Читаем Добротолюбие. Выпуск от 10 декабря

Курс ведет священник Константин Корепанов.

Мы продолжаем читать «Наставления» преподобного Марка Подвижника из первого тома «Добротолюбия». Сегодня обращаемся к пятьдесят четвертому абзацу (из раздела «Двести глав о духовном законе»):

Ничего не думай и не делай без цели по Богу, ибо бесцельно путешествующий напрасно тратит труд.

Интересная, практически значимая мысль: что бы я ни делал, я должен иметь цель – служение Богу. Именно цель, исходный мотив, побуждающий меня делать то или иное дело, и придает ценность всей моей жизни.

Человек работает хорошо. Для чего? Чтобы его заметили? Или чтобы больше заработать? Чтобы больше заработать, но потому, что это надо маме на операцию? Или больше заработать потому, что ему нужно купить машину? Или он работает хорошо потому, что огнем горят в нем слова: проклят всяк, делающий дело Божье небрежно (см.: Иер. 48, 10)? А он воспринимает свою работу как дело Божье. Хотя просто человек хорошо работает. Но мотивы и цели, которые он ставит перед собой, совершенно иначе высвечивают его работу.

В любом случае человек, работающий хорошо, делает хорошо и правильно. И, строго говоря, с социальной точки зрения какая нам разница, по какой причине он работает хорошо? Лишь бы и работал так же хорошо, его мотивы нас не интересуют. Ну, иногда только у некоторых въедливых работодателей появляется интерес: что ж ты так надрываешься на работе, какие у тебя подлинные цели, что ты так любишь эту работу? Действительно ли чисты твои намерения или, может быть, что-то в них нечисто? Но в целом с точки зрения социального бытия всех людей устраивает просто то, что человек хорошо работает.

Но в том-то и дело, что с точки зрения духовной, с точки зрения вечного бытия, с точки зрения вечного и Страшного суда важно не то, что человек работает, а то, почему он это делает, для чего он это делает, по какой причине и с какой целью он это делает. И это и для Бога, и для самого человека и представляется по-настоящему важным.

Или, например, более подходящее к сугубо церковной проблематике соотношение: человек дает милостыню для чего? Ну, например, чтобы этот просящий отвязался, а то стоит и канючит: дай да дай. Или потому, что совесть потом меня замучит, что я ему не дал. Или потому, что мне его жалко: ну что ж он, бедолага, стоит и мерзнет... Или потому, что, в принципе, такой у меня слабый характер, никому никогда не могу сказать «нет»; тяжело мне отказать, хоть копеечку, да дам. Или потому, что так велит Бог: Просящему у тебя дай (Мф. 5, 42).

А еще интересней, например, почему человек не дает милостыни. Потому что он осуждает человека? Или потому, что он раздражен? Или потому, что у него дети дома голодные? Или потому, что этому человеку милостыня не полезна? («Лучше я куплю на эти деньги свечку и помолюсь за него».) Или потому, что просто денег жалко: он-то за них не работал, а я их все-таки заработал?

Если мы подробно рассмотрим все эти мотивы, по которым человек дает милостыню или не дает милостыню, мы увидим, что на самом деле это очень и очень сильно меняет отношение к самому действию человека. Поэтому Господь требует от нас не самого действия только; Его гораздо больше интересует то, с какой целью мы это делаем, интересуют подлинные причины нашего сердечного устроения.

И это очень значимый, важный посыл, который многим бы людям (а я знаю, что многие мучаются от этого) помог как-то структурировать свое отношение к этому явлению, как подаяние милостыни. Потому что если человек поверит и поймет, что Богу важно намерение, которое у нас на сердце, чувства, которые у нас на сердце, то нам легче будет понять, как относиться в той или иной ситуации к человеку, просящему деньги. Ведь главное именно то, что в этот момент происходит в моем сердце, а не то, дам я ему или не дам. Бог в этот момент смотрит не на мою руку, Он смотрит на мое сердце. Если мы вместе с Богом будем смотреть на сердце, а не на карман свой, не на руку, не на кошелек, а что на сердце у нас происходит, то мы постепенно научимся давать милостыню таким образом, чтобы она не разрушала ни нас, ни человека, которому мы даем эту милостыню.

Пятьдесят шестой абзац и, пожалуй, сразу пятьдесят седьмой. Коротенькие фразы прочитаю:

Прискорбный случай разумному подает воспоминание о Боге, того же, кто забывает о Боге, соразмерно с тем огорчает.

