Беседы с батюшкой. Ответы на вопросы

В московской студии нашего телеканала на вопросы отвечает настоятель московского храма святых бессребреников Космы и Дамиана на Маросейке протоиерей Федор Бородин.

(В расшифровке сохранены некоторые особенности устной речи)

– Неделя о расслабленном, и в это воскресенье было евангельское чтение о нем. Скажите, пожалуйста, как этот евангельский отрывок можно рассмотреть в сегодняшние дни? Что важного мы должны из него почерпнуть?

– Совершенно очевидно это видно из кондака этой недели (и воскресного дня): «Душу мою, грехами расслабленную, восстави, Господи». То есть Церковь воспринимает расслабление прежде всего как душевную немощь, как немощь духа человека, который ничего на самом деле не может (особенно современный человек). И мы просим исцеления от этого. Если у кого-то есть сомнения в этом, предлагаю ему задать себе вопрос: сколько минут подряд я могу молиться, не отвлекаясь мыслью от слов молитвы, чтобы сердце и ум были погружены в молитву?

– Очень короткое время, проверял.

– Минуту, две. Подвижники – пять.

– Минуту, две – это уже хорошо.

– Вот оно и расслабление. Причем это не только потому, что мы такие грешные, это наша природа. Если внимательно почитать 7-ю главу Послания к Римлянам апостола Павла, он тоже об этом говорит: «Делаю то, что ненавижу. Нахожу закон, который во мне, внутри, и он противоборствует тому духовному закону, который я люблю. Окаянный я человек. Кто избавит меня от тела смерти сего?» То есть расслабление – результат того, что мы все больны грехом. У Макария Великого есть такие слова о грехопадении Адама: как зловонный туман, грех накрыл и пропитал собой все, никуда от него не денешься.

– То есть это такое состояние, когда знаешь, что так нельзя поступать, или понимаешь, какие будут последствия, но все равно так делаешь.

– Да. Это прежде всего поражение воли, то есть ее расслабление: я знаю, как надо, я хочу так, но у меня ничего не получается.

– Очередное падение получается.

– Да. Это и есть то самое расслабление, от которого мы просим Бога нас избавить. Если праздник жен-мироносиц – это православный женский день, то Неделя о расслабленном – православный мужской день. (Смеется.)

– Это правда.

– Но я думаю, что он общий, не только мужской.

– Есть очень важный момент: в вашем храме был престольный праздник в этот день.

– Да, у нас действительно редчайшее посвящение центрального алтаря: храм известен как храм Космы и Дамиана на Маросейке. Потому что до строительства в конце XVIII века нынешнего здания там было два алтаря: Космы и Дамиана, а также Николы. А потом храм был разобран, потому что представлял уже угрозу для прихожан (он был совсем ветхий, треснул). И главный строитель храма, главный его спонсор, получавший храмоздательную грамоту от митрополита Платона (Левшина), Михаил Родионович Хлебников настоял на том, чтобы храм был посвящен Спасителю, исцелившему расслабленного.

Почему? Потому, что в это время в Подмосковье (сейчас это уже почти Москва, это север, ближе к Химкам) находилась чудотворная икона «Исцеление расслабленного». И удивительно, что она очень почиталась элитой общества. То есть туда постоянно ездили из высшего дворянского сословия, купцы – кланяться этой иконе. Это место до сих пор так и называется – Хлебниково (там было родовое имение Хлебникова).

То ли он был свидетелем какого-то чуда, потому что чудес было много от этой иконы (и храм этот, тоже в честь исцеления расслабленного, сейчас восстанавливается), то ли просил о каком-то чуде, но у него что-то было, видимо, в жизни связано с этим. И он просил владыку митрополита, чтобы храм был посвящен этому событию.

Сейчас мне знакомы три таких храма: хлебниковский, наш и где-то в Минводах, если не ошибаюсь. На юге России недавно построили целый собор с таким посвящением. Если вы откроете сборник молитв (помните, был красный, где все молитвы собраны, этот дореволюционный сборник переиздавался репринтным изданием), то там как раз будет молитва Господу, Исцелителю расслабленного… То есть эта молитва (тропарь и молитва) составлена когда-то священником нашего прихода и таким образом вошла в употребление.

