской церкви, и, переступив порог этого храма, я на самом деле встретилась с Богом. Я до сих пор считаю, что такая встреча должна произойти в жизни каждого православного христианина, вообще каждого христианина, чтобы он на самом деле стал христианином, чтобы начался какой-то христианский духовный путь. И после этого как раз и начался мой путь в вере, к вере, к Богу, к православию. Потому что крестилась я только пять лет спустя.

– После того, как вообще поступили в христианскую православную общину?

– Да. Но то, что я крещусь и это будет именно здесь, я поняла уже тогда. Это было такой пронзительной мыслью в ту ночь, и я ее очень испугалась, нужно сказать, потому что понимала и знала, что такое мое решение, мягко скажем, не одобрится моей семьей. Немцы не меняют религии – это было такой установкой. И я понимала, что к любой другой вере, может быть, отнеслись бы с большим понятием, приятием, лояльностью. Евангелическая Церковь, например, или Католическая Церковь, по крайней мере, – это на территории Германии и сравнительно, скажем так, западно. Но именно русское православие – я понимала, что это будет какой-то ответный удар моим родителям, которые покинули не без причин (и уважительных причин) бывший Советский Союз, сразу же отказавшись от гражданства при переходе границы. И я понимала, что иначе как предательство это не оценится. Я надеялась, конечно, на то, что семейные узы окажутся сильнее всяких таких неприятий. Не хочу сказать, что я очень ошиблась в этом, но мой переход в православие на самом деле был очень жестоким ударом для моей семьи, и отношения налаживаются очень робко только сейчас.

– Только налаживаются.

– Да, только налаживаются.

– Энное количество лет уже прошло…

– Тринадцать лет с момента ухода в монастырь и восемнадцать лет с принятия православия. То есть продолжительный срок.

– Ваша родная обитель, место, где Вы были пострижены в иночество, – это монастырь Марии Магдалины в Иерусалиме, верно?

– Да.

– Получается, на Святой Земле Вы уже тринадцать лет. В течение одиннадцати лет, Вы сказали, Вы возглавляете в Вифании общеобразовательную школу. Скажите, пожалуйста, школа все-таки общеобразовательная или она еще христианская общеобразовательная, православная общеобразовательная?

– Официально это частная христианская школа. На самом деле большинство наших учениц мусульманки. Это связано и с нашим местонахождением. Вифания на данный момент, через все эти годы, очень изменилась и почти на девяносто девять процентов превратилась в мусульманскую деревню. И то, что у нас остается христианским, – так это, конечно же, администрация: управляет школой всегда кто-то из сестер монастыря. Наш распорядок учебного года подстраивается под христианские праздники. Над входом в школу – большой крест, в коридорах школы – иконы, над входом в каждый класс – кресты, в каждом классе – иконы. И половина наших учителей, преподавателей все-таки христиане; мы пытаемся как-то сохранить эту квоту: половина на половину. Это сложный момент, потому что именно христианские учителя приезжают к нам либо из Иерусалима, либо из Вифлеема. Вифлеем – это палестинская территория, Иерусалим – это израильская территория. Но и там, и там – чекпоинты (Check Point), которые в сложные моменты, как только где-то какой-нибудь теракт, или какое-то осложнение, какие-то вспышки насилия, сразу же блокируются. Поэтому именно христианская часть наших преподавателей – это всегда фактор риска. Мне уже приходилось в затяжные периоды почти каждый день вызволять учителей то с одного чекпоинта, то с другого, чтобы привезти их в школу. Конечно же, если им не удается добраться до школы, то их приходится заменять, чтобы учебный процесс в школе не останавливался. Но мы все равно, несмотря на все сложности, пытаемся это как-то сохранить.

Насчет преподавания христианства в школе – это всегда очень интересующий, особенно паломников, момент. И тут тоже нам иногда приходится отстаивать свои какие-то позиции, потому что, подчиняясь Министерству образования в Палестине (а мы должны получать аккредитацию нашей школы ежегодно), одним из условий является то, что мы обеспечиваем мусульманскую часть наших учениц уроками Корана. Это сложный момент, когда в христианской школе мы должны как-то предоставлять мусульманским девочкам возможность его изучать, но мы стараемся и тут действовать по-арабски, с восточной мудростью, иногда лавируя. Одна сложная часть всегда была – это преподаватель Корана. Потому что, когда нанимаешь нового человека, первый год считается испытательным сроком, и в этот испытательный срок он очень покладистый, деликатный и готов идти на компромиссы, а потом, когда продлеваешь контракт и берешь его на полную ставку…

– …оказывается, это другой человек.

