Читаем Добротолюбие. Выпуск от 9 сентября

Курс ведет священник Константин Корепанов.

Мы продолжаем читать «Наставления о подвижничестве» аввы Евагрия Понтийского из первого тома «Добротолюбия». Напомню: мы остановились на тринадцатом абзаце:

Когда по какому-нибудь поводу раздражительная часть души нашей приходит в тревогу, тогда демоны предлагают нам отшельничество, как вещь добрую, чтоб, устранив причины огорчения, не освободились мы от смущения. Когда же разгорячается похотливость, тогда они стараются сделать нас человеколюбивыми (удержать среди людей), называя жестокими и дикими за то, что удаляемся, чтоб похотствуя тел, мы встречали тела (оставаясь в обществе). Им не должно верить, но паче делать им противное.

Исходя из этого слова, мы отметили, что здесь авва Евагрий указывает на два весьма часто встречающиеся искушения, две очень распространенные истории падения. Первое: когда человек, не выносящий людей, начинает стремиться к уединению или вообще искать утешения в монастыре. Эта пагубная мечта приводит его к духовной катастрофе. Второе искушение обратное, когда человек, живущий в уединении, начинает тяготиться этим и мечтать об общении с людьми. Хотя это может показаться странным, но это искушение тоже часто встречается в современной жизни.

Еще раз повторю то, что говорил в прошлый раз: в силу нашей невнимательности к самим себе, отсутствия наблюдения за собой и того, что мы почти не читаем святых отцов, мы часто не можем понять, что с нами происходит. В том-то и беда, что мы не наблюдаем за собой, не читаем отцов, но при этом читаем много, только совершенно другую литературу, не прошедшую христианского искуса, чуждую креста и подвига. Часто авторы этих книг люди умные, верующие, рассуждающие достаточно разумно, но не стяжавшие опыта жизни в Боге. И мы, увлеченные этой литературой, их словами, а также не наблюдая за собой, часто получаем дополнительные поводы для искушения.

Действия второго рода бывают с людьми, которые пребывают в основном внутри кельи, квартиры, комнаты, в некотором уединении пытаются заниматься духовной, аскетической, подвижнической деятельностью. К счастью, это не всегда так, но чаще всего это люди, которые оказались в этом уединении в силу сложившихся обстоятельств. <…>

В то время, когда начиналась моя духовная жизнь (почти тридцать лет назад), было немало таких людей, которые, прочитав какую-нибудь духовную книгу, например, Игнатия (Брянчанинова), или о старце Силуане и его поучения, или уж тем более книгу с рассказами о разных подвижниках ХХ века, стремились подражать их подвигам. Читали по ночам, смиряли свою плоть строгим постом, много молились (поскольку акафистников в ту пору не было, то в основном по Псалтири; или творили Иисусову молитву, или читали каноны из канонников). Такие люди, я думаю, встречаются и сейчас, но их все-таки довольно мало. Времена изменились.

А вот большая часть людей оказалась в положении таких аскетов невольно, то есть это те, кто каким-то образом выдавлен из нормальной жизни: больные, инвалиды (бывшие ими с детства или ставшие таковыми в силу перенесенных заболеваний, какой-то катастрофы или чего-то другого). В общем, это люди, которые в силу различных сложившихся обстоятельств ограничены в своих физических возможностях, а также социальной активности. Такой человек сидит дома, и часто складывается так, что выйти оттуда даже на коляске у него возможности практически нет. Например, он живет в пятиэтажном доме, не оборудованном не то что пандусом, но даже лифтом, и спустить на коляске его никто не может; за ним ухаживает старенькая мама или кто-то из доброхотов. И человек рад бы жить по-другому, но он просто вынужден существовать в таких условиях.