У нас всегда престольный праздник отмечается пасхальным чином, всегда «Христос воскресе», всегда воскресенье. Это очень удобно, кроме нынешнего времени, когда все урезано; было два певца (это роскошь престольного праздника, а сейчас один певец) и дьякон алтарничал. И я, настоятель этого храма, не смог быть по карантину на этом богослужении впервые за двадцать шесть лет.

– Такое своего рода смирение, мы об этом говорим часто.

– Да. Вы знаете, когда педагог хочет проверить своего ученика, он не спрашивает его: «Что ты готов отвечать?» Он вызывает его и задает ему те вопросы, какие считает нужным задавать. Вот и Господь видит, что мы освоили более-менее храмовое благочестие. И Он сейчас решил с нас спросить другие добродетели: терпение, смирение и послушание священноначалию. «Как вы в этом вопросе? Давай тебя проверим, отец Федор? Что ты сделаешь: возропщешь, обидишься?» У меня было полное ощущение радости престольного праздника, потому что я не поехал туда по послушанию, а не по лени. Если бы не поехал по лени, было бы ощущение греха, и мне было бы очень плохо.

– Так что те, кто ропщет, что в храм нельзя ходить, смотрите: священники тоже не могут иногда посещать храм, хотя, казалось бы, для них доступ есть. Ситуации разные бывают, поэтому нужно с пониманием к ним относиться.

Вопрос телезрителя: «Меня попросили быть крестным четырехлетней девочки, а я отказался, ведь это очень большая ответственность и перед Богом, и перед ребенком. Мой вопрос такой: поступил ли я плохо, отказавшись?»

– Если у Вас был доступ к этой семье, если они готовы были к тому, что Вы будете участвовать в воспитании ребенка, а Вы отказались, то Вы согрешили, неправильно поступили. Дело в том, что иногда бывает так: ищут крестного, а крестный, который хоть какое-то отношение к Церкви имеет, только один. Если он отказывается, тогда зовут просто человека, который раз в год привезет торт, который сам не исповедуется и не причащается, не молится и дать этого не может.

И еще надо понять: да, ответственность большая, но ответственности не бывает без даров, понимаете? Крестный получает дары Духа Святого на общение со своим крестником, у него совершенно особый доступ к душе этого человека. И мы почему-то забываем вот о чем. Мы знаем, что спастись можно неосуждением (не осуждайте – не будете осуждены, не судите – не судимы будете), милосердием, но совершенно забываем апостольские слова: кто в веру обратит брата – душу спасет и множество своих грехов покроет. Это проповедь вовлечения в церковную благодатную жизнь других людей, в том числе и через участие в них крестных, и это способ для Вас покрыть Ваши грехи и спасти Вашу душу. Это апостольство, которое есть у каждого человека, у каждого мирянина.

Я в Церковь приведен крестной. У меня папа и мама (в моем детстве) были чрезвычайно далеки от Церкви, абсолютно далеки. То есть они жили добродетельно и по-христиански, но не знали Христа. Отец при этом крестился, когда я уже служил в армии. И только стараниями моей крестной, которая трудилась, занималась с нами (у нее было двадцать с лишним крестников, трое из них стали священниками, один уже покойный), я попал в храм. Она сказала: «Я согласна быть крестной (на вопрос папы, который вообще не понимал, о чем речь), если вы не будете мне мешать». Папа сказал (не понимая, во что ввязывается): «Хорошо, не буду». И она приходила к нам. Она жила в нашем доме, на другом этаже, приходила, учила меня молитве, возила в храм. Для меня благодатная храмовая жизнь открылась через крестную, не через родителей. Кто бы я без нее был, не знаю.

