«Культура» с Николаем Бурляевым. Художник Александр Шилов

Авторская программа народного артиста России Николая Петровича Бурляева.

– Мир вашему дому! Сегодня мы вновь будем говорить о культуре. Культура – это служение свету, истине, гармонии, Богу. Художник – проводник Божьей воли, Божьего Промысла. Часто мы думаем в своей гордыни, что сами что-то создаем: сами пишем картины, сами делаем кино, пишем книги. А это через нас Господь прорекает данное нам оттуда. Мы, как антенна, ловим Его Божественный импульс и творим то, чему потом сами удивляемся: как мы это могли сделать? 

Сегодня мы будем говорить об изобразительном искусстве, о живописи как одной из важнейших составляющих понятия «культура Отечества». А культура признана в нашем государстве одним из важнейших факторов национальной безопасности страны. 

Для разговора о живописи я пригласил того, кто имеет право говорить о живописи, поскольку владеет этим. Более тысячи полотен радуют, окрыляют и укрепляют сердца людей, которые проходят через галерею народного художника Советского Союза, академика живописи Александра Максовича Шилова. 

Дорогой Александр Максович, именно тебя я пригласил, зная историю живописи: изучал ее в двух вузах – Щукинском училище и ВГИКе. Помню, в 1960-е годы, когда к нам хлынул авангард, когда мои приятели, выдающиеся режиссеры, с упоением произносили такие имена, как Модильяни, Утрилло, Пикассо и т.д., я глядел на то, чем восторгались мои друзья, и думал: а что ж там такого гениального? Ну, Леонардо да Винчи – бесспорный гений, ибо владел кистью и мог передавать духовное состояние через картины. 

– Величайшее мастерство. 

– Когда ты стоишь перед «Моной Лизой», ты можешь общаться через нее со всеми близкими, – то, что у меня было в Лувре, когда я мог общаться и настраиваться через эту живую картину. Кто такой Рафаэль, мы тоже знаем, – великий художник. Но почему-то в последние годы особенно яро стали внедрять понятие «современное искусство». Как ты к этому относишься? 

– Скажу словами одного из моих любимейших художников, великого мастера, большого теоретика искусства (а теоретиком искусства можно быть, лишь если сам прекрасно рисуешь, знаешь предмет, о котором говоришь), с которым я бесконечно согласен. Он сказал: «Нет такого понятия – "современное искусство". Искусство либо есть, либо его нет. Остальное – от лукавого!» И сказал это еще в XIX веке... 

– Иван Крамской. 

– Да. Настоящее искусство не зависит от моды. Мы смотрим на портреты великих художников и по ним судим, какие люди жили, когда он писал: это история страны в лицах. Мы приходим в Третьяковскую галерею, Русский музей, Эрмитаж, в любой другой крупный музей – конечно, я имею в виду те стены, на которых красуются вечно нужные душе человека работы, выполненные в реалистической манере, с величайшим мастерством... Все великие художники были чужды зазнайства и до последнего вздоха совершенствовались: они понимали, что, не владея мастерством, как бы твоя голова ни была богата воображением и как бы ни было переполнено чувствами твое сердце, ты так и просидишь перед холстом. И единственное, что останется делать, – это идти в авангард. В авангард идут те, кто ничего не умеет и не желает трудиться. Ведь художник не только тот, кто рисует. Художник, как и композитор, как и писатель, – это состояние души человека. Что представляет собой человек искусства, видно не по тому, что он говорит, а по тому, что он сделал. 

Мы с тобой, Коля, часто встречаемся и беседуем, и наша постоянная живая тема о том (и ты это сейчас повторил), что искусство является безопасностью страны. Это очень верно. Поэтому Запад, желая разрушить нашу страну, души человеческие может разрушить только антиискусством, где нет ничего святого, дорогого, где нет мастерства, где настоящие духовные ценности, веками нажитые нашим народом, разрушаются. Они воздействуют на внутренний мир человека – как бы выжигают что-то и подменяют антиискусством, которое вообще не имеет никакого отношения к искусству. 

