Читаем Добротолюбие. Выпуск от 9 декабря

Курс ведет священник Константин Корепанов.

Мы продолжаем читать наставления монаха Евагрия. Сегодня начнем читать седьмой раздел наставлений о деятельной жизни, который называется «О восьми помыслах к Анатолию». Собственно, материал о восьми помыслах, собранный в этот сборник, составляет самую известную часть наследия этого необычного египетского подвижника. Когда мы кратко рассказывали о жизни аввы Евагрия, то уже говорили, что это учение о восьми помыслах, которое потом разрастется в учение о восьми страстях, впервые озвучено и так подробно рассмотрено аввой Евагрием Понтийским. Об этих восьми помыслах и порождаемых ими страстях мы и начнем сегодня разговор.

Первый абзац седьмого раздела:

Есть восемь всех главных помыслов, от которых происходят все другие помыслы. Первый помысел чревоугодия, и после него – блуда, третий – сребролюбия, четвертый – печали, пятый – гнева, шестой – уныния, седьмой – тщеславия, восьмой – гордости. Чтоб эти помыслы тревожили душу, или не тревожили, это не зависит от нас, но чтоб они оставались в нас надолго или не оставались, чтоб приводили в движение страсти, или не приводили, – это зависит от нас.

Обращаю сразу внимание на то, что здесь изначально говорится не о страстях, а о помыслах; собственно, о том, что может эти страсти породить и что может их не породить. Возможно, что это различение не принципиальное. Для большинства страстных людей какая разница – помыслы, страсти? Но попробуем внимательнее рассмотреть этот вопрос и увидим, что разница все-таки есть. На самом деле разница огромная. Помыслы вовсе необязательно вырастают в страсти. Вовсе необязательно, что помысел, входящий в нашу душу, сознание, пленяющий наше воображение, непременно приведет к страсти или является страстью. Он, конечно, страстный, но на самом деле это просто помысел.

Это важно понимать в двух отношениях. Особенно мне хотелось бы подчеркнуть: по общему убеждению святых отцов, человек за помыслы не судится. Это в наше время забыто по очень интересной причине. Наше сознание формируется чтением литературы, где очень часто говорится о том, что некий подвижник исповедует другому подвижнику свои страстные помыслы (часто и тот, и другой – святые люди). Об этом мы читаем очень часто, много.

Но сами-то мы к старцам не ходим и старцами не являемся, поэтому у нас возникает мысль, что раз они исповедуют свои помыслы старцам, значит – это греховные помыслы, сами помыслы уже есть грех,  иначе зачем исповедоваться? Мы ведь на исповедь приносим грехи. Раз некий святой отец исповедует свой помысел старцу, значит, он исповедует его как грех. Значит, помысел – грех? Но на самом деле нет.

Древняя практика откровения помыслов не сообразуется с исповедальной практикой, это разные вещи. Это примерно то же самое, что человек может прийти к священнику как бы на исповедь, но прийти только затем, чтобы задать вопрос: «Батюшка, меня беспокоит некая беда, что мне с ней делать?» Это не исповедь. Значительная часть прихожан, собственно, и приходит к священнику в рамках исповеди именно за этим. Они хотят выяснить, как им поступить в сложившейся ситуации. Некоторые это сознают и так прямо и говорят: «Я, батюшка, не на исповедь, я за советом». Некоторые это не осознают, хотя, в сущности, приходят за советом. Принцип откровения помыслов духовнику сообразен именно с испрашиванием совета. «Этот помысел, – спрашивает монах, – какой? Он откуда? Он хороший или плохой? Слушать его или не слушать? Верить ему или не верить? Если его надо выкинуть, то как это сделать? Если его надо послушать, то как это осуществить?»

То есть практика откровения помыслов не исповедальная по существу, она – не покаяние в грехах, она есть откровение именно помыслов. Для монахов это особенно важно, потому что любая мысль, если она окажется лживой, вредной, злой, если вовремя ее не рассмотреть, не разглядеть и не выкинуть из сознания, приведет к очень печальным последствиям – она разрушит всю монашескую жизнь. Поэтому, зная все эти тонкости, люди открывали помыслы. А у мирянина все не так, вообще не так. И главное нужно понять: за помыслы человек не судится и исповедовать их не надо.

Например, человек идет, идет, и вдруг поразила его некая мысль, мечта, наваждение о том, что вон стоит красивая девушка, здорово было бы с ней согрешить. И человек, только осознав свою мысль, сразу же одумался: «Господи, что ж такое? Наваждение какое-то»,– и выбросил это из головы. Ему, конечно, до ужаса стыдно и больно, он может об этом сказать на исповеди, что он с вожделением посмотрел на девушку, может исповедовать этот грех. Но если у него нет никакого ощущения стыда, если это просто прошло как мимолетное видение, то и греха никакого нет, просто пронзила мысль, она ушла, не зацепилась за сознание человека, никакого следа в нем не оставила, ничего греховного в этом нет.