Сейчас она уже отошла ко Господу. Она, кстати, была награждена Святейшим Патриархом орденом святой равноапостольной Нины. Это редчайшее явление. Она не работник никакого прихода, никакого отдела, просто несколько священников – ее крестники, и другие люди написали письмо Святейшему Патриарху, рассказали о трудах этого человека в советское время. Это настоящие миссионерские труды, за которые вообще можно было потерять работу. А она этим бесстрашно занималась. И Святейший Патриарх благословил ее этим орденом. Уникальное сейчас явление.

Поэтому, мне кажется, отказываться не надо. Но если Вы понимаете, что эти люди пускать Вас к ребенку не будут и ребенка давать водить в храм хоть раз в три-четыре месяца не будут, тогда, может быть, и стоит отказаться. Но лучше поставить условие. Потому что кто станет для этого ребенка окошечком в Церковь, чтобы он почувствовал, что такое благодать Божия, почитал Евангелие? Выбирать он все равно сам будет, хоть святой у него будет крестным. Здесь вопрос в том, что Вы призваны были свидетельствовать перед этой вечной душой о Боге. Мне кажется, не стоило малодушествовать.

– Очень хочется спросить: а кем была для Вас эта крестная? Она ведь не могла заменить мать. Как она Вам объясняла о Боге, чтобы Вы приняли такое судьбоносное для себя решение стать священником?

– Она была педагогом, преподавала литературу в Гнесинке – и была страшной взрослой дамой, общение с которой не предполагало, что ее можно не слушаться. Она была великолепный педагог. Своих детей у нее не было. Она посвятила себя такому служению: собирала у себя своих крестников, проводила с нами рождественские, пасхальные праздники, давала нам учить какие-то стихи, объясняла их, дарила молитвословы. Где она их доставала – не знаю, но она подарила мне молитвослов и сказала: вот «Царю Небесный», вот «Отче наш», «Богородице Дево» – читай утром и вечером. Я положил его на полку и забыл об этом. Когда в семье это не принято, то и забываешь. Потом она пришла к нам с сестрой (она ее крестная тоже) и спросила: «Ну что, Федя, читаешь?» Я говорю: «Да, Вера Алексеевна». Она берет молитвослов, говорит: «Врешь. Если бы читал, было бы замято. Ты кого хочешь обмануть?» С тех пор я читаю утренние молитвы.

Но на самом деле ее труд был в том, что она брала нас с утра, везла в храм, где Ботанический сад, там тогда служил ее духовник, сейчас уже покойный, замечательный московский священник Геннадий Нефедов. И мы стояли на службе, ничего не понимали, дико болела спина, мы причащались, выходили, и она наливала нам чай из термоса, кормила нас бутербродами. Я просто терпел… Но ощущение места храма как святыни, как благодати Божией я очень хорошо помню с детства.

– А сколько Вам было лет?

– Девять лет мне было, когда меня крестили. Крестил меня (очень прошу молитв, он сейчас в больнице с коронавирусом) протоиерей Владислав Свешников (мой крестный) у себя дома, в Лялином переулке, потому что это друг юности моего папы. В юности они с ним в футбол гоняли, и мой папа к нему обратился, хотя сам не был крещен.

А потом крестная подарила мне софринскую иконочку Сергия Радонежского (бумажную) и сказала: «Это святой (буквально пять минут о нем рассказала), попробуй ему помолись». Я начал ему молиться и почувствовал ответ. Помимо того что храм – это святыня, что он наполнен присутствием Божьим, я почувствовал этого святого. Даже не могу это описать (может, десять лет мне было), но почувствовал, что он откликается. И потом все это вылилось в результате в то, что я четыре года жил, учась в семинарии, прямо внутри лавры (даже не в семинарском корпусе), в этом святом сердце Руси.

То есть это труд крестной, ее молитва. Она могла бы сказать: «Там ничего не получается, я буду просто молиться за этого ребенка». Нет, она говорила: «Завтра Аню с Федей не кормить, бутерброды я сделаю сама».

– Вопрос телезрительницы: «Как не впасть в уныние и как справиться с этим?»

– Конечно, сейчас всем очень тяжело, иногда просто даже непонятно, что людям кушать. Например, те, кто работал поденно, кто не был оформлен или оформлен на очень маленькое жалованье, конечно, сейчас очень страдают. Господи, помоги нам всем пережить это время, потому что мы действительно не знаем иногда, на что купить детям продукты.

