Преображение (Одесса). Священномученик Прокопий (Титов), архиепископ Херсонский

Беседа с протоиереем Димитрием Предеиным.

– Есть святые, которых мы мало знаем, но которые являются буквально духовными глыбами. Двадцать третьего ноября Святая Православная Церковь чтит память священномученика Прокопия Одесского. О его жизни и трудах пойдет речь в сегодняшней программе. Отец Димитрий, прежде хотелось бы спросить о детских годах и формировании личности будущего священномученика.

– Будущий священномученик Прокопий (Титов) родился в городе Кузнецке-Сибирском, который сейчас называется Новокузнецк, в 1877 году в день Рождества Христова. Он родился в сам праздник Рождества – и, наверно, благодать этого праздника как-то отпечатлелась на его душе, потому что это был поистине облагодатствованный человек. С детства в нем как-то особенно было видно светлое начало. Он прошел тот путь, который был типичен для детей духовенства его времени: уже в девять лет поступил в духовное училище в Томске, потом окончил Томскую духовную семинарию. Учился очень хорошо, стал вторым из лучших учеников по первому разряду и поступил в Казанскую духовную академию. Там он тоже проявил очень даже хорошие способности, защитил кандидатскую диссертацию и получил право преподавания в духовных семинариях. Так что его путь на этом этапе никакими особыми событиями не отмечен. Но, с другой стороны, к сожалению, у нас не так много сведений о его детстве и юности. Возможно, там были какие-то экстраординарные, даже чудесные события. Может быть, со временем когда-нибудь прольется свет на этот период его жизни – но пока, к сожалению, мы знаем об этом очень немного.

– Долгое время будущий священномученик трудился во многих духовных учебных заведениях. Каким он был учителем?

– Мне думается, что это был учитель, преподаватель по призванию. У него был талант общения с молодыми людьми, дар ясного, четкого изложения – и его очень любили ученики в самых разных учебных заведениях. Одной из особенностей жизни священномученика Прокопия была чрезвычайно широкая география его жизни и служения. Он, в частности, преподавал в Иркутске. И несколько лет, проведенных там, оставили его в памяти и преподавателей, и начальства, и учеников: когда он оттуда уезжал, многие сожалели, что теряют такого необыкновенного преподавателя.

Также есть такая интересная особенность: в тех местах, где служил, преподавал священномученик Прокопий, ему доводилось пересекаться с необыкновенно яркими личностями. В частности, когда он в Томске преподавал в духовном училище, то в это время томским правящим архиереем был Макарий Невский, будущий митрополит Московский – известный миссионер, апостол Алтая, как его называют (он причислен к лику святых). Когда жил в Иркутске, ректором там был Евгений (Зернов) – тоже впоследствии митрополит, причисленный к лику святых. Когда рукополагался в Уфе, его рукополагал митрополит Антоний (Храповицкий) – тоже один из самых известных деятелей Русской Церкви двадцатого столетия. То есть он на своем жизненном пути пересекался с очень незаурядными личностями. И то, насколько эти люди ценили его, насколько им дорожили, говорит о том, что сам он был тоже личностью харизматической, необыкновенной и заслуживающей всяческого уважения.

– До нашего времени дошла проповедь владыки в день его хиротонии в Одессе. Какие цели ставил владыка?

– Это интересная речь. Насколько я знаю, многие архипастыри заранее пишут себе такую речь, которая у них, может быть, даже лежит годами, пока они еще архимандриты, – и в момент хиротонии они ее произносят. Видно, что она наполнена определенными общими местами, скажем так. В редких словах можно увидеть след личного богословского умозрения, даже какого-то творчества. Так вот, видно, что речь именно владыки Прокопия была фактически экспромтом: в ней ощущается живость. Понятно, что он это говорил от сердца, не пытался ни на кого произвести впечатление. И один из главных мотивов этого его слова такой: если раньше архиерейский сан ассоциировался с властью, уважением, почетом, материальным благополучием, то теперь наступают времена, когда это прежде всего труды и скорби.