Да будет тебе учителем такого памятования всякая невольная прискорбность, и никогда не оскудеет у тебя побуждение к покаянию.

Когда человек встречается с неприятностью, с прискорбностью, как здесь хорошо написано, с некоей трудностью, трудной неожиданностью или неожиданной трудностью, то он тотчас же (именно потому, что это трудность, скорбность, неожиданность)  вспоминает о Боге. И в этом воспоминании о Боге проявляется то, что человек имеет внутри себя, каков он внутри. Если он вспомнил о Боге, значит, он в глубине души всегда живет с Ним. Мысль, воспоминание о Боге, молитва, обращение к Богу, память Божья у него есть всегда. И когда он чуть-чуть отвлекается на какие-то суетные дела и происходит нечто прискорбное, он тут же вспоминает о Боге, поскольку имя и память Божья неотвязно привязаны к сердцу такого человека. Вспоминает либо с тем, чтобы попросить Бога, чтобы эта ситуация разрешилась, либо (что чаще) чтобы сокрушиться, осознать свою суетность, свое забвение и таким образом еще ближе, глубже прилепиться к Богу.

Если же, наоборот, какая-то случившаяся ситуация, какая-то сложность, скорбность не напомнила нам о Боге и, наоборот, ввергла нас в раздражение, печаль и уныние, то это говорит о том, что мы забыли о Боге. Что это забвение в нас не есть поверхностное, случайное проявление; оно гораздо более глубокое, мы действительно внутри живем без Бога, мы не помним о Нем всегда, мы не обращаемся к Нему всегда. Поэтому если в момент скорби мы не вспоминаем о Боге, значит, мы Его уже давно-давно забыли, очень давно живем без Него.

Поэтому такое забвение часто и свидетельствует о нерадении, и приводит к нерадению. Настолько все это в нас развивается, что можно говорить о том, что Бога мы не любим. Потому что, когда мы любим, мы помним о возлюбленном. Когда мы любим Бога, мы так или иначе обращаемся к Нему, мы возносим к Нему наше сердце, мы возносим к Нему наши молитвы, мы каким-то образом предстоим перед Ним, как всякий любящий хочет предстоять пред своим любимым.

Если же в момент какой-то скорбности ничего подобного не произошло, значит, мы не любим Бога, не предстоим Ему, мы повернулись к Нему спиной. И вот это состояние и есть состояние забвения. Не случайно поэтому слово Божье говорит: любящим Бога все споспешествует ко благу (Рим. 8, 28). То есть в какую бы ситуацию человек ни попал, любая ситуация есть только повод к тому, чтобы благодарить Бога, каяться перед Богом или молиться Богу, чтобы эта напасть и скорбь прошли.

Когда мы вспоминаем о Боге при тяжелых обстоятельствах, логично предположить, что это проявляется в нас покаянием. Тяжелые обстоятельства естественно приводят нас к осознанию того, что мы грешные, что мы о Боге забыли, и это приводит нас к покаянию. Тогда получается, что всякая неприятность, всякая скорбность, всякая сложность попускается Богом как раз для того, чтобы мы вспомнили о Боге и покаялись, то есть очередной раз вспомнили о том, что приводит нас к смирению через покаяние.

Это такая простая, в сущности, психологическая схема. Человек погружен в суету. В суете он решает суетные дела, просто дела. Поначалу он, конечно, молится о совершении этих дел; утром, скажем. Но потом круговерть встреч, звонков, бумаг, общения так закручивает человека, что он не вспоминает о Боге. И вдруг случается нечто неожиданное: например, машина  сломалась. Он ехал на встречу, а машина сломалась. Он раздражается. Раздражается долго, начинает звонить, звать какую-нибудь ремонтную машину, пытается позвонить другому человеку, а тот, как назло, трубку не берет или вне зоны досягаемости. Что делать? Все срывается! Он накручивает сам себя, он в гневе. Приходит ремонтная машина, оказывается, у них запчастей нет, помочь они не могут. Он на них кричит, возмущается, в конце концов к вечеру кое-как машину сделали. Понятно, что он никуда не успел, приехал в депрессии, на семью накричал, нашумел, выпил, лег спать. Всё.

Утренняя молитва, которую он вознес, молитвой не была. В его сердце давно нет Бога. Давно. Эта молитва осталась последним, что успокаивает его совесть и внушает ему мысль: нет, ты все-таки верующий. Но он за весь скорбный день даже не вспомнил о Боге, он не обратился к Нему в этой скорбной ситуации. Он пребывает в забвении, он забыл Бога. Эта скорбная ситуация тоже хороша, она могла бы показать ему, как далеко он уже от Бога.