Ведь искусство создано, чтобы облагораживать, очищать, возвышать человеческие души. Иначе зачем оно нужно? Оно должно насыщать нас и внешней красотой, чтобы было наслаждение для глаз, а в первую очередь для души. На это способно только реалистическое искусство. Ты правильно сказал, что переживаешь, когда подходишь к «Джоконде» или, например, к картине «Явление Христа народу». Равной ей картины на пленэре не существует, но об Иванове говорят меньше, чем о Ван Гоге. Это позор, ибо эта картина, которой он посвятил всю жизнь, – настоящий подвиг. 

Все, кто идет в искусство, берут этот крест – очень тяжелый и добровольный, и рассчитывать на быстрый успех нельзя. Сейчас те, кто пытается подменять великое искусство антиискусством, просто не хотят и не умеют трудиться – это абсолютно безграмотные люди, которые ничего не понимают. Искусство спущено на землю с Неба. Человеческая жизнь тяжелая, сложная, в ней много несчастий, а искусство – это глоток чистой родниковой воды. Как у человека, который идет по пустыне, жажда – так и искусство должно быть так же востребовано душой: чтобы хотелось сделать такой глоток воды и выйти из выставочного зала облагороженным, очищенным, возвышенным, чтобы хотелось жить. Картина должна быть как икона, на которую смотришь – и тебе хочется молиться. И ты думаешь: это действительно создала человеческая рука или Бог? 

Помню, мама впервые привела меня в Третьяковскую галерею и подвела к картинам «Проводы покойника» Перова и «Явление Христа народу»… Я не поверил, что так можно сделать. Эмоции у меня были такие же, как у тебя, когда ты стоял в Лувре перед «Джокондой». Я тоже думал: это написано или я могу с этим человеком общаться? Это и есть высший пилотаж искусства, когда берешь краски, холст, кисти – все неживое, мертвое – и создаешь жизнь на полотне, заключенную в раму. Таланта для этого мало. Но у того, кто идет в искусство, это должно быть такой же потребностью, как дышать, как есть и пить; только тогда – при наличии таланта и великой цели, которую ставишь перед собой, если будешь постоянно, как Леонардо да Винчи, изучать науки и искусства, обойтись без которых просто невозможно... Коль я упомянул этого гениального человека, приведу его слова. Он сказал, что чем ближе художник в своем произведении подошел к природе, тем оно совершеннее, искуснее и будет дольше жить. 

– Более 20 лет существует «Картинная галерея народного художника СССР Александра Шилова» напротив Кремля. Это почетное место. Я часто посещаю галерею, и когда иду по залам, хочется всматриваться в каждую работу, буквально в каждый лик, который ты пишешь. Я вижу простых крестьянок, старушек, воинов Отечественной войны, нищих, в глазах которых такая душа, такие судьбы, такая несправедливость мира к ним!.. Я всегда радуюсь в твоей галерее. 

– Спасибо, Николай. Эта галерея не моя лично, но там хранится 1250 моих работ, которые я за 20 лет безвозмездно передал народу. 

– Все эти 1250 работ тебе уже не принадлежат? 

– Нет, там все принадлежит государству. Когда открылась галерея, некоторые средства массовой информации писали: ну что ж Шилову было не подарить картины, когда ему подарили особняк в центре города у Кремля? Так это все государственное – там даже стул не мой: все принадлежит государству – я все отдал, я не фараон, чтобы, когда меня не станет, все со мной закопали в землю. Я имел на это моральное право, ведь после каждой моей персональной выставки в Москве люди, не успевшие ее посетить, обращались к руководству страны, Министерства культуры, Государственной Думы с просьбой сделать мою выставку постоянно действующей. 