Это был 1914 год – еще не 1917-й. Это было за три года до революции – но он уже предчувствовал, какой крестный путь ему предстоит, какие его ожидают скорби, лишения, тяготы. Было видно, что жизнь в то время развивалась в направлении весьма враждебном, неблагоприятном для Церкви. Неизвестно было до конца, во что именно это выльется. Но вот эта его речь дает представление, что он, принимая архиерейский сан, не рассчитывал на то, что будет благоденствовать и наслаждаться покоем и всяческими льготами, привилегиями архиерейского сана. Поэтому то, что он себя настолько достойно проявил в период гонений, думаю, во многом было предопределено тем, что он к этому себя уже готовил.

– Как он все-таки проявил себя в дальнейшем на кафедре? Цели он поставил себе еще в проповеди, там есть несколько целей...

– У него был довольно извилистый, непростой путь на кафедру правящего архиерея, потому что вначале он был викарным епископом Елисаветградским (этот город сейчас называется Кропивницкий, до этого был Кировоград, а еще раньше – Елисаветград). Он был к этому городу официально приписан, но фактически чаще бывал в Херсоне и Одессе, потому что это были центры. И уже в эти первые годы своего архипастырского служения в нем замечались такие черты, как доступность, простота, смирение и редкая отзывчивость. Это был очень сострадательный человек. Везде, где он служил (и в сане иеромонаха, и архимандрита, и потом епископа), он старался помогать людям. Чем он мог помочь? Это была и моральная, и где-то материальная помощь. За это, наверно, его больше всего и любили. Да, он, конечно, был очень талантливый и харизматичный проповедник. Есть воспоминания, что на его проповеди собирались сотни людей, еще когда он служил в Иркутске, потому что он умел настолько талантливо преподнести любую тему, настолько ярко и красноречиво ее осветить, что это производило большое впечатление на аудиторию. Но его человеческие качества были даже важнее.

И тут я хотел бы заметить, раз уж мы затронули именно его личные качества, что в нем было редкое сочетание мягкости характера и очень большой энергии. Он был очень энергичный, работоспособный человек, причем очень стойкий к разного рода лишениям, неприятностям. Там, где другой уже, наверное, просто бы думал о выживании, он очень быстро мог адаптироваться и опять принимался за миссионерскую и катехизическую деятельность. Поэтому это был, я считаю, человек очень больших дарований. И если бы не все эти трагические для Церкви события, если бы была просто более спокойная эпоха, чтобы он мог дольше прожить и имел более широкое поле для деятельности, то он мог бы войти в разряд наших крупнейших деятелей Церкви за весь XX век.

– Первый арест его связан как раз с церковными канонами. Он не признавал обновленцев и понимал, что его как раз осуждают, собственно, за каноничность. Почему для тогдашней власти было так важно, чтобы священство уходило в раскол?

– Это был проект советской власти – поддержка обновленческого раскола, так называемой «Живой Церкви». Было понятно, что коммунисты осознали: так просто им Церковь не одолеть, даже несмотря на всю эту оголтелую атеистическую пропаганду, агрессивный «Союз безбожников». Все равно большинство из населения оставались верующими православными людьми. Поэтому они решили предложить им ложную альтернативу – так называемую «Живую Церковь», не каноническую, которая могла бы отколоть, во всяком случае, большýю часть православных верующих. На каком-то этапе это им удалось.

Был такой период (правда, короткий, 1922–1923 годы), когда больше половины всех приходов Русской Церкви находилось в обновленческом расколе. Но очень скоро люди поняли, что это безблагодатное сообщество – нечто, весьма далеко уходящее от истины. Священномученик Прокопий – один из тех, кто это понял сразу, осознал ложность, бесперспективность, тупиковость этого пути. Он боролся против этого и в отличие от некоторых других архиереев – например, даже Сергия (Страгородского) – у него не было соблазна перейти в эту структуру. Он сразу говорил о своей верности Церкви, о том, что не приемлет эти идеи. Хотя соблазн был довольно велик, потому что буквально рядом были архиереи, которые переходили в эту структуру и пользовались соответствующими привилегиями.

Например, когда арестовывали священномученика Прокопия, ему вменили в вину то, что в период Гражданской войны он служил и благословлял молебны в поддержку добровольческой армии Деникина против красноармейцев. Ему за это вначале даже грозил расстрел. Потом его заменили более мягким наказанием. При этом он на самом деле в этом не был прямо замешан, потому что не был правящим архиереем. Это не по его благословению было сделано. А тот правящий архиерей, который это все как раз благословлял, перешел в обновленчество – и его абсолютно никак не наказали. То есть это были двойные стандарты.

