Плод веры. Беседа с протоиереем Геннадием Героевым. Часть 1

Протоиерей Геннадий Героев, временно исполняющий обязанности настоятеля храма Иоанна Воина на Якиманке, рассказывает об истории этого уникального, необычайно красивого храма Москвы, о судьбе мученика Иоанна Воина, его почитании в России и современной жизни прихода.

– Давайте сначала расскажем о святом Иоанне Воине, в честь которого освящен храм. Что это за святой?

– Святой Иоанн Воин принадлежит к святым древней Церкви, жил в конце III – начале IV столетия, во времена страшных гонений на христиан. Он был не просто военным, а, как повествует житие, в конце жизни стал военачальником и возглавил гвардию при римском императоре. Иоанн Воин был вынужден совершать набеги на те селения, где объявлялись христиане, для того чтобы подавить мятежи, восстания. Христиане в представлении римлян были, прежде всего, мятежниками против власти, и Иоанну Воину поручалось проводить подобные репрессии, или, как бы сейчас сказали, карательные операции.

– Зачистки.

– Совершенно верно. Но сам он был тайным христианином и скрывал это на протяжении многих лет. Мы не знаем, откуда в нем появились семена христианства, но он часто предупреждал через своих посланцев, что сейчас будет очередная облава, и жители могли спрятаться, убежать, спасти свои жизни. Когда он узнавал, что кто-то арестован и томится в темнице, посылал от себя людей, которые облегчали участь этих несчастных в каких-то страшных казематах, и так далее. Иоанн Воин действовал таким образом достаточно долго, и о том, что он во многом покрывает христиан, стало известно императору. Его призвали к ответу, и он был вынужден признаться, что является тайным христианином. Его подвергли многоразличным видам мучений, бросили в темницу. Там он пробыл достаточно долго, пока к власти не пришел император Юлиан, которого называют Отступником и который погиб потом в битве с персами. Когда Юлиан погиб, Иоанн Воин был освобожден из темницы, но вскоре умер. Это тот редкостный случай, когда мы именуем человека мучеником, но умер он не насильственной смертью, не от меча, не от кинжала, а умер сам, буквально только выйдя из тюрьмы.

Почитание Иоанна Воина пришло на Русь очень давно, практически сразу после его смерти. Еще до официального распространения христианства в Киеве об Иоанне Воине были уже наслышаны. А так как Россия находилась в перманентном состоянии войны со многими государствами, то русскому воинству нужен был идеал, небесный покровитель. Петр I во времена Северной войны, после победы над шведами под Полтавой проезжал по берегу Москвы-реки и увидел страшную картину. В районе нынешней Большой Якиманки река в те времена не имела берегов, а была пойма, которая разливалась, например от дождей, и были постоянные подтопления домов. Петр увидел каменную церковь, которая стояла вся погруженная в воду, и люди на лодках подплывали к ней. Он спросил:

– Кто патрон этой церкви?

– Иоанн Воинственник, ­– сказали ему.

Так называли в древности Иоанна Воина.

 – О! Это же наш патрон! – сказал царь. – Велю построить здесь каменный храм, но ближе к большой улице. Нужно удалить его от этой большой воды. Я дам деньги и пришлю чертежи.

Настоятель начал потихоньку собирать кирпичи для постройки. И вскоре Петр, проезжая мимо, увидел, какое огромное количество строительного материала для храма собрал настоятель с помощью народа. Он тут же выписал триста золотых рублей, что по тем временам было немыслимыми деньгами: на них можно было построить не только каменный храм, а сооружение весьма изящное, необычное для того времени. Петр, как молодой император, был открыт всему новому и, прорубив «окно в Европу», конечно, искал форму этого «окна» в самых разных выражениях и направлениях. Поэтому он привлек своего любимого архитектора Ивана Зарудного, построившего в Москве ряд зданий. Храм был построен, и в этом году мы отмечаем 300 лет со дня освящения главного престола в честь самого Иоанна Воинственника, Иоанна Воина.

– Какова была дальнейшая судьба храма? Я знаю, что в Отечественную войну 1812 года он был осквернен.

– Да, но это единственный период, и то достаточно короткий. Храм был осквернен, когда в него вошла французская конница. Французы стали искать клады, будто бы зарытые под полами этого храма. Были вскрыты полы, содрано все золото и серебро с икон. И поскольку там были кони, результат мы предполагаем. Кроме того, и с нашей стороны, со стороны, скажем так, обычных людей действовали мародеры, помогавшие грабить этот храм.

Период, когда храм не действовал, был достаточно коротким. Несмотря на то что это был ближайший к Кремлю храм, он не закрывался во время Великой Отечественной войны и во времена сталинских гонений на Церковь. Мало того, там были потрясающие пастыри, о которых можно говорить особо, сохранившие этот храм. Благодаря им он существует и ныне.

– Он был сохранен именно благодаря священникам или кто-то из мирян тоже участвовал в его судьбе?