Мы живем в греховном мире, и помыслы греховные носятся и наполняют этот воздух точно так же, как наполняет его азот или кислород. Каждый этот помысел способен нас убить или не убить – все зависит от нас. Сами потоки помыслов, весь поток чуждой (иногда не очень) нам энергии – это всего лишь поток, мы за него ответственности не несем. Мы несем ответственность не за помысел, который пришел к нам в голову, а за то, какой след он оставил в нас: согласились мы с ним или не согласились, думали мы о нем или не думали, как мы его восприняли. А сам по себе помысел есть нечто обыденное. К сожалению, да. Плохо, но он нечто обыденное в этом мире, потому что мир лежит во зле. Это важный момент, комментарий к тому, почему важно различать страсти и помыслы. За страсти мы отвечаем, за помыслы – нет.

Кроме того, за все страстные помыслы, которые приходят нам в голову, лезут в сознание, мутят наш разум, чувства, оскверняют нас, много чего делают, мы ответственности не несем. И поэтому впадать в уныние из-за этого не надо. Особенно это касается хульных помыслов. Есть немало свидетельств в святоотеческой (патристической) литературе, в разнообразных патериках, когда даже очень известные в будущем, порой святые, монахи периодически испытывали наваждение хульных помыслов. Они их не произносили, но эти помыслы лезли в голову. Они их исповедовали, говорили о них. И когда они говорили о них старцу, он отвечал: «Не обращай внимания, это не твое, это помыслы, которые сеет враг, но ты с ними просто не соглашайся, и никакого греха не будет».

Этому трезвому, спокойному, ровному, не паническому отношению к помыслам тоже нужно учиться. Сам по себе помысел – это всего лишь помысел, некий образ, который входит в наше сознание. Или не входит в наше сознание, проносится по нему как метеор и не оставляет, по сути дела, никаких следов.

Отсюда следует один замечательный вывод: помыслы существуют объективно, они есть, они часть этой жизни, а страсти – это то, что живет в нас, чем мы грешим. Мы не можем отменить помыслы, как не можем отменить небо, землю, времена года, жизнь и смерть. Но мы можем совершенно не давать никакой воли страстям. И с помыслом мы бороться не можем, а со страстью вполне можем, потому что страсть в нас живет. Как мы видим из контекста первого абзаца, страсть есть то, что обнаруживается действием того или иного помысла.

Очень часто бывает, что страсть в человеке есть, она существует, реально человек страстен. Но обнаруживается эта страсть именно тем, что приходит страстный помысел и возмущает естество человека. Виноват не помысел, виновата страсть. А страсть – это мое состояние, и я грешить должен не на помысел, который возбудил мою страстность, а на свою собственную страстность.

Человек, например, болеет страстью чревоугодия. Но ему кажется, что он на самом деле вовсе этой страстью и не болеет. Он кушает как все, и визуально в его физиологии никаких изменений не происходит. Он не считает себя чревоугодником, у него обыкновенное трех-четырехразовое питание  в обычных столовых или дома. Все у него обычное. И он уверен, что ничего страшного с ним не происходит, никакой страсти у него нет.

А на самом деле, когда приходит страстный помысел, происходит неожиданное. Вот человек кушал, кушал и чувствует, что переел. Но мало того что он переел, он еще хочет. Он понимает, что уже переел, а лежащая на тарелке еда манит его и зовет. Виноват кто? Тот, кто поставил ему блюдо? Тот, кто пригласил его на званый ужин? Или он сам? Вот так и с помыслом. Помысел внушает: иди поешь, потому что ты голоден. Ты можешь на самом деле быть голоден, можешь не быть голоден. Но помысел отнюдь не приказывает тебе идти.

Ты говоришь: «Да, хорошо, я очень голоден, но я подожду, потому что у меня сейчас встреча с директором, посижу в приемной». И человек сидит и ждет. Мысль о том, что надо кушать, запахи с первого этажа будят его аппетит, но он сидит и ждет, потому что ему назначена встреча с управляющим, с директором. Он сидит, ждет и никуда не бежит. Помысел не в состоянии им овладеть.

А потом, когда он выйдет, он по-прежнему хочет кушать, тем не менее снова говорит: «Нет, сначала надо сделать дело, которое мне срочно поручили». И он идет и делает дело, у него есть силы бороться с этим помыслом, есть достаточный мотив. Значит, он на самом деле может сопротивляться помыслу.

И вот он наконец не выдерживает, бежит стремглав в столовую, чтобы поесть. Кушает чрезмерно и понимает, что объелся, ему очень тяжело. Но это не потому, что помысел его до этого довел, он не нашел сил себя остановить. То есть он страстен, а помысел тут ни при чем. Пока была возможность, он мог ему сопротивляться; он и сейчас мог бы сопротивляться, просто внешние рычаги сдерживания отпали, и он предался этой страсти. Значит, страсть в нем есть, помысел потому и привязался к человеку, что человек страстен. Эта прилипчивость помысла (мы уже про это говорили) и обличает страстность.