Но можно и по-другому. Так же ломается машина. Человек звонит в мастерскую, чтобы приехал ремонтник. Но он не в силах до кого-нибудь дозвониться, он уже начинает думать: «Что ж происходит? Почему? Ведь все шло хорошо! Что-то пошло не так. Господи, помоги, помоги мне! Мне очень нужно это дело, мне нужно, чтобы приехал ремонтник, мне нужно успеть все сделать, ведь договоры летят. Господи, помоги!» Но телефон так и не берется. Ремонтник так и не едет.

Но он призвал Бога. И эта память о Боге приводит к тому, что он погружается на минуту-другую почти невольно в размышления о том, что произошло. И ему начинает открываться картина, что он виноват: ему же сказали, а он не сделал, его попросили, а он не усвоил это и как-то сделал по-другому; что он просто увлекся идеей и совсем забыл о Боге. И он начинает читать молитву «Отче наш», начинает плакать, каяться. Ему неважно уже, приедет ремонтник или не приедет, созвонится он с кем-то или не созвонится. Он вспоминает: все, что угодно Богу, состоится; все, что не угодно, – избави Бог, чтобы оно состоялось. Он успокаивается. Его это не волнует.

Его волнует только одно: он сегодня себя вел неправильно, он был уверен, что сможет добиться чего-то, он на себя надеялся последние три часа, а не на Бога. Конечно, сделают ему машину. И он едет домой в мирном, в покаянном духе. Он ни на кого не кричит, упаси Бог. Он уже и так сегодня нагрешил достаточно. Он только дождется, когда все лягут спать, и пойдет молиться: «Господи, прости меня! Да что ж со мной? Да когда же это кончится? Да когда же я смогу помнить о Тебе все время?»

Получается, для такого человека любая скорбь, любая неожиданность, любая неправильная ситуация случается только для того, чтобы он вспомнил о Боге и переосмысливал, всегда переосмысливал, всегда переоценивал собственную жизнь. То есть творил покаяние, ибо покаяние и есть переосмысление, переформатирование своего отношения к самому себе.

Я думаю, каждому человеку логика подобных духовных движений понятна. Так вот, именно для этого в ситуации, когда случайных скорбей, неожиданных событий очень мало в монашеской пустынной традиции (там трудно случиться чему-то неожиданному, очень редко это бывает), заменителем этих неожиданностей являлось самоукорение. Суть самоукорения и того действия, которое мы сейчас описали, одна – постоянно напоминать себе о том, что я вовсе не так служу Богу, как Он это от меня требует, что я вовсе не такой человек, каким кажусь окружающим, и вовсе не такой, каким кажусь порой сам себе. Это самоукорение и поддерживает в нас память Божью. Именно благодаря самоукорению мы не можем забыть о Боге, именно оно подогревает в нас эту память. Когда мы перестаем укорять себя, мы очень быстро впадаем в забвение: перестаем помнить о Боге.

Пятьдесят восьмой абзац:

Забвение само по себе не имеет никакой силы, но держится нашими нерадениями и соразмерно с тем.

Забвение, как говорит здесь интересно преподобный Марк Подвижник, держится не особенностями нашего сознания, не слабостью нашей памяти, а нашим нерадением. Произошло некое неожиданное неприятное событие. Человек помнит о Боге и начинает себя укорять за то, что он сделал неправильно, что он забыл, что он не помолился, что  не послушался, хотя ему говорили. Он не доверял Богу, надеялся на себя, он себя считает источником жизни. Это все обрушивает на человека волну покаяния. В результате к концу этого события человек смиряется, понимая, какой он есть на самом деле, хотя бы отчасти. А смиренным Бог дает благодать. Таким образом, несчастное событие, неожиданное, неприятное событие, попущено Богом для того, чтобы человек стяжал благодать.

И наоборот. Событие неприятное произошло. В случае забвения человек не вспомнил о Боге, не обратил внимания на свое отношение к событию. Тогда, естественно, он начинает роптать и возмущаться. Ропот и возмущение приводят к возрастанию гордыни. Гордыня приводит к тому, что Бог оставляет человека, он теряет благодать и грешит еще больше. Получается, что событие приводит к тому, что человек теряет благодать.