– Да. Тут я смеюсь: начинают расти одновременно шоры, рога и копыта. И начинаются такие столкновения – требования своих каких-то прав, требования большего числа уроков по настоянию Министерства образования и так далее. И приходится расставаться с человеком. Конечно же, каждый понимает, почему это происходит, и Министерство образования тоже пытается этому как-то противодействовать. И вот эти проблемы у нас совершенно отошли на второй план, если не сказать, что закончились, когда мы преподавателем наняли свою бывшую выпускницу. Тут уже идет совершенно другой разговор...

– Уже другие взаимоотношения в принципе.

– Другие взаимоотношения, другие знания о христианстве и другая готовность с нами сотрудничать. То есть не только не встает вопрос о количестве часов в неделю, а наоборот, перед какими-то христианскими праздниками, например перед Рождеством, Пасхой, идет диалог, как же все-таки познакомить учениц с теми или иными праздниками, и будет ли она знакомить сама, или все-таки она меня пригласит или преподавателя Закона Божьего в тот класс, чтобы объяснить это четвертому классу, или десятому классу, и как этот урок провести.

Поэтому я считаю, что в нашей школе все-таки создается важная площадка для знакомства мусульманских детей с христианством, когда есть возможность и задать вопрос, и получить ответ, и прокомментировать какие-то моменты, когда у них есть возможность с нами познакомиться, изжить какие-то свои страхи, увидеть, что мы тоже люди. И нам, христианам, это тоже не мешает: у нас тоже достаточное количество страхов, предвзятого отношения и просто прямого осуждения. Когда ты знакомишься с человеком и понимаешь, что перед тобой образ Божий, – иногда его трудно разглядеть в человеке иного вероисповедания. А тут тебе предоставляется такая возможность, и ты видишь: да, это тоже человек, это тоже думающий человек, который тоже искренне ищет встречи с Богом, какой-то духовности в своей жизни, но произволением судеб он оказался в иной религии, и ему не была дана возможность…

– …выбирать даже изначально.

– Да, не было возможности выбора, не было возможности вообще встречи с другой верой. И на самом деле в мусульманских семьях так до сих пор этот выбор и не предоставляется. Потому что переход из мусульманства в христианство до сих пор карается смертной казнью. И это не просто угроза: совершенно четко понятно, что это приговор и если нужно, он будет приведен в действие внутри собственной семьи, – это очень серьезно. Поэтому, я думаю, в каком-то смысле мне, которая перешла из другой веры, где-то легче понять, принять и действовать с мусульманскими учителями, родителями и детьми, потому что у них такого выбора нет, не было и, скорее всего, не будет.

– Если такое категоричное отношение к христианству и христианам, тогда почему, насколько я знаю, многие хотят попасть в Вашу школу, даже существует целая очередь, потому что очень ценится это образование, я частично уже сам ответил на свой вопрос, но почему, собственно говоря, так они спешат и так хотят попасть в Вашу школу?

– Тут два момента. Во-первых, уровень образования: мы считаемся одной из лучших школ в округе, и уровень этот очень высок в христианских школах вообще. Об этом они знают, и поэтому, если родители заинтересованы в образовании своего ребенка, они чаще всего пойдут на все и отдадут своего ребенка именно в христианскую школу за этим самым образованием. Это только похвально, что они на самом деле понимают важность образования.

А второй момент – это взаимоотношения в таких школах. То есть если в государственных школах, например, до сих пор существует физическое наказание, то в христианских школах этого уже давно нет. То есть такая этика поведения, взаимоотношений все-таки в христианских школах совершенно другая. И мусульманские родители в какой-то момент своей жизни это поняли, очень это приветствуют и идут именно за этим.

Тоже нужно сказать, что, во-первых, большая часть наших учителей – наши бывшие выпускницы. А во-вторых, подавляющая часть наших родителей, мам – тоже наши бывшие выпускницы. То есть это уже такая традиция, которая передается из семьи в семью. И это даже не значит, что они живут в непосредственной близости к школе. Нет, они готовы преодолевать какой-то более далекий путь, но приходят, просятся, настаивают и пытаются проникнуть иногда всякими арабскими хитростями и нехитростями в нашу школу.