Это серьезная тема. Есть разнообразные способы решения такой проблемы, когда человек живет в вынужденной социальной изоляции. Но какая-то часть таких людей или сохраняют веру, или становятся верующими. И вольно или невольно складывается такая аскетическая ситуация: людей вокруг практически нет, в доме тишина, человек может молиться очень долго, может много читать, он мало ест в силу опять-таки ограниченных физических возможностей, из-за проблем со здоровьем. Ситуация искусственная, но аскетическая.

И вот человек в такой ситуации начинает негодовать на свое состояние или желать, искать чего-то другого. Эти невольные аскеты, люди, у которых так сложилась жизнь, начинают тяготиться своим положением и искать чего-то другого. Будучи отягощенными своим невольным аскетическим состоянием, они начинают воспринимать его как некое насилие над собой.

Конечно, очень важно, что обычно у таких людей нет духовника, который бы их окормлял не от случая к случаю, а постоянно. Им нужна духовная поддержка, очень нужен мудрый и внимательный сомолитвенник и духовно опытный человек, который бы их поддерживал. Так как что бы они ни думали о своих переживаниях, но обстоятельства их жизни именно таковы, и эти обстоятельства для верующего человека предполагаются включенными в замысел Божий о них (так благоволил Бог), и надо исходить из того, что есть, что дано.

Если человек верующий (то есть он уже уверовал и имеет какой-то опыт в молитве), то ему надо научиться с этим жить. И понимать, что это не им избранная (он этого не хочет и не хотел), но объективно данная ситуация, и нужно отнестись к ней так, как следует относиться христианину: принять ее и найти те необходимые источники благодатного утешения, которые в ней содержатся. Он бы мог открыть их, если бы захотел, если бы ему помогли. Ведь и блаженная Матрона Московская (самый известный человек из числа тех, кто оказывался в подобном положении), и многие другие известные люди (как в древности, так и в XIX, в XX веках) стали подвижниками именно в такой ситуации. Когда они поначалу искусственно оказались в положении аскетов, вовсе  не готовясь к этому, не собираясь так жить, не настраиваясь на это.

Такая ситуация чревата тем, что могут возникнуть искушения. То, что человек вроде и в самом деле освоился, научился молиться, ограничивать себя в еде, действительно есть определенный плод его келейного пребывания, его делания, он реален, человек живет внутри этого делания. И вдруг у него вспыхивает искусительная мысль, что ему срочно надо к людям. Это настолько яркое чувство, яркая мысль, настолько всепоглощающая идея, что человек уверен: «Вот же есть возможность, надо идти к людям». Для древних отцов это было известное искушение, для современных людей – малоизвестное.

На самом деле человеку в такой ситуации кажется, что сейчас ему нужны люди не потому, что он в них нуждается, хотя человек всегда нуждается в обществе других людей (в друзьях, братьях, сестрах), это его потребность. Но в данный момент ему нужны братья и сестры, чтобы поделиться тем, что он наработал в келье, в уединении, в своем подвиге, он ищет возможность взаимодействовать с ними, учить их. Если это технически невозможно (пятый этаж, отсутствие пандуса и лифта и т.д.), то такие возможности предоставляет Интернет. И человек ищет эти возможности взаимодействия с людьми именно с тем, чтобы научить их, поделиться с ними.

Он думает, что на самом деле это и есть то, ради чего он создан, но в действительности это является просто искушением. Он думает о пользе для людей, тогда как на самом деле борим похотью или тщеславием, что, в сущности, с точки зрения святоотеческого опыта одно и то же. Жажда общения у подвижника всегда есть итог непреодоленного искушения. То есть если подвижник жаждет общения, это значит, что он потерял Бога. И это всегда есть следствие того, что он борим искушением, чаще всего тщеславием, но за тщеславием всегда прячется и кровно с ним связана похоть. Для подвижника, заключенного в своем подвиге, жажда общения с людьми всегда есть следствие поражения. Это говорит не только авва Евагрий. Это общий итог святоотеческих наблюдений за падениями и переживаниями подвизающихся братьев.