– Расскажите, в чем суть обновленческого раскола.

– Обновленческий раскол изначально себя позиционировал как абсолютно лояльный к советской власти. Фактически это был модернизм в Церкви. И поскольку в модернизме всегда есть нечто революционное, то это очень хорошо смыкалось с революционной идеологией большевиков. Поэтому они были готовы на любые уступки этой новой безбожной власти, всячески благословляли рабочее движение. Бывало, доходило до такого, что это даже мало чем отличалось от антирелигиозной пропаганды. Некоторые доклады, которые читались в то время на их собраниях, выходили вообще за всякие рамки. Кроме того, одним из их наиболее заметных нововведений был женатый епископат. Они разрешили рукополагать во епископы женатых протоиереев и фактически хотели полностью отменить монашество. И другие подобные вещи, которые явно шли вразрез со священным Преданием и традициями нашей Церкви, они активно начали осуществлять.

Почему на первых порах некоторые люди прельстились этим расколом? Потому что ощущение того, что надо в Церкви что-то менять, присутствовало во многих лучших людях Церкви в начале XX века. Старые, отжившие формы, само по себе подчинение Церкви государству и многие другие моменты уже набили оскомину – и было ясно, что какие-то изменения постепенно нужно внедрять. Это все обсуждалось на Поместном Соборе 1917–1918 годов – и были приняты очень многие правильные решения. Если бы не было всех этих революционных событий, то это все внедрилось бы. Но из-за того, что власти всячески мешали действовать нашей истинной Церкви и, наоборот, поддерживали, поощряли обновленцев, все сложилось совершенно иначе. И в той ситуации, когда бóльшая часть нашего епископата томилась в лагерях, в ГУЛаге, на Соловках, где-то в Сибири, обновленцам совершенно спокойно позволяли служить, проповедовать, делать все, что они хотят.

Но люди ощущали духовную пустоту этого движения, поэтому, как правило, обновленческие храмы стояли полупустыми. Люди просто не хотели туда ходить. А вот буквально немногие оставшиеся храмы нашей Церкви были переполнены народом. Люди ощущают, где присутствует благодать, а где ее нет. Поэтому рано или поздно обновленческий раскол должен был выродиться, прекратить свое существование. И фактически уже в период Второй мировой войны, где-то в 1943 году, он сошел на нет. Официальной датой его исчезновения считается смерть Александра Введенского, который объявил себя митрополитом, но умирал фактически уже в одиночестве.

– Какая судьба при этом была уделена священству, которое выступало за каноническую Церковь?

– Нужно было сразу быть готовым к гонениям. Они могли быть разными: арест, заключение в тюрьме, или ссылка, или расстрел. В зависимости от многих местных условий, от каких-то привходящих обстоятельств. Но, во всяком случае, принявшие решение остаться верными канонической Церкви, не поддаваться патриарху Тихону на все обновленческие прельщения, избрали себе крестный путь. Было ясно, что спокойно служить им не дадут. Так или иначе, рано или поздно за ними приходили сотрудники ГПУ, их арестовывали, и их ожидали очень серьезные преследования.

Причем это касалось не только их лично, но и членов их семей, ведь большинство пострадавших в годы гонений все-таки были из мирского духовенства. Это были женатые священники, протоиереи, диаконы – и бремя этих преследований ложилось на всю их семью. Они становились «врагами народа». Это была очень тяжелая дилемма, суровое испытание. Но готовые его понести сподоблялись особых Божественных дарований. Я слышал от людей, которые перенесли все эти гонения, притеснения (и по воспоминаниям, мемуарам мы можем судить о том же самом), что никогда Христос не был так близок к этим людям, как именно в те годы, когда они отбывали заключение, преследования, ссылки. То есть когда им было тяжелее всего физически, морально и социально, в то же время для их духа это был период высочайшего расцвета.

– Владыка Прокопий остался верным Христу. Скажите, как он вел себя в тюрьмах, лагерях, ссылках и каково было его влияние на окружающих?