– Чуть ранее Вы говорили о том, что и среди мусульманских детей, арабских, есть интерес к христианству, к изучению Закона Божьего. И Вы сказали о категоричном отношении к христианству: когда человек принимает Святое Крещение, то к нему мера пресечения одна.

– Можно стать христианином, только если хочешь мученической кончины. На самом деле, во-первых, так как у нас есть еще христианские девочки и христианские учителя и дети проходят через нашу монастырскую территорию и регулярно сталкиваются с сестрами, то в ежедневной жизни встречаются и неоднократно вспыхивают всякие теологические диспуты. Они иногда проходят очень смешно...

– Играючи.

– В младших классах как-то одна из наших интернатских детей бежит и говорит: «Сестра Марфа, сестра Марфа, у нас сегодня на уроке арабского мы читали про Божью Матерь, и они говорят про Нее вот так и так». Я говорю: «Ну хорошо. А ты-то что сказала про Божию Матерь? Ты же знаешь, как у нас, в христианстве?» Она говорит: «Ну да, я сказала так и так». Я говорю: «Ну и что, хорошо сказала». – «Но надо еще что-то сказать». – «Ты хочешь, чтобы я тебе как-то помогла?» – «Да, скажи мне, что сказать». Я ей говорю, что сказать, она бежит и говорит.

И вот такие диспуты порой растягиваются и по времени, и перепрыгивают в классы, иногда они остаются на личном уровне между подружками. Иногда в диспуты встревают и учителя. Мы стараемся держать все это в более или менее приличных рамках, но они ведутся. Почему так важно образование? Потому что мы обучаем детей, не только давая им какие-то знания, а прививая им или как-то заставляя их, обучая их, иногда показывая, заставляем их думать, обсуждать, анализировать, ставить вопросы, подвергать сомнению и опять анализировать, делать выводы и так далее. И это всегда такая палка о двух концах: если ты научил ребенка думать в математике, то, скорее всего, он будет способен в какой-то момент подвергнуть анализу и политическую ситуацию в стране, или взаимоотношения религий, или тот же самый Коран, что там написано. То есть, если Ислам сам по себе все-таки подразумевает полное слепое подчинение, нельзя задавать вопросы, сомневаться или как-то подвергать сомнению, – но если ты обучен думать и задавать вопросы, тебе будет намного сложнее просто так, слепо слушаться того же самого имама, который кричит с мечети и призывает, например, к вырезанию всех христиан.

– По той зарисовке, которую Вы чуть ранее произнесли, когда девочка подбежала к Вам и спросила, что ответить, сложилось такое ощущение, что в этой школе Вы не директор в нашем представлении, как человек, который всем заведует, который находится где-то за кадром, но который при этом делает свою работу, ищет учителей, разговаривает с учителями. Сложилось ощущение, что Вы там директор не как административный орган, а можете быть и советчиком, и подругой, и матерью, и учителем. Вы же даже еще и преподаете?

– Да, у меня такая вездесущность в школе. Наверное, было бы намного легче, если бы я сконцентрировалась на административных обязанностях, и тогда, может быть, у меня получалось бы намного лучше совмещать свое послушание с монашеским образом жизни. Но так существует и другая часть моего послушания – я еще и старшая сестра в сестричестве, а у нас там еще и интернатские дети, которые живут с нами 24 часа в сутки, и чаще всего семь дней в неделю и 365 дней в году, – я всегда смеюсь, что в интернате я папа. То есть такая власть имущая, последний приговор всегда за мной или наказание, если какие-то разборки, то на «красный ковер», пожалуйста, к сестре Марфе. И как раз воспитание этих детей не позволяет мне совершенно удаляться от того, что происходит и в школе.

А с другой стороны, когда меня поставили директором школы, то я не была готова к административной деятельности. У меня педагогическое образование, я родом из учительской семьи не в первом поколении, я почти что выросла в школе, поэтому я четко знала, что делать в качестве учителя, но плохо представляла, что от меня требуется, как себя вести и что делать в качестве директора. К тому же мне сначала пришлось для этого освоить английский язык. То есть когда меня в эту школу «бросили», первые три месяца я, можно сказать, плакала крокодильими слезами, потому что я приходила в школу, я была вроде бы капитаном…

– …судна, но не могла разговаривать.

