Плод веры. Беседа с народным художником России Василием Нестеренко. Часть 2

Народный художник России, действительный член Российской академии художеств Василий Нестеренко рассказывает о встречах с великими подвижниками Русской Православной Церкви, о том, как можно перевоплотиться в человека, создавая его портрет.    

– Вы являетесь представителем реалистического направления в живописи. Насколько востребована реалистическая живопись в современности?

– Вопрос хороший – скажу, что очень востребована, даже в тех странах, которые, казалось бы, отреклись от этого полностью. Например, Соединенные Штаты Америки – это колыбель в каком-то смысле и основа нового направления, всяких «измов». Нью-Йорк является столицей современного искусства, которая переехала туда из Парижа после Второй мировой войны, и этой столицей остается. Тем не менее реалистическая живопись очень востребована и там. Востребована в Китае, и Китай дает сейчас новую модель развития современного искусства – это тоже интересная тема.

Главное, чтобы это востребовано было в России, – это меня волнует больше всего.

– Есть опасения?

– Есть опасения, да. Но я думаю, что наш народ очень чувствует неправду, ложь, его сложно обмануть. Может быть, нет больших денег, чтобы платить миллионы на аукционах, этого нет, но есть понимание, что есть истина. У нашего народа есть на каком-то подсознательном, генетическом уровне это понимание, поскольку «хорошо» – это Бог, а «плохо» – это другие силы. И менять их местами – пока это не получается с нашим народом, слава Богу, пока все-таки черное – это черное, а добро – это добро.

Реалистическое искусство, по моему искреннему убеждению, свойственно нашему народу. У нас богатые традиции в его развитии, они прошли через советское время, и сейчас наша школа сохранилась единственная в мире. Ведь нет же школы такой в Италии, во Франции – там много художников, а школы нет, традиция прервана. В Америке – они хотят восстановить, но это не так просто, как кажется. Надо, чтобы мы это не утеряли.

А с другой стороны, рождается человек, а у него дар к абстрактному искусству, и что ж с ним делать? А он русский или еще какой – у нас много национальностей в государстве, – он наш человек. А вот он родился, Бог дал ему такое, что ж его – изгнать отовсюду? Нет, пускай работает, у каждого может найтись свое, потому что современное мышление в искусстве отличается от XVIII или XIX века, сейчас нелепо делать так, как делали в то время. Искусство должно развиваться: новый мир – новые формы, новые мировоззрения преподносят и новые визуальные образы.

Поэтому вопрос сложный, но я абсолютно убежден, что человек верующий, придерживающийся каких-то моральных принципов, когда видит кощунственные произведения искусства – а чем более талантливые, тем они более опасные, – никогда такой человек не будет их поклонником или адептом, вообще не станет любить их и даже смотреть на это. Ведь самая популярная и скандальная работа «Черный квадрат» – это бунт против Христа, против Бога, когда это ставили на футуристической выставке в красный угол, заменяя, так сказать, образ Спасителя. Что это такое? Это бунт против Бога, а таких примеров привести можно тысячи, что мы и видим в мире. А результат того, что люди отошли от нормального искусства, нормальной музыки – сразу начинает замещаться злыми силами, сразу.

Поэтому искусство – это одна из площадок, где идет борьба добра и зла в наших душах, поэтому, конечно, пока существует добро, а оно будет всегда, и оно победит зло, а зло, как известно, падет от самого вида правды. В последние времена, когда будет Второе Пришествие Спасителя, зло падет от одного вида правды.

Поэтому я думаю, что реалистическое искусство, доброе искусство всегда будет востребовано где бы то ни было. Главное, чтобы у нас оно было востребовано.

– Кого из современных художников, российских и зарубежных, Вы могли бы выделить в хорошем плане? Посоветовать обратить внимание нашим телезрителям – на кого?