 – Самым деятельным был отец Христофор Надеждин, в 1906 году ставший его настоятелем. При нем было время расцвета, храм все больше наполнялся людьми: отец Христофор был прекрасным проповедником. В 1922 году, когда выполнялся указ большевиков об экспроприации церковных ценностей, он был одним из первых московских священнослужителей, выступивших против этой экспроприации и, что естественно для священнослужителя, вставших на сторону патриарха Тихона, объявленного врагом народа. Он поддержал патриарха, зачитав с амвона его послание. После этого он был арестован, и в двух шагах от нынешнего Сретенского монастыря, в подвалах Большой Лубянки (здании, которое существует и сейчас, у него очень толстые стены), он был расстрелян вместе со многими священнослужителями. Это были первые массовые казни священников в Москве.

– Какая параллель в судьбе Иоанна Воина и мучеников за веру в советское время! Что нам все-таки сделать, чтобы почитание новомучеников и исповедников Российских становилось больше, шире, чтобы мы знали о них?

– Я продолжу, потому что это связано с Вашим вопросом. В 1930 году настоятелем этого храма стал протоиерей Александр Воскресенский. До этого он служил в церкви Марона Пустынника, более древнем храме, который стоит недалеко от нашего (даже есть Мароновский переулок). В 1930 году отца Александра назначают настоятелем храма Иоанна Воина, и он оставался им практически до самой смерти в 50-х годах. Во времена гонений на Церковь он был чуть ли не единственным священником, который ходил по улицам города в рясе, и его все время останавливали чекисты, требуя, чтобы он прекратил религиозную пропаганду, потому что хождение в священнической одежде было формой религиозной пропаганды. Он продолжал делать то, что делал, не боясь арестов. Хотя его арестовывали много раз, но почему-то были снисходительны к нему, и в итоге он умер своей смертью. Отец Александр Воскресенский был подлинным исповедником в самые тяжелые годы и все годы гонений на Церковь пережил с народом. Было множество историй народного бедствия и горя, которые служившие в этом храме священники воспринимали своей плотью и кровью, чувствовали и видели.

Конечно, само сохранение этого храма на одной из центральных улиц города до нашего времени является неким Божественным Промыслом. Даже огонь, который разожгли в Москве французы, тот великий пожар, который они устроили, дошел до ограды храма, но сам храм не затронул, остановившись у его ограды. По тем временам это было воспринято исключительно как милость Божия. Это живой свидетель в камне всего, что было в истории нашей страны и в истории Москвы.

– Вы много выступаете и на телевидении и в разных средствах массовой информации. Насколько часто Вам задают вопросы об этом периоде Церкви, о новомучениках и исповедниках Российских, прославивших Церковь? Что нужно делать, чтобы о них говорили больше?

 – Действительно, чем больше проходит времени, тем больше эта тема видима. По всем законам естества она будет оттеняться, уходить. Одно дело, когда еще живы люди, которые в детстве, подростковом возрасте или молодости видели и помнят тех, кто прошел гонения, испытания, страдания. Я считаю, что чрезвычайно сложно донести память об этих страдальцах за веру до той молодежи, которая совершенно естественно изменилась, в силу развития современных технологий и просто в силу того, как изменилась наша жизнь. Они могут воспринимать это информационно и знать, что этот период истории имел место, но, к сожалению, не смогут воспринимать это, как говорится, всеми фибрами своей души. То, что не пережито, нельзя воспринять. Как бы этому ни учили, постигается это исключительно через личный опыт. Естественно, такого личного опыта не может быть у молодежи, только вступающей в жизнь, и приходят все новые и новые поколения. Поэтому сохранить эту память, на мой взгляд, достаточно сложно.

– В Вашей судьбе тоже есть определенный опыт в какой-то степени исповедничества, потому что, будучи в советское время студентом одного из ведущих вузов – Университета дружбы народов, так называемого идеологического вуза, Вы вдруг стали обращаться к Церкви. Что это было для Вас? Почему это происходило и как воспринималось Вашими соучениками, преподавателями, если они об этом знали?

– Преподаватели об этом, к счастью, не знали. Мы учились достаточно долго, в РУДН (Российском университете дружбы народов) нужно было учиться шесть лет, в те времена это был обязательный курс по любой специальности. Я оканчивал очень интересный факультет, который сейчас расформирован, – историко-филологический. Люди, которые там преподавали, были удивительными, потому что в советские времена умели и преподавать, и, будучи тайно верующими людьми, одновременно служить Церкви. Например, старославянский язык нам преподавал доцент Макаров, одновременно он преподавал в Московской духовной академии: ездил в тогдашний Загорск на электричке и несколько раз в месяц преподавал в академии. Как это совмещалось? Это было немыслимо! Или, например, мой преподаватель испанского языка, Игорь Владимирович Иванов, который был в тайном постриге, как и знаменитый профессор Алексей Федорович Лосев. Его имя в постриге было Иринарх, но об этом знал только я. А так он входил в аудиторию, лекционный зал – и был очень строгим преподавателем, постоянно кого-то выгонял за плохое поведение, и никому в голову не могло прийти, что он тайный монах.