– Да, не понимала каждое третье слово. Поэтому мне пришлось срочным образом осваивать английский язык. И на самом деле теперь приходится осваивать английский язык всем моим преподавателям, потому что я очень активно участвую в повседневной жизни школы, я хожу на уроки, я проверяю учителей, обсуждаю с ними качественное проведение уроков. Я сама веду еженедельные совещания (так как я по профессии математик, то взялась сначала за преподавателей математики, и поэтому получилось, что теперь у нас школа с математическим уклоном) по математике с учителями математики. Я веду отдельно друг от друга старшие классы и младшие классы. Потом я взялась за преподавателей английского языка, а потом, сейчас это распространилось. Один год я пыталась вести и учителей арабского языка, а когда они вошли в курс дела и уже поняли, что я от них требую, теперь уже встречаются сами, без меня. К тому же я не помощник в преподавании арабского языка. Так же встречаются учителя биологии, физики, природоведения и другие. То есть я знаю, что происходит  школе…

– Держите руку на пульсе, как говорят.

– Да, точно! Получается, что и ученицы в любое время могут ко мне подойти с любым вопросом. Они это знают и очень часто этим пользуются. У нас сейчас, перед моим отъездом, группа из двенадцати девочек и двух преподавателей были участниками поездки в Россию в первый раз. Эту возможность предоставила Русская гуманитарная миссия в Москве; они целый год проводили у нас интенсивные курсы русского языка. У нас преподается русский как иностранный для всех детей с третьего класса, но у нас всегда очень хромал именно уровень качества этого преподавания. А тут три раза по три месяца приезжали преподаватели, профессионалы преподавания русского именно как иностранного – это, конечно, совершенно другие навыки и особенности – и усиленно учили девочек, разделяя большие классы на группы и более интенсивно работая с классами поменьше. И в конце учебного года нам предоставили такую возможность: двенадцать лучших учениц из старших классов смогли поехать и познакомиться с Россией. В программе были Москва и Санкт-Петербург. И мне пришлось полностью организовывать эту поездку, не столько программу, а именно все документы, визы, хлопоты, чтобы получить разрешение на вылет через Бен-Гурион. Дети с палестинскими паспортами вообще-то должны летать…

– …из Палестины.

– Нет, в Палестине нет аэропорта. Через Иорданию. Это через чекпоинт, это в два раза дороже, это тоже множество бумаг. Поэтому мы просили вылет через Бен-Гурион в Тель-Авиве через Израиль. Это очень сложный процесс.

– Целая спецоперация у Вас получилась.

– Да. Потом я их сама отвозила в аэропорт, у секьюрити пробивала, чтобы их везде пропустили, объясняла ситуацию и так далее. И потом, неделю спустя, через восемь дней, опять встречала в аэропорту, для того чтобы опять их везде выпустили, впустили в страну, нужно было посадить на автобус, довезти и сдать родителям.

То есть получается, что мне не удается, даже если бы я хотела, скрыться в кабинете директора за какими-то стенками. Во-первых, у арабов свое специфическое отношение к стенам и барьерам: стенка обязательно стоит там, чтобы ее преодолеть. Поэтому через двери мы проходим, и на самом деле это не худший вариант. С другой стороны, это дает мне возможность на деле, как Вы сказали, держать руку на пульсе и реагировать на то, что творится, непосредственно.

– Мы сейчас с Вами разговариваем на русском языке. Все-таки Вы несколько дней уже в России пребываете, я так понимаю, разговорились. Поэтому наши телезрители, может быть, даже удивляются тому, что акцент у Вас небольшой и некритический. Вы выросли в Германии, стало быть, владеете немецким языком. Вам в свое время пришлось выучить английский язык, когда Вы попали в эту среду. Кстати, это один из способов изучения иностранного языка – попасть в чужую среду, тогда люди очень быстро и эффективно учат язык. Вы живете в стране, где говорят на арабском языке. То есть я правильно понимаю, что Вы в итоге говорите в какой-то степени больше, в какой-то – меньше на всех этих языках, которые я перечислил, или есть еще какие-то?