Бывает, однако, что человек ищет этого по правде; это и есть тот случай, когда, по слову Христа, «не прячут светильник под спудом, но поставляют на открытом месте». Отцы об этом тоже знали. И Николай Чудотворец, и Иоанн Дамаскин, и Василий Великий, и Григорий Богослов (им же несть числа), заканчивая Иоанном Кронштадтским или Серафимом Саровским, – это люди, которые жили в уединении и были поставлены на служение людям. Но именно поставлены, сами они отнюдь не искали этого служения. Когда для человека действительно наступает момент, что он может быть полезен людям, его поставление на это служение происходит по послушанию, а не по его воле, не по его желанию, его именно призывают на это служение. Это может быть, как у Серафима Саровского, некое духовное откровение. Либо, как чаще всего бывает (как у Василия Великого, Иоанна Дамаскина, Николая Чудотворца), это именно призыв церковный, когда церковная власть или православный народ призывают и ставят человека на служение.

Между прочим, среди жизнеописаний подвижников XIX века есть несколько примеров, когда человек, именно лишенный в силу своей физической немощи возможности общения, но взыскующий Христа, взыскующий молитвы, по воле Божьей становился именно таким утешителем для очень многих людей, к нему начинали приходить люди. Не он звал их, а они сами приходили и искали у него утешения. Например, 18 августа вспоминается память блаженной старицы мученицы Евдокии из села Суворово, что под Дивеевом. Типичный опыт: человек парализованный, лишенный возможности общения, но подвижник, молитвенник, знающий Бога. И Бог привел к ней людей и утешал их через нее, помогая многим людям.

Четырнадцатый абзац:

Не отдавай себя помыслу гнева, мысленно ведя войну с тем, кто тебя огорчил, ни – опять помыслу блудному, долго удерживая сладострастные мечтания. То омрачает душу, а это ведет к ободрению страсти, оба же оскверняют ум, и ты во время молитвословия, как идолами наполняя воображение страстными образами и не принося потому Богу чистой молитвы, тотчас подвергаешься нападению демона уныния, который обыкновенно нападает в таких состояниях и подобно псу похищает душу, как мертвечину какую.

К тем искушениям, о которых мы уже сказали (раздражение, влекущее человека к уединению и в монастырь, и, наоборот, стремление к деятельности и общению, которое вытягивает человека из уединения и из монастыря), присоединяет авва Евагрий и третье искушение, которое он называет унынием.

Уныние, описанное здесь, особого рода. Человек, бывает, не идет на поводу у встречающихся ему искушений. Он знает, что раздражение, которое его мучает, – это плохо; плохо, что он раздражается. Он знает, что люди в этом не виноваты. Он не настолько глуп, чтобы считать, что причина раздражения, вспыхивающего в нем, в самих людях и что от них надо бежать. Он понимает, что сам виноват, но раздражение в нем остается. Он не знает, что с ним делать, понимает, что это плохо, но победить его не может.

Или человек борется со вторым искушением: он понимает, что его стремление к людям – это плохо, что желание общения, разговоров, постоянного пребывания вместе с кем-то, жажда научения других – это все неправильные интенции, неправильные желания. Он это понимает, но побороть это не может.

И тогда он приходит в тягостное, трудное состояние. Он знает, что мучает его раздражение и не менее мучительное воспоминание о недавно пережитом общении с людьми или о возможности такого общения. Вот пришли бы люди, пришла бы любимая, которая стала бы моей женой, хороший был бы у меня круг общения, друзья, приятели; как было бы здорово, если бы это было! Он понимает, что все это мечты, а жить надо в том реальном мире, в который он помещен Промыслом Божьим. Он все понимает, но преодолеть это возбуждение, эти мечты не может.