– Он вел себя мужественно прежде всего. Нигде мы не видим какого-то малодушия, ропота, попыток пойти на компромисс. Он всегда был очень ровным. Это качество его характера отмечается многими. Он был человеком принципиальным и всегда верным своим убеждениям. Поэтому, с одной стороны, с подчиненными он был снисходительным и понимающим человеком, к начальству был всегда почтителен, а что касается врагов Церкви, то он не уставал их обличать. Он прямо говорил о своем несогласии с теми позициями власти, которые она Церкви навязывала. То есть надо сказать, что нигде и никогда он не признал своей политической вины. Ведь его же обычно обвиняли в каких-то контрреволюционных действиях, заговоре, шпионаже, что он организовывал некие кружки, которые должны были враждовать против советской власти, подрывать ее влияние. Он всегда это отрицал. Даже когда под пытками его пытались заставить подписать какие-то самооговоры или оговоры других людей, он никогда на это не поддавался.

В этом плане даже среди наших исповедников есть такие личности, у которых бывали в этом плане определенные нюансы. Вот у него таких нюансов не было. Никогда и нигде он не пошел против своей совести, и другим это было примером. Они видели, насколько он стоек и принципиален. Вместе с тем когда ему давали хоть какой-то минимум свободы где-то в ссылке, он сразу им пользовался, чтобы оказать влияние на людей. Даже в какой-то там избушке он сразу оформлял часовню или маленькую церквушку, служил там литургию, исповедовал и причащал. То есть люди, которые с ним соприкасались, черпали духовные силы от общения с ним.

– Интересно, что у него, одного из немногих новомучеников, есть четкая позиция по вопросу отделения Церкви от государства. Как он ее формулировал?

– Да, он этого никогда не скрывал – и это тот случай, когда он осознал, с одной стороны, насколько было трудным и неправильным положение Церкви до революции и насколько еще более неправильным оно стало сейчас. Потому что до революции Церковь официально входила в государственный аппарат, она была сращена с государством. Теперь вроде бы на словах декларировалось отделение Церкви от государства. И священномученик Прокопий говорил: «Мы только приветствуем это; пусть так и будет, мы только за! Пусть Церковь будет отделена от государства, пусть даже и школа будет отделена от Церкви – мы найдем способы осуществлять свою миссию в обществе. Главное, вы нам не мешайте, не вмешивайтесь. Раз это принцип взаимного невмешательства...»

– ...пусть это будет взаимным.

– …Пусть! «Мы готовы всё соблюдать. Главное, чтобы вы нам позволили спокойно жить, осуществлять наши богослужения, нашу миссию, наше призвание». То есть если он что-то говорил, то здесь не к чему было придраться. Его позиция абсолютно естественная, нормальная, правильная, трезвая. Он ее, надо сказать, озвучивал в самых разных ситуациях – и на допросах об этом говорил, и когда был на свободе. Когда он жил в Москве, он участвовал в епископских совещаниях (тогда был еще жив патриарх Тихон). Патриарх Тихон хотел его включить в состав Синода (была надежда, что его признáет советская власть). Потому что у нас был период, четыре года, когда советская власть вообще не признавала Церковь. Она существовала вне закона с 1922 по 1926 год. Так вот, когда патриарх Тихон надеялся, что все-таки удастся легализовать Церковь, и думал, кого включить в члены Синода, то Прокопий был одним из кандидатов. И то, что этого не произошло, объясняется только тем, что патриарх Тихон не дожил до того момента, когда удалось легализовать Церковь (он скончался в 1925 году). Поэтому священномученик Прокопий не занял того положения в Церкви, которое мог бы занять, хотя он пользовался поддержкой митрополита Петра (Полянского), официального местоблюстителя патриаршего престола. У них были прекрасные отношения. А вот с заместителем патриаршего местоблюстителя, митрополитом Сергием (Страгородским), впоследствии патриархом, у него отношения сложились не очень. По одной простой причине: для священномученика Прокопия декларация 1927 года была неприемлемой. Он ее открыто критиковал.

– ...как и для многих новомучеников...

– Да-да. Наверное, даже для большинства новомучеников она была неприемлема. Но что любопытно, он не разрывал отношений с Сергием (Страгородским) и продолжал поминать его за богослужением.

– В конечном итоге владыка претерпел несколько ссылок, много тюрем и перенес много страданий ради Христа, оставаясь Ему верным. Что укрепляло его в страданиях?