В моей биографии был момент, когда мне было совсем тяжело, и я пришел в Государственную Думу, председателем которой тогда был Геннадий Николаевич Селезнев, и сказал: «Не знаю, как сложится моя жизнь после того, что у меня случилось, и я хочу все подарить». Он ответил: «Я знаю, что у тебя произошло, поступок твой благородный, но я не могу один решить этот серьезный вопрос, я поставлю его на пленарном заседании в Государственной Думе». Что он и сделал. Через неделю он позвонил: «Приезжай». Я приехал. Он сказал: «Я тебя поздравляю – все фракции Государственной Думы единогласно проголосовали за создание государственной картинной галереи. Решили назвать ее твоим именем, принять с благодарностью твой дар, учитывая, что твои картины востребованы людьми и носят воспитательный характер для души человека». И было решено выделить под эти картины – а не для меня лично – особняк в центре города. Поэтому нашли особняк, сделали быстрый профилактический ремонт, и 31 мая 1997 года была открыта галерея, где я сейчас являюсь художественным руководителем. Вот как все это было. 

– Прежде чем мы начнем говорить конкретно о твоих работах (обо всех мы, естественно, не сможем поговорить, но выдели то, что ты любишь больше всего), я задам тебе один вопрос. Тебя не удивляет, что почти во всех крупнейших галереях нашей страны, будь то Третьяковская галерея, Пушкинский музей, Русский музей в Петербурге, Эрмитаж, рядом с полотнами великих мастеров вдруг вывешиваются какие-то треугольники, параллелепипеды, черные квадраты? Как ты к этому относишься? Я думаю, Третьяков перевернулся бы в гробу, если бы узнал, что делается сейчас у него в галерее. 

– Ты задал вопрос в самую десятку, Коля. Я так же возмущен. Недавно я в очередной раз был в Италии и пошел посмотреть лишний раз классику: Рафаэля, Гирландайо, Микеланджело и т.д. Но картины перевесили так, что чтобы пройти и посмотреть, как написал знаменитый потолок в Ватикане Микеланджело, не сможешь пройти к нему, минуя эти «-измы», это уродство и позор для Ватикана. 

– Я тоже через это проходил, видел. 

– Третьяков собрал свою коллекцию – он сам умел рисовать, собирал работы только реалистического толка. У него был отличный вкус, что отмечали и Крамской, и все передвижники, Репин – все, с кем он дружил. А он очень дружил с художниками, и те считали за честь попасть в эту галерею. 

Сейчас в галерее действительно снимают великие полотна. Но это же Третьяковская галерея, а есть Музей так называемого современного искусства, так пусть вешают там. 

Нет! Мазня, висящая рядом с мазней, – это неинтересно. Этому «художнику» (возьмем в данном случае слово «художник» в кавычки, ведь в подлинном слове «художник» заключен большой смысл) народ скажет: «Слушай, ведь ты ничего делать не умеешь, тебе не стыдно заниматься этой мазней, холст пачкать?» А тот ответит: «А ты ничего не понимаешь: мои работы висят рядом с Ивановым, Перовым, Репиным в Третьяковке»; или: «Мои работы висят в Русском музее». Вот почему ему важно попасть под крышу этого великого музея, где он, набираясь наглости, не стыдясь, говорит: «Просто я – новое направление. Чтобы меня понять, должно пройти лет сто!» 

– Теперь поговорим о том, чем наполнена твоя галерея: поразительные образы участников Отечественной войны. 

– Спасибо за этот вопрос. У нас целый зал называется «Они сражались за Родину». Сейчас я вожу эти картины по городам боевой славы и городам-героям: когда В. В. Путин, несмотря на свою великую занятость, дважды был у нас (и я этим горжусь), он в первую очередь посещал этот зал. Там выставлены портреты всех, кто сражался за Родину: разведка, контрразведка разных родов, простые безногие солдаты; те, кто защищал Ленинград; артисты (такие, как Розов, Матвеев, Бондарчук), простые солдаты штрафбата – все те, кто не пожалел своей единственной жизни, чтобы защитить нашу Родину. Я говорю, а у меня мурашки по телу. Я до сих пор пишу этих людей, а начал писать еще со студенческой скамьи. 