– К сожалению, мой арабский, я всегда смеюсь, остался на уровне собаки. Понимать я понимаю, и понимаю больше, чем иногда думает мой собеседник, что очень даже помогает и выручает. Команды выполняю, гавкать умею и где гавкнуть, знаю. На самом деле арабы очень способные к языкам, они ловят языки намного быстрее, чем ловлю их я. Поэтому наши дети в интернате освоили русский язык, и мы с ними общаемся на русском языке. А преподаватели в школе вынуждены выучить английский язык и общаются уже на нем, худо-бедно, но тем не менее. Поэтому у меня нет такой нужды осваивать арабский язык, иногда я думаю, что к сожалению. За одиннадцать лет проживания там, мне все говорят, можно было бы и знать, и заговорить, и даже, может быть, писать научиться. Но научиться писать мне совершенно не светит, потому что разговорный язык и письменный язык очень различаются в арабском. Арабский язык по сложности похож на русский, можно сказать. Поэтому письменный мне не освоить, а вот в разговорном языке есть к чему стремиться. В каждой деревне свой диалект, поэтому я усваиваю какие-то фразы и поговорки и там, и там, и того, что я понимаю, пока мне хватало. Дай Бог, а может быть, и не дай Бог, чтобы появилась надобность осваивать его уже в более полном объеме.

– Чуть ранее мы говорили о тех, назовем их спецоперациях, которые иногда приходится провести: вызволить своих преподавателей, которым не дают зайти на территорию Палестины, дать возможность детям с палестинскими паспортами улететь из Израиля. Это те вызовы, которые накладываются вследствие такой обстановки и вообще в принципе постоянного конфликта между этими территориями. Это одна серьезная проблема, с которой, я думаю, Вам каждый день приходится сталкиваться и прочувствовать на себе. Какие еще можно выделить проблемы того, что является Вашим ограничением?

– Вы знаете, некоторые ограничения и проблемы в конечном итоге вырастают в какое-то благословение. На самом деле на Святой Земле никогда не было спокойно.

– Да, это место постоянных конфликтов.

– Проследив историю, можно понять, что это «горячая точка», и совершенно неспроста, что наш Господь родился, учил, был распят, воскрес и вознесся именно там. И на самом деле в повседневной жизни такие столкновения между этими двумя половинами: Израиль – Палестина, израильская армия, палестинские освободительные движения, требующие своего государства, – такие конфликты иногда просто ощутимы в воздухе, это такое напряжение, где достаточно искры, чтобы это все вспыхнуло ярким пламенем. В этой стране нужно четко знать, например, что суббота – это израильский шаббат, поэтому есть какой-то набор определенных улиц, по которым невозможно проехать в этот день. А пятница – это мусульманский день, поэтому в какие-то часы лучше не стоит никуда выезжать, потому что все будет закупорено, большое число представителей армии и полиции, тоже перекрыты улицы и лучше вообще сидеть дома.

Еще такой один момент: это напряжение постоянно присутствует, и чаще всего оно в каких-то моментах выливается в такие серьезные столкновения, где очень реально присутствует момент опасности. Причем не просто опасности для здоровья, а даже опасности для жизни.  И я считаю, что это тоже такая проблема, которая расставляет все по своим местам и превращается в благодатный момент. То есть когда ты понимаешь, что непонятно когда твоя жизнь может оборваться, тогда ты очень четко прослеживаешь, чтобы жить как-то более достойно. Когда ты понимаешь, что вот сейчас ты выезжаешь, вокруг все очень напряженно, и ты можешь просто не вернуться обратно, тогда ты совершенно по-другому выстраиваешь свою повседневную жизнь. И когда ты понимаешь, что этот конфликт нескончаемый и конец его не предвидится в ближайшем будущем, ты понимаешь, что часть твоей задачи в воспитании хотя бы той христианской части твоего интерната, твоих детей в том, чтобы их подготовить в какой-то момент достойно принять смерть и быть к этой смерти готовым.