Давайте все-таки вспомним, что источник, причина греха, в том числе уныния, в нас, а поводы для греха – снаружи. Это одна из аксиом христианской, духовной жизни. То есть мы можем утверждать, что смиренный человек не унывает никогда и ни в какой ситуации. Все-таки уныние рождается из моей гордости, из-за того, что я знаю, как надо, как должно быть в стране, в мире, в Москве, в холодильнике, на работе. Я знаю, как должно быть, а это не так, и я не могу с этим смириться, у меня не хватает навыка и сердечной силы.

– А можно ли это назвать так: знай свое место. Или это очень грубо?

– Господь так с нами не разговаривает.

– Да. Но иногда нужно понимать: сейчас я говорю лишнее.

– Это, конечно, так, но смирение – это освобождение. Ведь уныние – это оборотная сторона гордости и, как любой грех, мука души. А смирение – это радость души, это благодать, источник мира. То есть ты с миром, когда ты смирился.

Я могу сказать, что очень давно (примерно двадцать пять лет назад) у меня с коротким промежутком прошли встречи с двумя людьми. Первой была женщина в летах, предпенсионного возраста, которая не создала своей семьи, у нее не было мужа и детей, она работала в Доме малютки. Это были 90-е годы. Причем это не просто Дом малютки, а для детей с какими-то тяжелыми инвалидностями, заболеваниями. И вот она одна, а там лежит шестнадцать или восемнадцать детей, каждый из которых требует собственную мать, которая держала бы его на руках, ласкала, целовала, подмывала, кормила, а отцы, матери их предали. И вот она между ними носится, причем молится за них, к ним привязывается (какое-то время они там находятся, а потом их переводят в интернат). И это все за зарплату, которая не индексировалась никак и осталась просто символической, немыслимо маленькой.

То есть тяжелейшая работа не на себя, при очень скудной личной жизни. И при этом у человека абсолютно счастливые глаза, я увидел счастливого человека. Я тогда был молодой, а она была уже опытная, взрослая христианка, давно воцерковленная. Понимаете, она выбрала стезю своей жизни как служение тем, кто наиболее уязвим, и обретала полное счастье в этом служении. Блаженнее отдавать, чем принимать, как говорит Христос, и эти слова передал апостол Павел. Она была абсолютно счастлива, потому что все отдавала, себе ничего не брала, вся ее жизнь была служением другим.

Примерно недели через полторы-две в храм пришла исповедоваться женщина, жена очень состоятельного человека (очень хорошая женщина, они потом многим храмам помогали). У нее была туга на душе, ей было очень тяжело, потому что муж подарил ей какую-то породистую лошадь, но не построил конюшню и не нанял конюха. И она поэтому плакала, ей было очень тяжело, причем дом ломился от богатства. Она была в унынии.

То есть уныние очень зависит от того, что внутри. Почему говорят, что смиренный человек никогда не унывает? Потому, что смиренный человек на земле, ему некуда падать, ему ни от чего не больно. А тот, кто вознесся высоко в своих глазах, уязвляется любым отсутствием чего-либо.

Хотя, конечно, это всего лишь схема, сейчас ситуация сложнее. Одно дело, когда я могу вернуться памятью в свое достаточно скудное детство и смириться с тем, что сейчас скудная пища, но какой отец и какая мать могут смириться с тем, что они не могут дать своему ребенку просто нормальной пищи? Как с этим жить? Это сложно, потому что Бог в нас вложил заботу о детях. Даже апостол говорит: кто о своих домашних не печется, тот отрекся от веры и хуже язычника.

Допустим, ребенок болеет и ему нужны лекарства. Если у вас много детей и каждому что-то свое нужно – это очень тяжело. Как здесь не унывать? Я для себя несколько лет назад сделал такое открытие. Я с утра просыпался, и на меня сразу обрушивалось большое количество проблем, которые я должен решить. Но существенную часть из них я не мог решить, потому что не было на это ресурсов (не только финансовых). Они были связаны с храмом, с семьей, и это меня совершенно изматывало, выжигало изнутри. Я молился, просил, но без предания себя Богу. Я требовал такого решения, которое мне казалось единственно правильным. В этом не было смирения, поэтому ничего не решалось, подступало уныние.