Первой моей работой был портрет прославленного полярного летчика Михаила Васильевича Водопьянова, который воевал в Отечественную войну. И с той поры я просто преклоняюсь перед этими людьми и продолжаю их писать – и буду писать, ведь на их подвигах надо воспитывать подрастающее поколение, иначе мы потеряем Родину. Это не красивые слова для телевидения, я так думаю, поэтому и пишу; это никакой не меркантильный заказ: я пишу от сердца и буду писать. 

– А я тебе благодарен, что ты очень внимателен к жизни и успеваешь захватить этих уходящих людей. Ведь я прежде тебя познакомился с матушкой Адрианой... 

– Она была разведчицей во время войны. 

– Расскажи о ней чуть-чуть. 

– Меня с ней познакомил мой старший товарищ – Иван Александрович Чернов, ветеран войны, служил в разведке. Он был в группе разведчиков, которая забиралась в тыл к врагу и старалась перетащить немецких офицеров на нашу сторону, чтобы допросить. Потом его контузило, он работал шофером. Однажды он мне сказал: «Не хочешь ли ты написать такую великую женщину? О ней и в газетах пишут...» – «Да дело не в этом, мне надо посмотреть, как она выглядит». 

И он привел меня на Пюхтицкое подворье, которое находится напротив Рождественского женского монастыря, на Рождественке, рядом с метро «Кузнецкий мост». Я вошел к ней в келью, она сказала: «А я вас знаю – видела по телевидению, читала в печати». Она мне коротко рассказала свою биографию: «Когда мне было 19 лет, началась война, я была медсестрой, пошла добровольцем, попала в армию к Рокоссовскому, которого все обожали: интеллигентный, герой. Я знала немецкий язык в совершенстве, ему об этом доложили. Он меня вызвал к себе и говорит: “А не хотите пройти курсы разведчиц?”» И она ответила: «С удовольствием». Прошла курсы разведчиков, ее стали бросать за линию фронта, где она занималась прослушкой, а на рассвете возвращалась с нашими солдатами. 

И вот ее в очередной раз вывезли на этот рубеж, она перешла и слушала передатчик, ловя немецкую речь: «Все записала для нашего командования и только стала выпрямляться, собирать рацию, как вдруг был сильный удар в спину – я упала. Оборачиваюсь – стоит высокий немец с автоматом. Я поняла, что мне конец: он застал меня на месте преступления (с его точки зрения). Я потянулась за пистолетом, чтобы застрелиться, ибо поняла, что меня ждет СС, концлагеря, допросы, издевательства и т.д. Он выхватил у меня пистолет, потом долго смотрел и заявил: „Вообще я с девчонками не воюю, уходи отсюда”. Я не поверила, и когда пошла, спина моя дрожала – я думала, что сейчас раздастся выстрел в спину. Вдруг он меня окликнул: „Забери пистолет, а то вернешься без табельного оружия, тебе же еще и достанется от твоего руководства”». 

И так она осталась жива. После окончания войны некоторое время еще служила в ранге майора в контрразведке в наших войсках, пока оттуда все не уехали. Ходила по всем лагерям, где были пленные, хотела найти того немца, но не нашла. После войны она развелась с мужем, поступила в институт. После института она работала по космосу вместе с С.П. Королевым. В общем, она была одинокой женщиной, и когда дело шло уже к старости, ее подруга предложила ей уйти в монастырь. Она прибаливала: больное сердце, жила в однокомнатной квартирке. И вот она ушла – с благословения патриарха Алексия II ее приняли на Пюхтицкое подворье, где она жила и где мы с ней познакомились. 

