Душевная вечеря. О святых отцах

Беседа игумена Луки (Степанова) с Натальей Александровной Тополовой, старшим преподавателем кафедры теологии Рязанского государственного университета имени С.А. Есенина.

– Сегодня мы с Натальей Александровной Тополовой, преподавателем нашей кафедры теологии Рязанского госуниверситета, продолжаем беседы, основной темой которых является наше общение со святыми отцами. В прошлой беседе мы попытались обратить  внимание на объект миссионерского служения – современную молодежь – и поняли, что все очень непросто. Им не очень надо от нас то, что мы хотели бы им преподать, и нам надо еще осмысленнее приготовить то угощение, которое мы для них задумываем.

Но несомненно, что знакомство со святыми отцами – это мощнейшая сила для просвещения всякой души, которая уже встала на путь покаяния,  твердо на нем укоренена (или еще только человек размышляет о содержании своей жизни). Поэтому мы для передачи нашли такое направление самым правильным. И сегодня хотим записать такую передачу, в которой сами основания, техника и подход к святоотеческим писаниям стали бы как-то систематизированы для нас и для тех, кто с нами солидарен. Для этого нужно все-таки осмыслить, кто такие святые отцы, где на полках находятся их творения, в каком порядке к ним приступать и в каком отношении к ним мы находимся: подражательства, изумления, некоторого благоговейного отчуждения, молитвы к ним, которая может заменить знакомство с их произведениями? Поскольку существует ведь и какая-то иная крайность, когда человек, погруженный в чтение глубинных святоотеческих произведений, оказывается как бы оторванным от практической христианской жизни, которая от него требует иногда внимания к ближним, служения...

– Это очень редкий тип, он практически не встречается. Вряд ли нас должно массово беспокоить то, что у нас появятся целые тысячи таких книголюбов. Скорее, когда мы говорим «святой отец», это как-то коррелирует в моем понимании...

– … со встретившимся внезапно на улице батюшкой.

– А у меня с какими-то такими томами, которые очень важны (что-то в стиле Полного собрания сочинений Ленина или Сталина) и мы на них ссылаемся (мы обязаны это делать). Но это такие страшные коричневые тома, которые стоят где-то и тебя пугают.

– Если батюшку еще можно встретить на улице и сказать ему «святой отец», то для абсолютного большинства как встретить в жизни по-настоящему святых отцов?.. Они просто никогда не встречаются. Если взрослые борются за то, чтобы на вопрос, какую дети сейчас читают книгу, они что-либо ответили (Жюль Верна или Солженицына), то можно ли услышать какой-нибудь адекватный ответ на вопрос: «Каких святых отцов Вы последний раз читали?» Это если владыка митрополит соберет батюшек и спросит об этом, некоторые, может быть, найдут что ответить; другие будут в некотором внутреннем метании, вспоминая какие-то последние семинарские впечатления. Так что можно смело сказать так, как циники в отношении смерти: не надо о ней думать, потому что мы ее никогда не встречаем; пока мы живем – смерти нет, когда умрем – нас не будет.

– Но вообще это цитата из Эпикура.

– Он все-таки имел отношение к каким-то циничным высказываниям.

– К циникам – нет, но к эпикурейцам – да.

– Так и со святыми отцами: они там – мы тут. И обращение к батюшке «святой отец» не очень присуще православной традиции, оно как раз подчеркивает: вы там, а мы тут. Это даже в отношении священников. А уж что говорить про отцов, которые писали для этих святых отцов, которые еще более святы? Вы правы, они вообще в каком-то заоблачном пространстве, с какими-то фолиантами... Когда мы говорим о самой читаемой книге в мире – о Библии, то кто ее читает?

– И самый цитируемый автор – Григорий Богослов.

– Да кто и когда открывал его труды? Даже из теологов.

– В России, в православной стране...

– Поэтому ситуация вроде бы как пустынная. Ну как в этой пустыне начинать?

– Во-первых, вопрос: надо ли начинать?

– Мы исходим из того, что это могут быть наши друзья. С кем поведешься, от того и наберешься. Окружи себя святыми отцами и, конечно же, наберешься от них всякого любомудрия, высоты. И если ты хочешь благодатного тепла своей душе, то обложи себя не обогревателями и всякими радиаторами, а книгами святых отцов, открывая и читая их.

– Мы же все понимаем, что книга в любом случае влияет, мы поэтому и детям предлагаем: читайте – на вас повлияет чей-то опыт, он сделает вас богаче. А здесь получается опыт вообще христианской жизни, причем успешной. Именно поэтому мы и рекомендуем святых отцов, это как подорожник: есть терапевтическое действие от святоотеческой литературы.