Я вспомнил для себя слова, которые мы слышим в храме сотни раз: «Вспомнив Пречистую Божию Матерь и всех святых (их очень тяжелую жизнь), сами себя, друг друга и всю жизнь нашу Христу Богу предадим». Это Давидово: возверзи на Господа печаль твою, и Той тя препитает. То есть: «Я не могу, Господи, с этим справиться, это Твое, помоги, а я принимаю то, что будет». И успокойся, «предай сына своего Богу», даже с его болезнями, с тем, что не получилось.

К примеру, дочка у меня сдавала экзамены в институт, была в списке шестая от начала, потом приходят те, кто учился в колледже при институте, и она становится первой, но в платном списке, а платить нечем, поэтому она не идет в институт. Ей тяжко, мне тяжко. Я хочу, чтобы она поступила, она рвется. Такая вот бесчестная организация поступления. Они в своих колледжах, училищах сами принимают ЕГЭ, и эти ребята проходят не за счет специальности. Это художественный вуз. Потом оказывается: слава Богу, что она туда не поступила. Я не буду вдаваться в подробности, но по сумме она бы этого не выдержала. Это становится ясно через полгода, по ее разговорам с подругами, которые поступили. Надо было предать себя Богу: нет так нет.  

Я до армии не поступил ни в училище, ни в институт. Я хотел быть художником, поступал в полиграфический. Если бы я поступил, был бы я священником? Все-таки священство для меня – главнейшее призвание в жизни.

– Поэтому «надо быть спокойным и упрямым, чтоб порой от жизни получать радости скупые телеграммы».

– Да.

– Вопрос телезрителя: «Сейчас постепенно начинают ослаблять карантинные меры и начинают разрешать людям выходить на работу, возвращаться к нормальной жизни. Как Вы считаете, как скоро мы вернемся к прежней церковной жизни и сможем снова собираться в храмах?»

– Я не знаю, везде разная ситуация. Как президент отдал решение о продлении или окончании мер самоизоляции регионам, так и Патриарх – на рассмотрение правящих архиереев. Если в Москве одна плотность населения – здесь одно решение. Если где-то маленький городок и там плотность совершенно другая, там уже другое решение: там может быть меньше заболевших, пик заболеваемости может быть позже.

Я думаю, мы должны извлечь для себя из этого уроки. Мы не должны вернуться в то же состояние. Мы должны попытаться понять, для чего Господь преподал нам этот урок. Всё в руках Божиих. Эпидемия могла начаться на месяц позже, и Пасха, и Страстная были бы с нами. Или на месяц раньше, и тогда бы на Пасху храмы уже открыли.   

Но почему-то для нас, москвичей и жителей Подмосковья, Господь сделал так. Мы сейчас говорим о ситуации, где было предписано закрыть храмы. Есть епархии и субъекты Федерации, где не было необходимости в этом, болезнь не дошла туда в таком объеме. Господь чем-то недоволен, Ему что-то не нравится в нашей церковной жизни. Я для себя делаю такой вывод, и я его говорю нашим прихожанам. Если они захотят, то согласятся, его услышат.  

Храмовая молитва прекрасна. Храм – это место обретения великих даров Божиих, прежде всего в таинстве Тела и Крови Христовых. Но храмовая молитва опирается на домашнюю молитву. Это как два крыла у птицы: если не будет молитвенного труда дома, постепенно оскудеет и храмовая молитва. Да, там легче: что-то движется, символы, дьякон кадит, священник возглашает – все очень красиво устроено, так что ум легче собирается, но без домашней молитвы это не работает, начинает оскудевать, опустошаться.