Она часто приходила к нам. Я сделал двойную жанровую картину, связанную с ее биографией. Она пришла на презентацию картины, которую устроил директор СВР генерал армии С. Н. Лебедев, я ему очень обязан: добрейший человек, великий патриот. Благодаря ему я написал портреты двух выдающихся разведчиков – Вартаняна, Героя Советского Союза, который 47 лет был нелегалом и спас всю Тегеранскую конференцию и Блейка, работавшего на нашу разведку; обоих я писал с натуры. Вартанян уже ушел из жизни, а Блейк жив, ему 97 лет. 

– Теперь я бы хотел вспомнить те недавние прекрасные дни, когда я удостоился чести позировать тебе. 

– Это и для меня была громадная радость, я работал с удовольствием – бросил все, что у меня было до этого, и стал писать тебя. 

– Почему ты решил написать меня не в жизни, а в образе, который я пока не сыграл? 

– Я тебе очень благодарен за фильмы, в которых ты сыграл: «Андрей Рублев», «Военно-полевой роман» (я всегда смотрю его с большим наслаждением). И ты мне рассказывал, как хочешь сыграть Сергия Радонежского; это будет очень органично, и не сомневаюсь, что получится. Жалко, что процесс с этим фильмом затягивается по причинам, не зависящим от тебя, но думаю, что это будет твоя великая роль, могу это сказать без преувеличения. Помнишь, ты привез мне костюм, привел гримера, и когда оделся, я еще раз убедился, что тебя надо писать именно в этом костюме, можно сказать, облачении: как только ты его надел, сразу сросся с ним. Это действительно воплощение Сергия Радонежского так, как я его вижу. 

– Ты меня поразил: однажды, когда я к тебе пришел, мы пили чай, беседовали, ты все время что-то рисовал на листе А4. Потом я посмотрел и увидел, что это выполненная карандашом тончайшая копия работы Рафаэля. Я тогда тебе задал вопрос: ты часто так практикуешь? И ты ответил, что все время тренируешься. Это правда? 

– Конечно. Я здесь не оригинален. Если, к примеру, взять эпоху Возрождения, когда в расцвете сил были и Рафаэль, и Леонардо, и Микеланджело, они друг друга копировали. Вообще в Императорской Академии художеств, прежде чем разрешали писать с натуры, сначала надо было изучать анатомию, перспективу, все науки, искусства, затем надо было проходить гипсовый класс: если ученик не может нарисовать неподвижную гипсовую голову, живую он никогда не нарисует. Подход к мастерству был потрясающий, а результаты неоспоримы – то, что они делали в 12-13 лет, сейчас никто не сделает. Очень серьезно подходили к мастерству, поэтому они были очень требовательными. 

Репин говорил, что если художник хочет создать что-то хорошее, то надо смотреть на великое, взять за образец недосягаемого художника, пусть он даже считает, что превосходит его, и копировать его. Не чтобы стать копиистом, нет. Но со срисовывания начинается овладение мастерством. Так что художники прошлого не были по натуре нарциссами, хотя ходили в славе, их обожали, их знал весь мир, они были по натуре самоедами. Это касается любого человека, который работает в искусстве: человек должен, несмотря на свои заслуги, видеть свои недостатки, чтобы к следующей работе их исправить и хоть чуть-чуть от работы к работе возвышать свое мастерство и содержание. В состоянии самоеда трудно жить – художник всегда собой недоволен, но это единственный двигатель в искусстве, иначе человек затормозится. 

– Открой мне тайну: когда мы с тобой работали, то очень много говорили о жизни – практически обо всем, и ты не позволял мне смотреть, как идет работа. Я это увидел лишь в самом конце, когда ты сказал: «Ну а теперь погляди». Когда я посмотрел, то у меня возникла мысль: «Как это возможно? Как же ты водишь кистью, чтобы прописать этот волосок, этот блик? Ты сам понимаешь, что делаешь, когда творишь?» 