– Прежде всего вера, молитва и участие в таинствах Церкви. Он по-прежнему вел тот образ жизни, духовный, аскетический, который был для него привычен. Наверное, это вообще такая особенность: чем более человек аскетичен сам по себе, тем легче ему переносить гонения.

– Да, об этом говорят новомученики.

– Представим себе тех, кто привык жить роскошно, хорошо питаться, посещать какие-то мирские увеселения, – и вдруг они попадают в такую тяжелую ситуацию… Конечно, для них это может быть причиной вообще какого-то внутреннего слома. Они могут этого не перенести. А если человек даже в обычной жизни во всем себе отказывал – и в пище, и в каких-то развлечениях – и постоянно молился, то для него эта перемена не была настолько жесткой. И он отнесся с доверием к Промыслу Божию. Поэтому, думаю, для таких людей, как священномученик Прокопий, эти гонения, наверное, послужили поводом для получения каких-то дополнительных венцов, наград от Господа. Но даже если бы не было таких гонений, это был один из тех людей, который шел верным путем ко спасению. И я бы сказал так: наверное, среди тех, кто пострадал в этот период, были те люди, для которых это был, может быть, единственный путь спасти свою душу и достичь Царствия Божия. Но что касается священномученика Прокопия, мне думается, при любом развитии церковной истории он оказался бы в лике святых.

– Интересно, что верующие миряне его при таких лишениях не оставляли. Какая связь с епархией оставалась в это время?

– Владыку Прокопия очень любили в Херсоне. Он там чаще бывал, его там запомнили. И долгое время, пока митрополит Сергий его не уволил от управления епархией, он, даже находясь где-то в ссылке за пределами Херсонской епархии, продолжал осуществлять ее окормление. По переписке мы видим, что он контролировал в целом дела в епархии, он мог подействовать где-то и советом, и вразумлением, и проявлением своей власти – епископской, затем архиепископской. Потому что был очень короткий период, когда он уже фактически был назначен правящим архиереем Одесской и Херсонской епархии, но не мог туда поехать просто потому, что власти не позволяли этого делать. Поэтому он, находясь в Москве, осуществлял управление епархией. Сложился круг его почитателей в Херсоне, которые готовы были идти за ним хоть на край света, хоть даже на смерть. К этому близкому кругу принадлежал, в частности, отец Иоанн Скадовский, который тоже причислен к лику святых абсолютно заслуженно и тоже понес этот крест исповедничества и мученичества. Можно сказать, что в Херсоне священномученик Прокопий нашел ту паству, о которой любой священник, епископ может только мечтать. Это были люди, преданные ему абсолютно.

– Собственно, с отцом Иоанном Скадовским они и были расстреляны в один день. Скажите, батюшка, почему нам так важна память о новомучениках?

– Когда мы чтим новомучеников, когда читаем их жития, мы вместе с тем для себя приводим на память те страницы истории, которые являются славою Церкви. Потому что нет большей славы для Церкви, чем подвиг мученичества и прославления имени Божия среди страдания. Легко Бога благодарить, прославлять, когда у тебя все в жизни хорошо. А вот когда ты испытываешь какие-то лишения, страдания, скорби и при этом продолжаешь Бога благодарить и служить Ему по мере сил, это уже настоящее доказательство верности пастыря своему призванию и Тому Богу, Который его к этому призванию определил.

Вместе с тем когда мы эти страницы для себя вновь и вновь открываем, то понимаем, что этот период может и повториться. То есть мы в чем-то себя духовно отрезвляем. Потому что когда люди живут в благополучии, когда все мирно и спокойно, то это немного расслабляет. И многие могут себе позволить те вещи, которые в принципе, конечно, не нужно было бы позволять. Поэтому когда мы читаем о том, как жили по-настоящему святые люди, которые понесли все эти тяготы периода репрессий, искушений, гонения, тогда понимаем, что мы должны быть достойными наследниками этих великих людей.

– Спаси Господи, отец Димитрий, за интересную и важную духовную беседу! Мы прощаемся с вами, дорогие братья и сестры. Божьей вам помощи и ангела-хранителя!

Ведущий Андрей Гавриленко, священник

Записал Александр Воронцов