– Правильно. Мы тогда узнаем, развиваясь в любом направлении, какие-то первоисточники, особые авторитеты, когда уже сами трудимся на каком-нибудь пути. Я занялся с шестого класса легкой атлетикой, не зная ни одного бегуна (ни отечественного, ни зарубежного). Конечно, через год-полтора мы уже блистали всякой терминологией: из чего сделаны беговые дорожки, какие есть шиповки, кроссовки, какие фирмы их произвели, знали легендарных спринтеров (и наших, и американских, и африканских марафонцев). Они были у нас на языке. Понятно, что чтение о них, их слова, их система тренировок становятся твоей стихией.

То же самое в искусстве. Я всегда вспоминаю, как, еще будучи старшеклассником, оказался приглашенным на какой-то фильм Ингмара Бергмана, очень глубокомысленный, с блестящими актерами. Не скажу, что мне было интересно…А потом первый, второй курс – и уже они-то и являются властителями твоих дум. Ты тогда уже и читаешь не только об их фильмах, но и о них самих, о том, как они делают фильмы, их собственном мировоззрении, формировании этого высокого кино, к которому ты уже приобщен. Поэтому очевидно, что и здесь не какая-нибудь другая логика, и мы никоим образом не прикормим святыми отцами тех, для кого дело святых отцов еще не стало личным.

– Конечно, это признак уже все-таки зрелого поиска ответов на текущие внутренние вопросы.

– Следовательно, либо не для всех это чтение литературы, либо надо брать от святых отцов то, что составляет их не святоотеческую, а культурную ценность.

– А может быть еще вот какой момент. Ведь действительно святоотеческая литература очень многожанровая. Это как в русской литературе: есть стихотворение, есть эссе, рассказ, повесть, роман (то есть большое количество жанров). Святоотеческая литература тоже очень многожанровая. Допустим, я поставлю себя на место человека, который размышляет, взять ли ему на себя  труд купить и прочитать что-то. И мы говорим: «Ну, если Вы сейчас недостаточно подвизаетесь в христианском подвиге, то, может быть, у Вас и нет потребности в этом». Надо честно сказать себе: у меня еще нет потребности, я еще недостаточно подвизаюсь, чтобы знать «марки», я не «профессиональный бегун», а обычный. Но, с другой стороны, есть же такие жанры в святоотеческой литературе, как проповедь. Проповедь – это слово, которое сказано всем. В храме собрались во время богослужения – кто? Кто-то пришел вместе с другом послушать что-то, посмотреть, кто-то пришел раз в год, кто-то ходит каждое воскресенье. Бабушки, дедушки, младенцы, молодые мамаши – все здесь.

Просто я хочу сказать, что очень часто встречаю идею о том, что святоотеческая литература – какое-то особенное подспорье, если ты уже подвизаешься (мы все как бы подвизаемся) в посте, молитве, чтении святых отцов. Но святоотеческая литература очень многообразна, поэтому необязательно именно сразу браться читать, как принято у нас в России, монашескую литературу. У нас в основном, если спросить, что читал, говорят: «А я читал “Добротолюбие”». То есть люди опускают целые пласты святоотеческой литературы, чтобы интересоваться той литературой, которая носит прикладной характер.

– Смотря о ком мы говорим. Если о тех, кто все-таки пришел и стоит в храме, то, конечно, это уже не безнадежные для дела просвещения люди. Но крайне редко, что кто-то с кем-то вдруг зайдет… И еще попадет на такого проповедника, который не прочитает святоотеческую труднопонимаемую страницу проповедей и не просто объявит богослужение наступающей седмицы, не погрозит отлучением от Причастия за вкушение рыбы накануне этого светлого дня, а приспособится к восприятию того самого зашедшего, но все-таки открывшего уши для евангельского слова пастыря.

Поэтому мы сейчас говорим все-таки не о тех, кто зашел (хотя и им не всегда повезет), а о тех, кто и не думал заходить. И здесь некоторое движение уже исторически нам представлено. Преподобного Сергия Радонежского народ все-таки призван немного узнавать? Да, в связи с празднованием его юбилейной годовщины и в связи с тем, что он собиратель земли Русской, благословивший на победу благоверного князя Дмитрия Донского.