Как человек, принимающий достаточно много исповедей (когда мы живем в обычном режиме), могу сказать, что существенное число церковных людей стали не очень радеть о домашней молитве и молитвенном труде. Сначала осталось только утреннее и вечернее правило, а это катастрофически мало, чтобы сохранить молитвенное устроение христианской души. Потом иногда по усталости это стало заменяться Серафимовым правилом. Потом Серафимово правило стало обычным. А сейчас и оно уже перестает у некоторых работать. Я напомню, что Серафим Саровский это правило (три раза «Отче наш», три «Богородице Дево, радуйся», Символ веры утром, вечером и в середине дня) дал крестьянам во время страды, когда они в четыре утра вставали: «Первую половину дня, когда косите, читаете Иисусову молитву, не отвлекаясь, а вторую половину дня читаете “Богородице Дево, радуйся”». А мы Иисусову молитву и молитву Богородице убрали, и у нас осталось это крошечное правило.

И конечно, постепенно христианское устроение души стало уходить. Как это ни удивительно, у нас есть лакмусовая бумажка – соцсети. Христиане (давно воцерковленные, священнослужители, церковные работники) поливают друг друга грязью, настолько бесстрашно друг друга публично осуждают... Но за каждое слово, сказанное праздно, даст ответ человек в день суда. Каждый мнит себя пророком. Осуждают, поносят. Возьмите молитву любого святого отца – там сказано: если осуждаешь, твою молитву Господь не будет слушать. Будешь просто впустую говорить.

Молитвенное правило мы сократили, молитвенный труд мы оставили. Осуждение как способ обсуждения каких-то проблем мы себе разрешили на уровне церковного сообщества. Можно встретить чуть ли не матерную ругань. Я просто заблокировал одного человека. Он спрашивает: «Что случилось?» Хороший человек, труженик. Я отвечаю: «Я не могу читать, как Вы материтесь. Я не могу при этом присутствовать».

Наше неофитское напряжение 90-х годов, может быть, такое молодое, немножко наивное и глупое, было попыткой радикально исполнить то, что нам сказано Господом. А сейчас какое-то расслабление. Огромное количество людей стало пренебрегать постами. Причем не так, как святые отцы говорят, что у всех по-разному...  Все-таки аскеза как постоянная составляющая христианской жизни тоже уходит, а осуждение приходит. Оно недопустимо, оно как кислота, которая разъедает христианскую душу. Оно разъедает наше сообщество изнутри. Мы можем обсуждать все, но с любовью во Христе, без осуждения.

Мне кажется, Господь сейчас сказал нам: «Я знаю, что вы все пойдете в храмы, вы любите эти прекрасные службы, которые Я через святых отцов для вас сотворил. Вы все будете причащаться в Великий Четверг. Вы будете этому радоваться. Это Я сказал: “Придите ко Мне все”. Но сейчас Я хочу проверить вас на другие добродетели. Обратите внимание на другое».

Люди смотрят службы в трансляции. Интересно, что у нас на службе могло быть человек 120–150, а смотрели шесть тысяч. Кто-то говорил: «Службы Страстной седмицы я никогда так внимательно не слушала». Одна женщина (она маленького роста) также говорит: «Я всегда стою сзади, стесняюсь пройти вперед. Никогда не вижу, как совершается богослужение, только слышу. А тут, смотря трансляцию, впервые в жизни была в первом ряду (камера стоит перед царскими вратами), все слышала. При этом на планшете вывела все тексты». Слава Богу, спасибо тем людям, которые на moseparh.ru, на сайте  patriarchia.ru вовремя давали все тексты. Это замечательный труд, он очень помог. Пользуясь случаем, хочу поблагодарить тех, кто это на сайтах делал.

И люди совершенно по-другому услышали эти тексты. Мы себя почувствовали общинами, которые «не в бревнах, а в ребрах», что мы друг друга любим, скучаем друг по другу. Поворачиваюсь сказать: «Мир всем», а там один певец на клиросе. Все остальные тоже тоскуют дома.

– Можно в объектив камеры сказать: «Мир всем».

– Да, я всегда кадил в камеру, потому что все люди у меня в сердце. Потом мы по-другому оценим возможность ходить в храм. Мы немного погрузились в те времена (только по другой причине), когда люди не могли ходить в храм. Новомученики десятилетиями были в заключении. Храмы были закрыты, в них нельзя было ходить, потому что за это могли сразу посадить, и люди по домам молились.