– Смотрите: есть такой вопрос: искусство – оно для кого? Оно для избранных или для народа? Было такое в советское время: «Искусство принадлежит народу». Хорошо: а для кого: для избранных или для всех? По моему глубокому убеждению, искусство как раз для избранных, но избранным должен стать каждый. Что это значит: надо потратить какое-то время, какие-то усилия, чтобы понять, а что такое живопись, что такое музыка, а почему это интересно, а это – нет. Как можно получать наслаждение от живописи? Это как – это как в кино сходить? Просто какая-то живопись. Оказывается, можно получать огромное удовольствие, подпитываться, вдохновляться, – так к этому надо прийти, надо научиться, надо это видеть – уметь видеть, так же как уметь слушать музыку и вообще уметь жить в нашем мире.

Художники есть, есть и скульпторы – у нас открываются памятники, создаются картины. Их не так много, и надо увидеть их и понять, что существует живопись, которой торгуют на Арбате, или в Измайлово, или еще где-то, в общих местах, где создаются произведения, чтобы заработать деньги, – это одно. А есть люди, которые создают произведения просто потому, что они художники, они не могут не рисовать, и в творчестве своем ставят иные задачи. Есть такие мастера.

По роду своей деятельности я вхожу в различные конкурсные комиссии, отраслевые: министерство имеет свое: Центральный федеральный округ, Москва и так далее, – и я смотрю очень многих художников, в том числе по России, включая Дальний Восток. Есть замечательные мастера – им сложно живется, потому что художникам всегда живется сложно. Даже есть такое выражение: монах должен быть немножко больным, потому что это полезно в духовном смысле – физическое нездоровье. А художник должен быть немножко голодным: монах – больным, а художник – голодным. И тогда будет все хорошо, тогда он сможет творить, тогда человек, даже которому не дано изначально от Бога многое, может сделать такие вещи, которые, прямо удивляюсь, как можно создать. Он же не мог такое сделать? – Он не мог, а Бог может. А с другой стороны, тот, кому много давалось, все давалось: невероятное умение – раз: и ничего не сделал, потому что отошел, где-то не понял.

И это касается каждого художника и каждого зрителя: что мы хотим увидеть в искусстве, с одной стороны, а с другой – что ты хочешь своей работой сказать. Я бы сказал так: ходите на выставки, и периодически попадаются замечательные работы, сделанные нашими современниками: и скульптуры, и живопись, и исторические работы. Для меня открытием были несколько питерских художников: Москва с Питером немножко спорят в искусстве, у них своя школа, у нас – своя, мы иногда пересекаемся с ними, сталкиваемся, но у нас идет незримое некое соперничество. Прекрасные молодые ребята, прям здорово работают: ничего себе, думаю, дают!

С другой стороны, я как-то делал выставку в Чебоксарах, на Волге такой замечательный город. И вот в школе был там, в училище: Боже мой, как смотрят дети! Это хоть и столица, но провинциальная столица: как они хотя рисовать! Будущее за подобными центрами и подобными школами, я убежден. В Казани – да у нас много способных людей.

Но и искушения немалые. Роль зрителя тоже велика, потому что зритель, публика во многом определяет развитие искусства. Что мы хотим – мы хотим попсу в применении к живописи, к скульптуре? Такое тоже есть, примеров много – я не хочу называть, хотя можно. Или все-таки подумать: а кто герой нашего времени? А что такое наша Родина и как она сейчас выглядит? А что такое хорошо и что такое плохо?

Ведь, как всегда, для русских художников искусство было некой трибуной, с которой они говорили о своих мыслях, о своей гражданской позиции, в отличие от западных, которые просто искали каких-то формальных, красивых сочетаний красок, еще чего-то такого. У нас это тоже было, но люди горели. Во времена, допустим, Сурикова сколько было художников на Западе, которых мы не очень хорошо знаем, даже я, хотя вроде бы специалист. Но я помню, как попал в Прадо, у них отдельное здание посвящено XIX веку: там такие картины, которые делали в Италии в XIX веке, – надо же, «Боярыня Морозова» так сделана, что человек, не зная нашей истории, вообще никакой истории, понимает, что происходит нечто невероятное. То есть Суриков в эту работу вложил столько духовной энергии – и это передается зрителю.

Вот я за такое искусство, за то, что когда ты сам сгораешь в огне творчества – в хорошем смысле, – когда ты всего себя отдаешь, то работа твоя всегда будет посильна, Господь так устроит, что тебе хватит сил, но ты должен искренне отдавать, не зарывая свои знания, талант, отдавая его, – и тогда это будет воздействовать на зрителя. И я думаю, что в нашем современном российском искусстве найдутся люди, чье творчество будет интересно и воспринято всеми.