Феофан Затворник – некий просветитель, уже не один памятник ему. Но тут не столько его личная святость, сколько его организационная деятельность. Иоанн Кронштадтский – дома трудолюбия, забота о бедных. То есть получается какой-то социальный аспект служения святых отцов. Не их борьба с грехом, которая еще не очень увлекает и не может увлечь того, кто сам не вступил на путь покаяния, а их какое-то внешнее полезное служение.

Петр и Феврония. Разве для большинства дело в их святости? Нет, они вроде бы воспринимаются покровителями супружества как пример взаимной любви, верности. И к тому же это декларировано у нас в России, есть курс на укрепление семьи. Это из нашей истории пример, укрепляющий семью.

Вот поэтому я и раздумываю, что нам предстоит, имея в виду пользу для многих. И пахота там, где прежде была целина невозделанная, по слову апостола Павла, проповедь там, где прежде не было проповедано, – это почти все наше молодежное сообщество. Приспосабливаться вот этим общественным полезным служением… В этом направлении сейчас пишутся работы.

– Но это вопрос миссии, вопрос влияния миссии. А здесь-то хочется понять... Должен ли я, как христианин, вкладывать свои усилия в то, чтобы изучать святоотеческую литературу в том объеме, какой могу вместить? Может, мне нужно тогда пойти заниматься социальной деятельностью, чтобы изменить какое-то отношение в обществе к Православной Церкви?

– Давайте мы сейчас это направление размышлений закруглим, потому что говорить о приспособлении святых отцов к современному молодежному восприятию можно долго и бесплодно.

– И не об этом речь.

– Мы сейчас будем говорить о тех, кто все-таки уже расположен к этой встрече, и о том, в какой последовательности и как это лучше делать. Действительно, не будем сразу бросаться на аскетические монашеские писания, в которых по преимуществу темы непрестанной молитвы, хождения пред Богом, приобщения к благодатным Божественным энергиям составляют собственно и результат подвига святого, и цель этого формулирования (всегда достаточно скромного и очень загадочного, поскольку эти высшие опыты нельзя изложить так легко и пространно, как какую-нибудь философскую концепцию или детективную историю, увлекающую читателя). Это очень спрессованные слова, за которыми стоят не просто мысли или описания каких-либо действий, но духовная реальность. Приобщаясь к ней, святые отцы чувствуют потребность поделиться этим опытом для нашего же упражнения. Исходя из этого, не должно стремиться взлетать на эти многокилометровые высоты без соответствующей подготовки.

Человек, постепенно заходящий на гору, бывает приготовлен к кислородному голоданию и к определенному изменению давления. Тот, кто попадает сразу в глубину или на вершину, оказывается неприспособленным там выживать. Это надо понимать. Значит, по Вашей рекомендации, прежде всего беседы. Это, как правило, проповеди, произнесенные устно для многих. Кстати сказать, это лучшие гомилетические произведения того же Иоанна Златоуста; они были произнесены как беседы, во всеуслышание для народа, собравшегося в многочисленности послушать святителя. Причем народ – вовсе не суровые братия с метровыми четками, а приятно наряженные дамы.

–  Классический городской приход чаще всего. Потому что лучшие проповеди того же Иоанна Златоуста – это антиохийские, константинопольские. То есть именно этот пласт литературы. Но здесь еще важен такой момент, который тоже часто упускается. Все-таки эти тексты, как и библейские, написаны в определенный год, эти речи произнесены в определенный день, когда мы видим автора в определенной точке его биографии. Он что-то переживает или, наоборот, на подъеме. Мы видим также уровень его образованности и для кого он говорит.

Есть замечательные гомилии Василия Великого, его проповеди по случаю памяти мучеников; например, святой мученицы Иулитты. Что это? К кому он обращается? Он обращается к целой толпе людей, которые собрались почтить память святой мученицы, это гигантский крестный ход. То есть это не просто собрание в каком-то помещении, а крестный ход. И если мы почитаем описание крестного хода у Григория Богослова, то там есть и люди, которые торгуют едой, то есть это вообще совершенно удивительное собрание.

Поэтому что мне хотелось бы сказать дополнительно? Наверное, жанр гомилии всегда наиболее подходящий для того, чтобы его читать. И важно перед тем, как познакомиться с каким-то текстом, все-таки хотя бы проглядеть совершенно дискурсивно житие святого автора, нужно хотя бы немножечко поставить какие-то географические точки: где, по какому случаю, в связи с чем произнесена эта речь? И этот самый базовый, историко-биографический контекст сделает текст сразу намного более понятным и близким. То есть ты уже как бы сразу в него включаешься. Мне кажется, это очень важно.