Поэтому особенно сейчас, приехав в Россию, и в разговорах, которые все равно вспыхивают, потому что, когда я появляюсь и люди узнают, что я со Святой Земли, конечно, они задают вопросы, иногда просят даже какого-то совета. Или когда слышат, что я директор школы, или что у нас приют, задают вопросы о воспитании: а как Вы с детьми... и так далее, как пройти переходный возраст, как спасти детей от соблазнов мира, то на какие-то такие вопросы внутренне просто хочется устало улыбнуться и сказать: «Дорогие, мне бы ваши проблемы» – только соблазны мира, видеофильмы или видеоигры, или ранние встречи и добрачные связи… В какой-то момент мне легче воспитывать своих детей, потому что определенные вопросы у меня просто-напросто не возникают, во-первых, из-за того, что мы живем в мусульманском окружении, где действуют совершенно другие законы и какие-то вопросы там не встают, например ювенальной юстиции. Есть другие перекосы, но вот этого не будет. Или, например, добрачные связи. Такая связь – это опять-таки сразу смертная казнь, даже если ничего не произошло, даже если девочка просто позволила себя обнять, это может привести к самым радикальным мерам.

С другой стороны, когда у тебя под окном столкнулись две мафиозные группировки, а там столько оружия, что, по-моему, у израильской армии столько нет, как у этих двух семей, и тебе нужно просто позаботиться о том, чтобы ни одна шальная пуля не пробилась в дом и не нашла чью-то голову, то всплывают другие проблемы, а это все отходит на задний план. И если шальная пуля будет, то этот ребенок или этот взрослый должен быть готов к переходу из этой жизни в вечную. Так что я считаю благословением даже такие сложные ситуации.

– Сестра Марфа, Вы затронули сейчас очень важную тему, говоря о памяти смертной и о том, что важно человека подготовить к тому, что в любой момент его жизнь может закончиться. Конечно, в России в этом плане спокойнее, то есть здесь террористические акты и какие-то столкновения происходят крайне редко, и слава Богу, что удается обеспечить эту безопасность. И, может быть, в какой-то степени Вашим подопечным более понятно, что это за чувство страха. У нас как раз могут возникнуть эти проблемы: как повысить образованность, как чувство такое-то сохранить у ребенка и так далее. Как объяснить детям, что наша жизнь не вечна, что она скоротечна? Это может быть даже вопрос не для детей. Если бы каждый из нас жил, памятуя о смерти, наша жизнь была бы совсем другого качества и совсем другого толка, так скажем.

– На самом деле Вы почти ответили на этот вопрос. Конечно, все зависит от нас. Очень много об этом говорят и святые отцы: помни последний час и вовек не согрешишь. Это на самом деле так. Это должно быть особенной частью христианства. Христианство пережило исторически сколько моментов мученичества! И мученичество в России не так далёко, это все имело место быть, и от таких крайних моментов мы не застрахованы.

В нашей обстановке на Святой Земле мы просто имеем такую благодать, что мы живем в этом сложном мире, где столкнулись три мировые религии, где все это на острие ножа. Где политическая тенденция и вера не очень разделимы, где все это переплетено, смешано  в один какой-то клубок, который невозможно просто так распутать. И где христианам приходится в повседневной жизни находить ответы в этих сложных ситуациях.

Например, такой маленький момент: нательный крестик. На Святой Земле он носится наружу, и это момент исповедничества. Почему у нас часть монашеской формы – мы должны носить на апостольнике крест? Чтобы, например, израильские солдаты на чекпоинтах, во-первых, не спутали нас с мусульманками (все-таки покрыты мы очень похоже, и по незнанию иногда могут и спутать, и соответствующе отнестись). Но это и такой факт исповедничества и перед мусульманами, и перед евреями. Чтобы, если будут стрелять – знали, в кого стреляли, например. И это был сложный момент для наших воспитанниц. Когда они приехали сюда, их сознательно взращивали в том, что крест должен быть всегда видим, и это факт исповедничества. А тут нательный крест постоянно прячется внутрь: он нательный и должен быть на теле. Это тоже очень интересный повод для размышлений.

В наших обстоятельствах смерть может быть более присуща. Но на самом деле, разве не мы порой изгоняем смерть из нашей повседневной жизни? То есть, я думаю, все-таки былые поколения выросли, когда детей не особо отделяли и ограждали от смерти и смерть была какой-то неотделимой частью жизни, она была естественной принадлежностью. Может быть, это было, конечно, связано с тем, что семьи были большие, многодетные. И не только многодетные, но и сами по себе большие: и дяди, и тети двоюродные, троюродные…

– И все под одной крышей.