– Когда Вы рассказываете о своем методе работы, мне показалось очень интересным, как Вы работаете над портретом. Вы говорите, что Вам нужно перевоплотиться в человека, чей портрет Вы пишете. Может быть, какие-то примеры такого перевоплощения, как это происходит? И, в частности, Вы делали портрет Великой княгини Елизаветы Федоровны: что нужно было прочитать, с чем познакомиться, как происходило перевоплощение в этом случае?

– У меня была поездка на Урал, и я проехал по местам, связанным с гибелью Царской семьи: в Ганиной Яме я был, в Нижней Синячихе, где казнили Елизавету Федоровну. Это была осень, и у меня есть работа, называется «Предзимье», изображающая реку Туру. И вот сухие оставшиеся палки, ветки, и на них прямо капли крови, ягоды как кровь. У меня было ощущение, что природа плачет о Елизавете Федоровне. Это ни с чем не сравнимо.

До Царской семьи земля Урала и Западной Сибири была связана с именами Арефы Верхотурского, Симеона Верхотурского – их святых, там было явление в Абалаке, но когда там была умучены Царская семья и Елизавета Федоровна, то, конечно, эта земля носит на себе отпечаток их праведной жизни и мученической кончины. Я под очень сильным впечатлением был, у меня поездка была немножко другого плана, я просто попросил, чтобы мне показали это. И когда находишься в этом месте, где их сбросили в эту яму, князей с Елизаветой Федоровной: там слышались голоса, которые славили Бога, она успевала даже кого-то перевязать, когда их гранатами забрасывали большевики… Жуть, вообще. Я под каким-то невероятным впечатлением приехал, через два дня ко мне обратились с просьбой от руководства Москвы написать парадный портрет Елизаветы Федоровны для Марфо-Мариинской обители.

Я взялся работать, сложнейшая была задача, поскольку у Елизаветы Федоровны был неуловимый образ: в XIX веке не было хороших портретов ее – были великие мастера в то время, халтурщиков не было, все работали хорошо, а вот не получался образ. А по воспоминаниям людей, кто ее видел еще даже до принятия Православия, когда она только появилась в Петербурге, просто находиться рядом с ней было счастьем. Настолько она излучала какое-то добро, она светилась изнутри – как передать свечение изнутри? Это крайне трудно. И образ был неуловимый, потому что это такая полуулыбка, какая-то внутренняя радость – не внешняя, а внутренняя. Где-то на фотографиях есть, где-то – нет, где-то так, где-то по-другому, но образ этот очень сложный.

У меня сделано несколько портретов Елизаветы Федоровны. Потом я сделал в пару парадный портрет Сергея Александровича. У меня есть и Елизавета Федоровна в монашеском одеянии – в белом своем облачении, у меня есть парный портрет и Сергея Александровича, и Елизаветы Федоровны.

– Если говорить о других образах: Вы много работали, общались со Святейшим Патриархом Алексием II. Насколько я знаю, Вы писали и его портреты тоже.

– Дважды.

– Как происходила работа над его портретами?

– Двенадцать лет я был возле Патриарха, скажем так: он открывал выставки мои, благословлял книги, там вступительные статьи были его, мы встречались. Даже перед смертью его у меня была с ним встреча, в Марфо-Мариинской обители, кстати. Он подозвал меня, спросил, что я делаю. «Ну, Вы без работы не останетесь», – Патриарх мне говорит. И в последний день, вечер перед его кончиной матушка из Марфо-Мариинской позвонила мне и говорит (там был юбилей обители и юбилей Патриарха, какую-то работу надо было сделать срочно): «Василий, не могли ли бы Вы помочь?» И мы с ней просидели до двух ночи, делая работу по поручению Патриарха Алексия. А в эту ночь он умер, представляете?

Я вспоминаю, конечно, его взгляд. Я говорил, что с Елизаветой Федоровной люди просто хотели рядом находиться, и больше ничего не надо было – вот так же точно и с Патриархом Алексием: просто побыть рядом. Я многократно благодарил Бога, что у меня такая профессия – художник, – дающая мне иногда возможность видеть таких людей, как Патриарх Алексий.