Потеря благодати, все более глубокая и глубокая, кончается тем, что человек в конце концов впадает в полное забвение, он никогда уже не вспоминает о Боге. Но потому, что он постоянно ропщет, постоянно поступает как гордый человек, умаляется его благодать, а значит, ощущение присутствия Бога в жизни становится все слабее и слабее, пока не становится полным забвением.

Получается, не событие само по себе виновато, не то, что у одного эти неприятные события происходят каждый день, через запятую, а у другого происходят раз в год по праздникам, – это не имеет значения. Не событие приводит к результату, а наше отношение к событию в конце концов приводит к результату. Если событие акцентирует наше внимание на себе, обращает нас к самим себе с покаянием, самоукорением и трепетом, то любое событие приводит к увеличению благодати, как и говорит апостол: любящим Бога все споспешествует ко благу.

И наоборот: наше возмущение любым событием (не покаянное размышление о нем, не покаянное принятие этого события, а недовольство этим событием) приводит к нарастанию гордости и к ослеплению  – и в конце концов к забвению, когда мы уже о Боге не вспоминаем. Мы погружаемся в полное забвение, которое проявляется в том числе и таким образом: скажем, стоя в храме во время молитвы, мы о Боге не помним. Это парадокс, но многие люди знают, что это так. Что человек приходит сознательно к Богу, в храм, чтобы помолиться. Он покупает свечи, он обходит весь храм, ставит эти свечи, начинается служба. И человек начинает молиться. Он даже читает некоторые молитвы, но мысль занята другим. Мысль занята вчерашней ситуацией или ситуацией сегодняшнего утра, когда это утро началось с того, что он позвонил дочери  – и они поругались. И вот эта обида: «Дочка не понимает, не понимает. Я ей говорю, а она не понимает, не слышит меня, старика». И вот эта обида привела человека в храм. Он пришел, он поставил свечи. Ставя свечи, у каждого аналоя, у каждой иконы, у каждого подсвечника перекрестился; может, даже молитву прочитал какую-то. Но он просто пробегал ее глазами, даже не шевеля губами, потому что его душу съедает обида: «Я ведь столько для нее сделал! Как она могла? Как, Господи? Как это возможно? Ну почему дети так ведут себя?»

И вот человек встал на какое-то место, а эта обида по кругу крутится. Закончилась служба. Когда надо – человек крестился, когда надо – кланялся. Служба закончилась, и он по-прежнему с этой обидой уходит, может, даже утверждаясь в своем решении, что больше он ей, например, помогать не будет, потому что смысла никакого нет. Неблагодарному человеку какой смысл давать какие-то благодеяния? Человек два часа провел в храме, но он не молился. Он был в храме, но не молился. Его сердце опутано забвением, он во мраке забвения.

Получается,  пребывая в этом забвении как в некоей темноте, мы далеки от Бога, мы не чувствуем, что храм наполнен Богом, изливающим любовь и на нас, и на тех людей, на которых мы обиделись. Мы не верим, что Бог нас слышит, что Он может помочь, что Он может изменить наше сердце или сердце нашей дочери. То есть мы пребываем в унынии и печали и не чувствуем Бога. Забвение всегда заканчивается нечувствием.

Единственным выходом из этой ситуации было бы то, если бы мы в этой ссоре, которая возникла утром, упрекнули бы себя, укорили себя, покаялись за что-то вспомянутое нами. Как однажды, когда ребенком эта дочка прибегала к нам, мы сказали ей то же самое и сказали почти теми же самыми словами и прогнали ее вон, чтобы она не мешала нам. Сказали почти той же самой интонацией, которой нам сейчас и она сказала. И мы вспомним это и заплачем, будем плакать всю службу: «Господи, прости! Ладно я – больной, старый и гордый человек… Я же ей жизнь испортил! Почему я тогда не сделал так, как Ты велел? Почему я не послушался сердца своего? Почему я сделал так? Господи, прости меня!»

И это будет покаянием, и будет плач. Едва дождавшись, когда закончится служба, этот человек выйдет, и позвонит дочери, и скажет ей: «Прости меня! Не только за то, что я не вовремя позвонил и не то сказал. За всю жизнь мою прости меня! Прости, потому что у тебя не было всю жизнь отца, я жил для себя, а не для тебя!»

И человек выбрался из этой паутины забвения, он как бы вышел на свет из мрачного подвала собственных обид, неведения, нечувствия. Если не выберется, так и проживет всю жизнь в этом нечувствии. Это страшно. Страшно потому, что оно останется навечно.

Записала Инна Корепанова