– Несомненно. Итак, тексты, предназначенные для широкой публики (читателей и слушателей). Во-вторых, знакомство с самим жизнеописанием,  житием святого и с историческим контекстом написания произведения, что делает его гораздо ближе и теплее. В-третьих, несомненно, это молитвенное обращение к святому. В этом смысле есть практический опыт.

Не получив какого-то систематического богословского образования, я оказался у мощей святителя Феофана. Основы системы были заложены теологическим образованием. Но углубиться хотя бы в некоторые направления возможно было только тогда, когда ты уже избираешь любимца и читаешь все, что он писал, в контексте его жития. Многие его произведения были написаны при определенном состоянии его здоровья, состоянии этой обители, среди исторической реальности России того времени...

И, наконец, присутствие в обители святых мощей и регулярных богослужений, включая братский молебен в начале всякого дня перед мощами святителя Феофана... Для паломников, которые приезжают, ты возглавляешь молитву перед тем угодником Божиим, писания которого предположил приблизить к своей душе. Это составляет, конечно же, особое пространство родственности, которое возникает у тебя со святым. И этим нельзя пренебречь, потому что если будешь приходить к познанию в чтении святых отцов только рациональной частью своего душевного естества, то скорее всего их не поймешь. Как говорит Владимир Николаевич Лосский, здесь нейтралитет или какая-то душевная незадействованность неизбежно ведут к поверхностности и ошибочности в восприятии. То есть надо иметь очень определенное и ясное расположение сердца.

В отношении святых отцов это как раз молитва к ним как к угодникам Божиим; посредством их мы надеемся и сами приобрести ту Божию благодать, в которой они по преимуществу пребывали и чем были обогащены. И это составляет очень важную сторону в чтении святоотеческой литературы.

– Конечно, это же общность опыта. Что нам вообще позволяет понимать их? Они жили полторы тысячи лет тому назад. Если мы говорим о каппадокийцах – там совершенно другая страна, совершенно другое образование. Потому что образование, которое получали Василий Великий, Григорий Богослов, в корне отлично от того, какое образование получили и вы, и мы в своем поколении, не говоря уже о том поколении, которое вырастает сейчас. Но то, что позволяет нам понимать их и даже любить, – это как раз общность опыта, общность христианской жизни, это крещение, объединившее нас, реально связавшее нас благодатными узами друг с другом.

Например, стихотворения. Помните, мы читали Григория Богослова? Относительно недавно вышли замечательные переводы его новых стихотворений. Стихотворения Григория Богослова понятны. То есть проще выразить какие-то общечеловеческие чувства, а чувства христианские, мне кажется, вообще просто невозможно выразить. Поэтому, конечно, читаешь и сразу чувствуешь отклик на этот текст.

Я хочу сказать, что мы часто испытываем потребность в чтении. Это может быть заложено навыком, чем-то еще. На самом деле святоотеческая литература  разнообразна, и античная риторика специально создана для того, чтобы услаждать вкус читателя. Когда мы говорим, что Иоанн Златоуст – ритор, мы имеем в виду не только его рационализм, но и  безупречную образность, красочность; к этому он прибегает, когда пишет свои речи и что-то другое.

Григорий Богослов – то же самое: блестящий ритор. Это значит, что его тексты приятны для чтения. И если  испытываешь тоску и думаешь, кого бы почитать (Ахматову, Пушкина, Фета, Тютчева или Гумилева?), можешь подумать: «А может быть, сегодня день Григория Богослова? Я возьму томик его стихов и увижу там, в общем-то, те же темы, блестяще решенные с художественной точки зрения». Я хочу сказать, что, может быть, здесь отношение должно быть менее торжественным.

– Хорошо бы, конечно, воспринять их за своих.

– Не за своих; просто менее торжественно. Мне так понравилось, что Вы сказали о дружбе: дружба не бывает торжественной.

– Да, в ней какая-то теплота и простота. Хотя, конечно, она не должна быть заменена только цитатами, плывущими в ленте новостей, которые публикуют некоторые православные группы, сайты...

– Они так пытаются нас как-то подбодрить в чтении. Но чаще всего думаешь: «О, я сегодня уже прочитал несколько цитат из Василия Великого, мне этого достаточно, чтобы размышлять…»

… Да поможет нам Господь утвердиться в добром намерении обрести этих друзей. А они да шествуют нам благодатно навстречу благодатью Божией, которой сильны. И пусть посодействует это единство нашему спасению, а через нас еще и спасению многих.

Ведущий  Лука (Степанов), игумен

Записала Елена Кузоро