Могу вспомнить такие знаковые моменты, когда было двухтысячелетие Рождества Христова. Мы с коллегами делали тронный зал Иерусалимского Патриарха, и потом под нашей росписью, под моей, встретились президенты и Патриархи православных стран. И мы были рядом с Патриархом Алексием, остальными Патриархами на Гробе Господнем и в Яслях Господних в Вифлееме, на этих службах, видели, как Патриарх служит в Иерусалиме, – это вообще были удивительные ощущения.

Потом я вспоминаю Патриаршую службу, когда было прославление новомучеников. Это было двадцатого августа: девятнадцатого – Преображение, а двадцатого – прославление новомучеников, 2000 года. И тогда просто преобразился Храм Христа Спасителя внутренне – такое у меня было ощущение. Эту Патриаршую службу я не забуду никогда.

Еще бы один момент я хотел выделить – это когда было «окончание гражданской войны», как Патриарх Алексий сказал: объединение Церквей, с митрополитом Лавром они вместе выходили, подписывали. Я смотрел, как это было, – можно в записи посмотреть, но это чувство было особенное. Эти личные минуты общения, которые мне удалось получить, общаясь с ним: его взгляд, доброе слово, невероятная мудрость – это запоминается на всю жизнь.

Два портрета, которые я сделал: один находится в Сретенском монастыре, 96-й год, это был год шестисотлетия Сретения Владимирской иконы Божией Матери – обретения, сретения ее. И потом я делал портрет: он в келье, наедине со своими чувствами, не в парадном облачении, поскольку Патриарх Алексий не любил парадных портретов, как оказалось.

Это человек, роль которого еще будет оценена, – должно пройти какое-то время. Даже великие святые – нужно было время, чтобы понять. Например, старец Силуан Афонский – он же был как простой монах, никто даже не подозревал, что он такой жизни, а вот когда с ним сталкивались чуть-чуть, тогда понимали, что тут что-то особенное. Это не видно, святость – она не видна часто, а часто и видна. Но все равно нужно какое-то время, чтобы понять, почувствовать.

Вот мы охотно идем к каким-то старцам заграничным, забывая о том, что рядом с нами такие подвижники. Я искренне убежден, что Патриарх Алексий – это особая страница в истории русского Православия.

– Вы сказали о том, как учиться воспринимать живопись. Вместе с тем многие люди, старшего и среднего возраста, сейчас сами начинают учиться рисовать. Насколько вообще это имеет смысл и, если коротко, что бы Вы могли посоветовать: зачем это нужно, почему люди начинают рисовать?

– Пускай рисуют – что ж тут можно сказать? Не всем быть художниками, но если ты начал рисовать и почувствовал, какие трудности стоят на этом пути, как трудно рисовать – вроде кажется, что легко, а когда берешься – сопротивление материала такое сильное, чтобы что-то сделать, – это так сложно, но так интересно.

У меня есть целая теория по поводу искусства: искусство – это как заразная болезнь, я это говорил несколько раз. У большинства людей иммунитет – сколько ни заражай, он не заразится. А некоторые вылечиваются быстро: порисовал и излечился. А некоторые заражаются до конца жизни, он уже все: заразился и не излечится. Хорошо, если ты в детстве заразился.

Примеры есть: например, многие военные рисуют. Допустим, вышел на пенсию, стал рисовать. Многие физики-ядерщики – я видел выставки, физики, химики, – так интересно, что в голове у них происходит.

Тут, если ты заразился – это как любовь, в любом возрасте может возникнуть или не возникнуть. Поэтому мой совет, профессионального художника: рисуйте, если нравится.

И, пользуясь моментом, хотел бы сказать профессиональным художникам: у меня столько примеров, когда профессиональные художники не любят свою работу. То есть это работа для них, и так они относятся: отработал, устал, и потом опять как на работу идти на это искусство. В искусстве должна быть любовь прежде всего, иначе все выхолащивается. Пускай настоящие профессионалы не забывают, что искусство – это не работа, это служение и путь к спасению.

Ведущий Александр Гатилин
Записала Ксения Смирнова