Мы с вами об этом уже говорили, но я хочу еще раз это подчеркнуть. Когда человек не идет в храм по лени или нерадению – это грех.  Если человек не идет в храм по послушанию и по внешним обстоятельствам, которые от него не зависят, это не грех. Разлучает с Богом только грех. Поэтому то, что люди не были в храмах на Пасху, это не грех, хотя это горечь, потеря, очень жаль, потому что мы ждем этих дней.

Люди, которые приняли это со смирением и участвовали в службе в той форме, в которой это было доступно, приняли пасхальную радость в сердца, потому что Податель этой радости и благодати – Христос. Он решает, кому ее дать, кому не дать. Смиренным Бог дает благодать, а гордым противится. Он дал эту благодать всем. Я звоню, переписываюсь с нашими прихожанами, они все радостные.

– Все равно чувствовалась пасхальная радость.

– Я вспоминаю свою Пасху в армии. Я убежал в самоволку, положил Евангелие на пенечек, достал сухой кусочек просфоры из пакетика – и радость была. Не всегда сейчас я так чувствую радость, потому что молодой солдатик ради Господа сделал что смог. Как сказано в Священном Писании, Господь дает мерою доброю, утрясенною.

– Я тоже помню свой случай. Рядом с частью был храм: 7 января утром я шел мимо забора и услышал запах ладана. И для меня это было Рождество.  

– А у меня было другое Рождество. Я приготовился ночью встать, попросил дежурного меня разбудить, хотел в сушилке помолиться. Не тут-то было: дивизионная боевая тревога. На улице минус 30 ̊ С, пытаешься завести БТР, пальцы прилипают, отдираешь их с кожей…

– И это не грех, если тебя не было в храме.

– Надо успокоиться по этому поводу. Да, это горько, но это не грех. Эта горечь не разлучает с Богом, а показывает, как Он нам дорог. Мы сами поняли, как нам дорого храмовое богослужение, как много оно для нас значит.

– Кстати, Пасха не заканчивается. У нас есть надежда, что мы доживем до отдания, а там есть пасхальный чин как на Светлой неделе.

– По греческому чину и наши богослужебные указания это допускают, можно служить службу в этот день так же, как в среду Светлой седмицы. 

– Может быть, москвичам не так повезет, но всей нашей полноте можно прийти на службу и опять: «Христос воскресе!»

Очень важный момент: как будет преподаваться благословение? Ведь эти меры еще долго будут; говорят, до конца года. Впрочем, это еще не раз объявится, и не нами, на это есть компетентные органы: власть и санитарные врачи. Но сейчас как брать благословение у священников? Как будет выглядеть целование икон? Ведь за это время мы все будем очень внимательно к этому относиться.

– Целование икон – это очень хороший, древний, благочестивый обычай, но он у нас заменил молитву перед иконой. Подошел к святыне, поцеловал, перекрестился, лоб приложил – и вроде как все выполнил. Почему нас Господь пока этого лишает? Может быть, поэтому: эти внешние вещи нам заменяют то, что в глубине должно происходить.

– Очень много внешнего стало, перестало быть внутренним?

– А нас Господь вводит внутрь. Надо сказать, что в Церкви много меняется, это нормально. Устав о Пасхе мы не соблюдаем. По Уставу о Пасхе, после совершения утрени, совершив христосование в алтаре, я как настоятель должен христосоваться со всеми, кто в храме. Тогда, когда писался Устав, поцелуй в губы был признаком сердечной расположенности. Вспомните, «Князя Серебряного», описание пира. Это было нормально. Вспомните изображение на Берлинской стене Брежнева и Хонеккера, они целуются в губы. Это нормально, это крестьянская традиция XIX века, но в ней не было вообще полового подтекста, это даже в голову людям не приходило.