– Я согласен с твоим вступительным словом в начале нашей передачи: я действительно не понимаю, как человек может гордиться своими достижениями. Вот я закончил какую-то работу, смотрю на нее и думаю: а как я ее делал? Начинаю вспоминать, как будто это не я делал. Однажды я писал выдающегося советского ученого, вице-президента Академии наук Ю. А. Овчинникова, который занимался жизнью и смертью – изобретал искусственную кровь, чтобы помочь медицине. Я ему задал вопрос: «Вот мы с Вами сидим беседуем, и я задаю Вам вопрос, не относящийся к работе, – это доля секунды, потом смотрю, а моя рука без моей команды ходит по холсту: кто ею водит? Меня ужас охватывает. Казалось, я бы мог о себе возомнить: народ ко мне хорошо относится, ценит то, что я делаю, а я, наоборот, думаю: кто водит моей рукой?» Ответ был такой, ответ выдающегося ученого, члена многих заграничных Академий наук: «Не задавай этот вопрос никому, никакому великому ученому: если это честный человек, никто тебе правду не скажет, ведь он не знает. На этот вопрос, кто водит твоей рукой, нельзя ответить». Я сказал: «Да, Юрий Анатольевич, Вы можете сказать, что мозг командует моей рукой, а мозг – это кусок мяса, компьютер. А откуда там эта программа? Откуда все это?..» 

Как раз об этом, Коля, ты говорил в начале передачи. И я в таком состоянии живу. Поэтому я не понимаю, как люди ходят, задрав нос, – мне это смешно. 

– Скажи, пожалуйста, помнишь ли ты время, когда писал портрет великого режиссера Сергея Федоровича Бондарчука? Как пришла эта идея? Ты к нему обратился? 

– Меня с ним познакомил выдающийся композитор Слава Овчиннников. 

– Для тех, кто не знает: Вячеслав Овчинников – это крупнейший композитор, который озвучивал все фильмы Бондарчука… 

– В том числе фильм «Война и мир»… 

– «Они сражались за Родину», фильмы «Иваново детство», «Андрей Рублев». Мы познакомились, потом Бондарчук пригласил меня на какое-то пиршество в ресторане «Прага». Почему мы с ним сошлись? Во-первых, я им восторгался: это действительно великий режиссер, потрясающий психолог. Ему еще помогало то, что он даже сам рисовал костюмы. Он умел и любил рисовать, лепить и т.д. Он привозил меня на дачу и показывал, что он режет из дерева, делал Толстого, что-то еще. Внутри это был настоящий художник. 

Моя мастерская была в Брюсовом переулке, а Бондарчук там жил. Он часто приходил ко мне в гости, приносил работы, по его просьбе ездили покупать ему краски, этюдник и т.д., даже раз поехали на этюды – он, Говорухин и я. 

Я хочу сказать, мне очень жаль, что в последние годы на него так незаслуженно налетела киношная публика. Думаю, это было продиктовано завистью: было такое тяжелое время, что денег на кино не было, и этот режиссер сидел дома, его талант не был востребован. Он так переживал, чуть не плакал. Часто приходил ко мне – мы с ним иногда выпивали, он сидел и рассказывал, что хотел снять фильм об Александре Македонском, уже был готов сценарий, договорился со спонсорами, а они его бросили. Он очень страдал... Это преступление, когда такое с известным во всем мире режиссером... Известным можно стать, а вот почитаемым, оцененным, каким был он, – очень сложно. 

А его фильм «Судьба человека»? Одна сцена в полуторке – когда я ее смотрю, у меня комок в горле стоит: это просто кусок выхваченной жизни. Он хорошо знал жизнь, чувствовал ее своим сердцем, у него была очень утонченная, ранимая душа. Я был очень тронут, когда на Съезде кинематографистов (ты наверняка там был) один Никита Михалков мужественно защитил его – единственный, кто выступил против всех. Честь ему и хвала за это и, конечно, благодарность. Я тогда был растроган до глубины души, и Сергей Федорович был очень тронут и оценил его поступок, мы с ним этим делились. 