Рассуждая об этой проблеме, нужно сделать следующие замечания. Почему так происходит, что человеку кажется, будто он не страстен? Помыслы действуют на каждого человека по-разному: одного цепляют сразу, другого – не сразу, третьего не цепляют совсем. Страсти в человеке действительно может и не быть. Такое бывает, что какой-то страсти в человеке не существует. Поэтому помыслам, приходящим к нему в сознание, не за что зацепиться, они пришли и ушли, исчезли. Они снова пришли и снова ушли, потому что пищи, необходимой для огня, чтобы воспламенить страсть, им явно недостаточно.

Но это спокойное, равнодушное отношение к тому или иному помыслу не должно нас одурачить, не должно нас привести в какое-то самозабвенное незнание самого себя, обольщение самим собой, что будто бы мы действительно бесстрастные и что все, что пишет авва Евагрий или Иоанн Лествичник о борьбе с помыслами и страстями, – это не к нам. «Я человек почти бесстрастный», – думает тот, кто не чувствует, что помысел чревоугодия или блуда каким-то образом пленяет или терзает его душу. Не все так просто.

Если человек не любит сало, это вовсе не значит, что он постник, потому что на самом деле он обожает конфеты. То, что он не ест мяса вообще, вегетарианец, вовсе не значит, что он независим от страсти чревоугодия, потому что накормить его утонченный вкус овощной пищей может оказаться намного труднее. Какие-то выводы на этот счет делать совершенно не нужно. Человек может быть не подвержен этой страсти, поэтому не так восприимчив к такому помыслу, но может быть страстен в отношении другой страсти. У человека может не быть чревоугодия, но может быть сребролюбие – хрен редьки не слаще.

Важно понимать: страсть показывает, обозначает мою зависимость от феноменов мира, от вещей, в этом мире находящихся, от того, что есть в мире. Страсть показывает, что я страстно от этого зависим, что подлинная цель и смысл моей жизни в том, чтобы была удовлетворена моя страсть. А раз я зависим от некой вещи, существующей в этом мире, значит, я не свободный человек, во мне нет свободы. А если во мне нет свободы, это говорит о том, что Духа Святого со мной нет, ибо где Дух Господень,там свобода.

Конечно, с точки зрения догматики, церковной физиологии Дух Святой во мне присутствует, потому что я получил Его в день крещения. Но проявляет Себя Дух Святой таким образом, что обличает меня в страстности и призывает меня от нее освободиться. Если я не вижу собственной страстности,  то тем более не собираюсь от нее освобождаться, тогда вообще вопрос очень серьезный: Духа Святого во мне нет, ибо где Дух Господень, там свобода.

На самом деле Он и не может там быть, ибо, если мы помним Послание апостола Павла к Галатам, то читаем там, что Дух противится плоти; и дела плоти, к которым относятся и чревоугодие, и сребролюбие, противятся делам Духа. Поэтому если я имею хоть одну страсть, то я люблю плоть, служу плоти. И в силу того, насколько сознательно и полно я служу плоти, настолько минимизируется, уменьшается во мне действие Святого Духа. И получается, что я сам, добровольно служа плоти, таким образом изгоняю, умаляю действие в себе Бога. Конечно, страсть чревоугодия чаще всего выглядит очень безобразной. Но она ничем не хуже сребролюбия и тщеславия.

Есть еще один нюанс. Это обольщение вовсе не обольщение. Иногда человек действительно не реагирует на страстные помыслы, но причина этого кроется в воспитании. Ведь по существу воспитание и есть навык преодоления собственных страстей, то есть навык борьбы с помыслами, чтобы страсти не развились. Воспитание и есть общечеловеческий метод, как нужно сопротивляться страстям.

Поскольку помыслы объективны, с ними вынуждены бороться все, не только христиане. И европейцы, и японцы, и китайцы, и индусы, и африканцы, и жители Южной Америки, инки, ацтеки, майя – все они стояли перед этой задачей, как воспитать человека в способности сопротивляться страстным помыслам. И человек, воспитанный таким образом, то есть наученный тому, чтобы этим помыслам сопротивляться, действительно может чувствовать некую свободу от них. Чем лучше человек воспитан, тем ближе он к победе на аскетической ниве.

Единственная проблема, что очень часто воспитание приводит к тому, что ни один из помыслов не проходит – и развивается гордыня. Человек думает, что он сам таким себя воспитал, он не может опознать помысел гордыни, присваивает себе заслугу и начинает гордиться. Хотя в целом воспитанный человек может сопротивляться и всем другим страстям: сребролюбию, чревоугодию и прочим.

Записала Инна Корепанова