А сейчас контекст настолько изменился, что это неправильно будет воспринято. Эта существенная часть того, что мы называем «обряд», меняется, потому что меняется контекст. Это нормально. Вы сидите в галстуке; двести лет назад сидели бы в шляпе с перьями, например, в ботфортах, отложили бы шпагу.

– Может быть, в косоворотке…

– Сейчас бы это смотрелось диковато. То есть обряды меняются. Можем мы прийти в храмы и не целовать иконы, руку священника, чтобы он нас благословил и положил руку на голову? Можем. Ничего не изменится. Есть Поместные Церкви, где не ставят свечей у икон: в Сербской и, по-моему, в Болгарской. Там есть притвор, где все закопчено, поэтому раз в десять лет меняют роспись, там есть иконы Господа, Матери Божией и святого, почитаемого в этом храме, или двух-трех святых. Там стоят подсвечники. В храме же не ставят свечи. А у нас человек пришел: как это я не поставлю свечу? Но суть от этого никак не поменялась.

– Многие даже не понимают смысла этой свечи.

– Это пожертвование и образ молитвы: как кадило, как огонь возносится к небу – куда его ни наклонишь, он все равно будет вверх. У Иоанна Кассиана Римлянина есть чудные слова, что Небесный Иерусалим – это такая неподвижная мета, к которой христианин в любых обстоятельствах направляет течение своего сердца. Как, например, маршрут может быть любой: сейчас ты едешь по лесу, а потом по городу, тут снег, а тут жара – это неважно, важна метка. Так и путешествие нашего сердца через жизнь к Господу не должно зависеть от внешних вещей. Они нам помогают, они важны, но не первостепенны.

Как очень многие священники, я все предшествующие годы смущался, что мне целуют руку. Это было понятно сто-двести лет назад. Мы помним историю, как Петр I берет благословение у сельского священника, пытается целовать ему руку, а тот не дает, и Петр I впадает в гнев (как у него это было принято): «Да я не тебе, дурень, руку целую, я Христу целую руку». А сейчас люди это не понимают. Поэтому если традиция возлагать ладонь на голову благословляемого останется, я, например, буду этому только рад.

– Батюшка, время нашей передачи подошло к концу, обратитесь к нашим телезрителям.

– Мы в этом году Промыслом Божьим пропустили главные великопостные и пасхальные службы. Я пропустил службу престольного праздника нашего храма. Но Пасха должна остаться с нами. Для этого я предлагаю сейчас, пока еще идет пасхальное время, во-первых, внимательно перечитать все Евангелия о Воскресении Христовом (от Матфея, Марка, Луки, Иоанна), каждое утро читать по отрывку, по тому самому воскресному зачалу, которых одиннадцать и которые читаются на всенощных бдениях, вечером, то есть накануне воскресенья. Во-вторых, обратить внимание на то, что воскресный день в Древней Церкви воспринимался как малая Пасха. У нас сейчас это почти ушло, ни в чем не выражается. Тот, кто пропускает всенощную, не слышит этого отрывка, не поет «Воскресение Христово видевше», не слушает тропари Пасхального канона. Он приходит на литургию, а там читается Евангелие о чуде Христовом, или притча, или какое-то наставление Христово... Древняя же Церковь очень четко выделяла этот день Господень как Пасху. Это еще выражалось в том, что в этот день не делалось земных поклонов, даже на литургии при изнесении Чаши.

Отсутствие земных поклонов в воскресный день – это даже не традиция, это постановление I Вселенского Собора (20-е правило) и  VI Вселенского Собора (90-е правило). Давайте это сохраним через восстановление этой традиции, восходящей к постановлениям Вселенских Соборов, через чтение воскресных Евангелий, через пение «Воскресение Христово видевше». Может быть, прийти домой и прочитать внимательно и медленно воскресный канон, который читался вчера на всенощной.

В любое воскресенье Пасха будет с нами, а это самое главное. Ведь не случайно наш любимый Серафим Саровский в любое время года, даже Великим постом, встречая приходящих к нему людей, говорил: «Радость моя, Христос воскресе!» Для него это было самое главное.

Ведущий Сергей Платонов

Записали Елена Кузоро и Наталья Культяева