Также я писал Евгения Матвеева и Виктора Розова, нашего великого драматурга, которые прошли всю войну. Писал Жженова. Когда он увидел свой портрет, он долго смотрел, потом сказал: «Я не знал, что биография моих прошлых лет вся написана на моем лице. Вы прочитали всю мою биографию». Я ответил: «У Вас всё на лице». 

– Ты не ответишь на этот вопрос, как не ответил и на вопрос, кто водит твоей кистью: как ты добиваешься такого психологизма, такой правды характера? Как ты «вытаскиваешь» эти характеры? 

– Объясняю, что художник любой области должен быть психологом – как ты, играя «Военно-полевой роман», чувствовал своего героя, иначе бы ты его так не сыграл; так же, как ты сыграл в «Андрее Рублеве»: это у тебя природное качество. 

Так и я, если я пишу кого-то, прежде чем писать, я должен этого человека чувствовать своим нервом. Вообще творческий человек должен быть нервным человеком: его нервная система не может спать – он должен быть с чуткой, обостренной, ранимой нервной системой. Нервом я должен чувствовать нутро человека, которого пишу: задача портретиста (при абсолютном внешнем сходстве это обязательно должно быть) – заставить говорить глаза. Я имею в виду – заставить заговорить человеческое нутро. В этом главная задача. 

– Скажи, пожалуйста, что бы ты, великий мастер (это можно говорить при жизни), посоветовал тем, кто только-только пытается стать художником в наше трудное рыночное время, когда нужно утверждаться любыми способами? И есть ли сейчас такие художники, которых ты уважаешь? 

– Для этого надо всю жизнь читать. Во-первых, прочитать повесть Н. В. Гоголя «Портрет», очень поучительную для всех. Дальше – прочитать автобиографию Микеланджело, биографию великого Иванова, который написал «Явление Христа народу», чтобы понять, как надо добровольно служить искусству и как это тяжело. И потом спросить самого себя: а способен ли я на это? Если сам себе даешь ответ «да», идти только этим путем, опираясь на природу, на биографии людей, на искусство своих величайших предшественников, и учиться у них. И не думать, что сегодня модно, что продастся, а что не продастся: когда настоящий художник пишет картину, он не думает, купят ее или нет, ни в коем случае. 

Не было такого, что если художник добивается каких-то результатов, его искусство не было бы признано людьми. Он уже без куска хлеба не останется. Но когда его не будет, эти работы будут еще ценнее во всех смыслах – в первую очередь, конечно, в духовном. Но и в материальном, ведь люди поймут, что этот творец уже ничего не создаст. Но думать, когда пишешь картину, в первую очередь о куске хлеба, о том, нужно это кому-то или нет, нельзя. Пиши то, что понятно и нужно людям и твоему сердцу. Слушайся своего сердца. 

– Последние годы мы с тобой еще соединились не только как художники, но и как общественные деятели: мы оба являемся и членами Патриаршего совета по культуре, и членами Общественной палаты Союзного государства. 

– Это твое великое создание; ты молодец: сегодня дружить с Белоруссией необходимо как воздух. Это всегда было нужно, но сейчас, когда очень тяжелое международное положение, Россия поднимается с колен и становится сильнее в военном плане и т.д., Запад напугался и окружает нас базами, и иметь в своих рядах такого друга, как Белоруссия, просто необходимо. Народ поддерживает. И за то, что с помощью твоих неимоверных патриотических усилий создана эта Палата, прими мой низкий поклон; не только от меня, а от многих людей. 

– Должен поправить – я не создал эту Общественную палату, а был приглашен. 

– Но ты принимал в этом громадное участие и ведешь сейчас там громадную работу – я же свидетель! Недавно посол Белоруссии прислал мне даже благодарность за то, что я состою в Общественной палате. 