И получается, даже когда он читает или молится, у него постоянно на сердце тоска. Тоска двоякая. Он тоскует о том, что завтра должен идти на работу или учебу, а там люди, которые его раздражают, а это плохо. «Они-то хорошие, конечно, это я плохой, но я же раздражаюсь, не могу не раздражаться». И вся его молитва, все его чтение исполнены печалью, что завтра он будет делать то, что не приносит радости, что для него мучительно, и он думает: почему я должен это делать? Он знает, что должен, но почему так все тягостно, так нудно? Или на молитве ему постоянно являются образы, а особенно во время чтения какой-нибудь духовной литературы. «Ну что толку, что я читаю? Ведь если я никому не могу это рассказать, ни с кем не могу поделиться, какой вообще смысл во всей этой тягостности? Ну, молюсь я, а что от этого толку-то? Со мной же ничего не происходит».

Он достаточно мудр, чтобы понять, что это надо терпеть, что он должен быть один, должен все это вынести. Но сознание его отравлено, потому что внутренне он жаждет другого. Он достаточно мудр, чтобы понять, что его жажда плоха, но недостаточно силен, чтобы ее побороть. Такой человек борим унынием. Это очень тягостное состояние. Тягостное еще и потому, что страдает, в сущности, хороший, правильный, мудрый человек.

Ведь действительно, когда к нему приходят и говорят: «Что ты тут сидишь? Надо вот туда идти, надо срочно все твои знания излить на мир!» – он понимает, что это искушение, знает, что он его отвергнет и будет недели две тосковать о том, что лучше было бы пойти и сделать все то, к чему его призывали. Понятно, что это тщеславие, потом за него придется платить. Но все лучше, чем сидеть в уединении. И он знает, что это мысли плохие, неправильные, но и выкинуть их из души, из сознания не может.

Или приходит кто-то и говорит: «Что ж ты эту работу терпишь? Давай наори на всех, поставь их на место. Конечно, это грех, но хоть какое-то удовольствие получишь». Он понимает, что это искушение, что так делать нельзя, надо терпеть. Но сил преодолеть страсть у него нет.

Это состояние очень тяжелое; злые мысли, пламенные образы, воспоминания, мечты мучат такого человека ежечасно: ночью, днем, за книгой, на молитве, за трапезой. Что бы ни было, постоянно его это беспокоит. И вот здесь нужна молитва. Молитва не вообще, не как обычное правило, а особая молитва о том, чтобы Господь исцелил сердце от этих мечтаний.

Человек должен не только понять, что эти мечты и помыслы плохи. Он должен в каком-то смысле разозлиться на себя, разозлиться за то, что он вроде как живет в подвиге, вроде как служит Богу, но при этом тяготится собственным служением, собственным подвигом, а стало быть, теряет всякую награду, ибо подвизается как наемник, а не как сын, идущий к отцу. И он должен разозлиться на себя, подключить к своей мудрости волю: «Что же, в конце концов, я кисну-то? Не хочу я так жить. Я хочу действительно любить этих людей, а не просто воздерживаться от раздражения. Я действительно хочу возлюбить свою келью, а не тяготиться ею, я хочу возлюбить то состояние, в которое Ты меня Своим Промыслом поставил и служить Тебе в этом состоянии радостно, как служит свободный человек, а не как раб или наемник, который просто отрабатывает положенное». Нужно возненавидеть эту свою тягостность, воспламениться. И тогда этот пламень  прогонит весь туман, всю смрадность, всю тину, в которой душа киснет порой много лет.

Но это воспламенение должно завершиться молитвой об исцелении собственного сердца именно от того, что эти мечты питает. Это же душевная двойственность: я, с одной стороны, люблю Христа, а с другой – люблю еще что-то другое помимо Христа. Значит, вот эту часть своей души, которая любит что-то другое, запрещенное, я должен отвратить от того, что она любит, и повернуть ее к Богу. Это и помогает сделать молитва в соединении с волей: очистить свою душу от всего, что мешает подлинно христианской жизни.

Записала Инна Корепанова