Когда я изредка приходил в храм иконы Божией Матери Скорбящей на Ордынке, то видел некоторых преподавателей, которые преподавали у нас исключительно философские, гуманитарные науки и утверждали, что Бога нет. Но я не просто видел, что эти преподаватели стояли в храме и рассматривали его своды, а видел, что они молились. И когда они случайно встречались со мной глазами, я видел ужас и испуг, который был написан на их лицах. Они боялись за свою профессиональную деятельность, а я, увидев их, боялся еще больше! У меня душа уходила в пятки: я боялся, что мне не дадут окончить вуз. Так что на этом противоречии, факторе двуличия, или, как сказали бы в старые времена, ханжества, была построена жизнь советских граждан в религиозном плане и в плане свободы совести. Мы же везде и всюду говорили о том, что у нас в стране абсолютная свобода совести. Вот эту «свободу совести» я воочию видел в советские времена в храме и в университете.

– Что привело в Церковь лично Вас?

– Студенческие годы были годами, когда я чрезвычайно много читал. Я вообще книжник, книжный «маньяк», читал с детства. Находил невероятные книги, очень часто книги мне давали знакомые люди, причем были, например, издания ИМКА-Пресс (YMCA Press), которые выпускались в Париже, или бельгийское издание «Жизнь с Богом», которое издавала дочь профессора русской истории Поснова. Я, конечно, нисколько не отрицаю, что читал и журналы мюнхенского издательства «Посев». Это исключительно антисоветская литература, и мне ее давали из-под полы, говоря: «Почитай, это очень интересно. Но знай, что если эту книгу кто-то увидит, пострадаешь, а может быть, даже и больше». Распространение литературы, во всяком случае религиозной, преследовалось. Поэтому я все это впитывал в себя.

А затем я познакомился с необыкновенными людьми. Однажды, поехав на экскурсию в Ростов Великий, я познакомился там с Никитой Львовичем Толстым, нашим знаменитым академиком. Мы с ним очень подружились, и он мне много рассказывал обо всем: и о своих предках, и о своей жизни, и о том, что Бог есть. Я был настолько погружен в жизнь дореволюционной России из-за книг, из-за того, что меня интересовала эта тема, что, когда в седьмом или восьмом классе школы писали сочинение на тему «Кем ты хочешь быть?», я написал, что хочу быть батюшкой. Учительница прочитала это вслух, класс стал хохотать, некоторые показывали пальцем у виска. С той поры я был предметом определенных насмешек. После школы хотел только одного – поступать в духовную семинарию.

Однако иначе говорили люди знающие, опытные, мудрые и имевшие на меня влияние в те времена, а именно архиепископ Мелхиседек (он не так давно умер), которого я знал с детских лет, архиепископ Пензенский Серафим (Тихонов), тоже, к сожалению, ныне покойный. А стихарь пономаря, когда мне было восемь лет, надел на меня покойный архиепископ Феодосий (Погорский), который умер в 1975 году, будучи на Уфимской кафедре. У него удивительное происхождение: он из Киева и окончил Киевскую духовную семинарию и академию. Это был подвижник, потому что во времена, когда церкви закрывались, он не боялся уполномоченных по делам религии, а добивался, чтобы тот или иной храм под тем или иным предлогом был открыт. От этих людей, в частности от владыки Мелхиседека, я знал, что семинарии мне пока не видать как своих ушей по определенным причинам. Во-первых, мне не было восемнадцати лет, во-вторых, я должен был отслужить в армии. Он сказал: «Забудь об этом на время и испытай себя. Поступи лучше в хороший вуз, окончи его. Настанет время, когда священники будут востребованы исключительно образованные» И я поступил по его совету.

Так как учился я очень неплохо, практически никогда не было троек, свидетельство об образовании было неплохое, я поступил в Университет дружбы народов. Но никогда, никому, кроме своего преподавателя испанского языка, я не говорил о том, что я верующий, потому что моя задача была окончить вуз, и к этому я шел исключительно целенаправленно.

После вуза у нас было распределение, я еще застал эти времена. С португальским языком (у меня был еще и португальский) я должен был ехать военным переводчиком в Анголу, где стояла группа наших войск. Но опять те же мудрые люди, о которых я сейчас говорю, сказали мне: «Нет, дорогой, ты будешь иметь определенные сложности при поступлении в семинарию, поэтому ты должен идти в армию. Служить Родине нужно!» И я ушел в армию.

Так сложилось, что, когда я пришел из армии, уже началась перестройка, новые веяния, и мои наставники сказали мне, что есть уникальный шанс, которого не было никогда ранее: в Московской духовной семинарии набирают класс ребят исключительно с высшим светским образованием. Я туда поступил. Класс был действительно необыкновенный: все не просто имели дипломы, были даже кандидаты наук. Зная о том, что я владею иностранными языками, меня часто вызывали в отдел внешних церковных отношений (как он тогда назывался), и я сопровождал множество делегаций, которые тогда приезжали. В те времена готовилось празднование 1000-летия Крещения Руси, и я был в составе оргкомитета по подготовке этого праздника. Мы занимались подготовкой и рассылкой приглашений иерархам, встречей их в аэропорту, размещением в гостинице, и я принимал в этом самое активное участие.

Ведущий Александр Гатилин

Записала Екатерина Самсонова