– Не знаю, как для тебя, но лично для меня нет никакого разделения на три разных государства: Россия, Украина, Белоруссия – мы все один народ. 

– Помню, я делал выставку по просьбе А. Г. Лукашенко, который был в нашей галерее. И после выставки наградил меня орденом Франциска Скорины, ибо видел, как меня принимает народ. И сам он любит реалистическое искусство. И что он мне однажды сказал на выставке, которую я устроил в Минске? «Не меняйтесь! Всем творческим союзам, которые я собираю раз в полгода, я говорю: если ваше искусство будет непонятно и не нужно людям, от меня помощи не получите никакой. Потому что искусство – для народа». Это великие слова, в них величайший смысл. 

– Александр Григорьевич – большой молодец, и я думаю, что и Россия наконец-то поймет, что такое для жизни нашего общества культура. Недаром президент подписал указ о новой государственной культурной политике – позитивной культурной политике, которая опирается на морально-этические нормы нашей культуры. 

– Ты правильно сказал, я абсолютно согласен и везде говорю вслух, что искусство – это безопасность страны: какое искусство, такая и душа человека, а какая душа, такой и народ. Либо его, как сейчас, превращают в быдло разными так называемыми «-измами», либо он смотрит на все самое возвышенное, слушает роскошную музыку Моцарта, Чайковского, Глинки и т.д. Будет совсем другая душа, если она воспитана на великом искусстве, духовном и красивом. 

– Мы с тобой оба в серьезном возрасте, но я считаю, что у нас есть шансы надеяться, что в России начнутся очень серьезные перемены в области культурной политики. Ибо даже наши чиновники в Министерстве культуры признают, что указ президента о государственной культурной политике является конституцией для Минкультуры, хотя они ее пока очень слабо выполняют. Но камень уже заложен, и уже не хотелось бы возвращаться в этот умирающий постмодернизм, в эти так называемые альтернативные современные (убогие, никому не нужные) попытки самовыражения. Я думаю, мы на пороге очень серьезных изменений. 

– Это очень важно. Величайший французский художник Жан Огюст Энгр, который родился в 1780 году, был приверженцем Рафаэля, великой классики античного искусства и т.д. и всю жизнь верно служил такому искусству, сказал в конце жизни, что тот, кто идет в своем искусстве против природы, дает пинок в чрево своей родной матери... Все величайшие творцы брали свое вдохновение в красоте, которая идет из природы, окружающей нас. 

– Спасибо большое за то, что Вы к нам пришли, мой дорогой Александр Максович! Это Ваше первое явление народу через наш телеканал, нашу программу. Вот чем бы я закончил: я понимаю, что льстить Вам бесполезно – Вы сами знаете себе цену, знаете, что Вы можете. 

– Я самоед по натуре, Коля. 

– Знаю это, но все же… Я лично, проходя по Вашей галерее, анализируя то, что вижу (образы участников войны, крестьян, ученых, священнослужителей), думаю: кто эти критики? Сами не могут рисовать, а надо покритиковать. 

– Я прислушиваюсь только тогда, когда смотрю на то, что этот человек сам умеет делать. Тогда его слово для меня много значит. 

– Горький потрясающе сказал: чтобы критик имел право на внимание писателя, он должен знать предмет лучше, чем писатель, и даже уметь что-то подсказать. А у них другие задачи – завистливые, мелкие, серые: «Ой, у него галерея у Кремля. Ой, сколько у него полотен, да как пишет-то...» Я считаю, что по полотнам Александра Шилова, по его крестьянам, художникам, артистам, ученым, разведчикам, воинам Отечественной войны грядущие поколения будут понимать, что такое русский человек, русский характер и вообще Русь Святая: именно благодаря тому, что Вы творите. Я Вам искренне желаю неустанного, многолетнего труда, ибо каждое Ваше полотно бесценно. 

– С Богом, дорогие друзья. 

Ведущий Николай Бурляев 
Записала Ксения Сосновская