– И все друг друга знали, и чаще всего жили либо под одной крышей, либо в непосредственной близи. А чем больше семья, тем больше, с одной стороны, и радостных событий, но и тем больше – не очень радостных, и смерть имела совершенно другую часть присутствия. А когда ты живешь: папа, мама и один ребенок, конечно, если не произойдет какой-то совсем нечастный случай в непосредственной близи, то как-то это проходит мимо, на долгие годы оставаясь за зоной досягаемости.

Думаю, в нынешней ситуации, когда уже есть факт немногодетных семей, маленьких семей и отсутствия дедушек, бабушек или отсутствия контакта, разбросанности по стране, то все еще есть возможность прихода. А приходы на самом деле задуманы как большие семьи. И если живешь уже более сознательной церковной духовной жизнью, то не избежать этого: все равно в наших церквах сравнительно много отпеваний. То есть смерть в церковной жизни как присутствовала, так присутствует, так и будет присутствовать.

И например, с нашими интернатскими детьми, понимая, насколько это важный момент, частью их обучения было то, что они всегда присутствовали на монашеских погребениях. Первый раз, сознательный мой урок, что мы были на погребении одной монахини, когда они задавали вопросы, я отвечала, объясняла им последовательность отпевания, и почему мы даем последнее целование, и что значит бросить горстку земли на гроб, те стихиры, которые там поются, и что теперь нужно делать, после смерти, и что ждет душу после смерти. И получилось так, что буквально неделю спустя умер от рака отец одной из наших девочек и они, присутствовав до этого на погребении в монастыре, были уже более или менее готовы к тому, что будет происходить сейчас в их семье. Опять-таки, мы все вместе поехали на похороны отца, и опять была возможность задать вопрос, была возможность дать ответ, объяснить, рассказать и сказать, что дальше делать.

Конечно, зависит  и от возраста ребенка, как он смерть воспринимает. Иногда это меняется, иногда вдруг появляется страх смерти, иногда они говорят: «Я не хочу умирать». И тогда к каждой ситуации подходишь по-разному: говоришь с ними на эту тему, пытаешься понять, в чем именно состоит страх, что-то рассказать, объяснить, а где-то и подождать, дать им такую возможность, где-то просто утешить, обнять и сказать, но не лишать их последней надежды, а пытаться дать им какую-то возможность найти себе нишу в этом своем предстоянии перед смертью. Потому что мне дети тоже говорят: «А мы не хотим мученичества. А если нас будут мучить и это будет больно, как тогда не стать предателем?» Это очень важный вопрос, и он перед ними встает в сравнительно раннем возрасте. Именно от таких вопросов всегда хочется уберечь своих детей, не хочется, чтобы они даже имели возможность на эти темы думать, рассуждать и говорить.

А с другой стороны, это неотъемлемая часть нашего христианства. И нам, взрослым, надо бы научиться не бояться смерти и подготовиться к ней достойно. А детям я иногда говорю, что если что-то начнется, взорвется и придется нам через это пройти, дай Бог  нам, сестрам, возможность, как тогда матери Софии, сначала поддержать своих детей, а потом уже отправиться вслед за ними, а не так, чтобы сначала нас, а они вразброс. Сейчас же в YouTube выкладывают очень много всяких роликов, когда христианам Сирии и головы отрезали, и когда заживо в клетке сжигали. Все эти новости не цензурируются в палестинском телевидении, дети это видят. У нас телевизора нет, но все равно дети в школе рассказывают нашим детям. И они спрашивают: «Сестра Марфа, а это может и с нами случиться?» Это тоже начало диспута о том, что может случиться, почему может случиться и зачем может случиться.

– Да, это такая тема, на которую можно говорить, наверное, бесконечно. И тема действительно сложная, и сложная в восприятии, в нашем отношении к этому всему. К счастью, может быть, нам когда-то еще удастся встретиться и побеседовать на эту тему, но, к сожалению, время нашей программы сегодня уже подошло к концу. Сестра Марфа, я сердечно благодарю Вас за то, что Вы нашли силы и время сегодня к нам выбраться, ответить на наши вопросы, поговорить о тех местах, где Вы несете свое послушание. Остается пожелать лишь помощи Божией в Вашем нелегком, весьма трудном деле в этих непростых обстоятельствах.

– Спасибо! Во славу Божию! Всегда рады!

Ведущий Дмитрий Бродовиков
Записала Нина Кирсанова