Беседы с батюшкой. Мученичество за Христа

В петербургской студии нашего телеканала на вопросы телезрителей отвечает председатель Совета по культуре Санкт-Петербургской епархии священник Илия Макаров.

– Сегодня мы будем говорить на важную и очень интересную тему – о священномучениках.

Тяжело вздохнув, начинаю передачу, потому что тема священномучеников не только в Петербурге, но и вообще в России – особая. Было время, когда мы не могли говорить «священномученики», но точно знали, что это мученики за веру Христову. Мы не знаем всех. Мы не знаем всех поименно. Если бы только мы обладали какой-то общей памятью или каждый из жителей наших сел (уж не говорю про города) был прихожанином Церкви и знал бы тех людей, которые пострадали за веру и отдали за нее свою жизнь...

Девятого февраля будет отмечаться день памяти (Собор) новомучеников и исповедников Церкви Русской; мы будем служить литургию, будем всех их вспоминать. На заставке в студии – икона. Мы видим, что все эти люди – очень разные. И мы понимаем, что здесь только лишь небольшая часть тех людей, о которых мы с вами будем сегодня говорить. Для начала простой вопрос, но требующий неформального ответа: кто для Вас священномученики?

– Согласен, тема непростая. С одной стороны, мы о ней говорим с неким воздыханием, с печалью в сердце; может быть, даже с возмущением, вспоминая историю XX века, историю новомучеников и исповедников Церкви Русской. Среди них и священнослужители, которые шли до конца, до самой смерти, исповедуя Христа и служа всем верующим своим человеческим достоинством, своим опытом, своим духовным статусом. С другой стороны, даже в песнопениях, которые мы будем исполнять в ближайший воскресный день, говорится о торжестве: Церковь торжествует в память этих новомучеников.

И здесь некая антиномия (этот термин мы любим вспоминать в православном богословии). То есть, с одной стороны, день печальный. Тем, которые будут молиться, например, в Левашовской пустоши, где много тысяч таких людей были замучены, убиты, даже не погребены (слава Богу, сейчас там есть храм и это место овеяно молитвой), казалось бы, невозможно быть в радости. Но когда мы совершаем церковное богослужение, то понимаем, что соединяемся именно со святыми людьми; в этой печальной памяти мы торжествуем победу жизни над смертью, победу Христа над адом.

Человека лишают жизни за то, что он исповедует своего Бога, за то, что он служит добру, за то, что он никому не желает зла, а призывает к правде, милости. Момент смерти такого человека – это и есть торжество истины: человек готов перейти за грань, отделяющую жизнь на земле от вечности, готов перейти через этот барьер, который мы именуем смертью. Для того чтобы быть на это готовым, нужно быть невероятно верующим по своей силе человеком.

Мы вспоминаем древних мучеников (большинство из них, кстати, были именно воинами), потом (по количеству прославленных) священномучеников, священнослужителей, пострадавших за Христа. Ведь они были готовы на смерть, потому что в одно мгновение исповедали Христа, для них иная жизнь уже была немыслима. Поэтому если эту жизнь у них отнимали, для них это ничего не стоило – перед их глазами открывалась вечность. Поэтому многие века весь христианский мир прославлял этих мучеников.

Простите за такой пространный ответ, но действительно очень многое в моей личной жизни вспоминается, связанное с памятью и древних мучеников, и новомучеников. Когда мы читаем жития древних мучеников, они ведь очень однообразны в основном; такое ощущение, что они составлялись по одному шаблону. А это так и есть. Откуда мы вообще знаем об этих людях? Римские власти, когда подвергали страданиям и смерти этих людей, будучи бюрократами, все фиксировали. Эти акты потом оказались в иных источниках и дошли до нас. То есть краткая сводка о том, что произошло с человеком, с подробным описанием того, как его мучили, как убивали, дойдя до нас, по сути, и стала основой жития этого святого, этого мученика.

Читая это (не только сегодня, но, подозреваю, и сто лет назад, до революции), наверное, от этого однообразия люди приходили в некое смущение. А ведь часто жития святых читаются в монастырской практике во время трапезы, в духовных школах, которых было много до революции. И думаю, что актуализация мученического подвига как будто бы стиралась. Неприятно человеку слушать, как кому-то отрывали пальцы, вливали раскаленное олово в рот или колесовали (по-разному мучили). С одной стороны, приходишь в ужас от этого, а с другой стороны, это как будто бы приедается, становится для нас некой формальностью, но не актуальным переживанием, хотя мы отдаем дань их подвигу.

И вот Господь дает России XX век, дает новых мучеников. И советская власть не отличилась от римской в бюрократии – все допросы фиксировались. Потом эти архивы стали для нас открытыми. И ведь все тоже шло по шаблону. «Вы призывали к свержению советской власти?» – «Нет». – «Вы выступали против?» – «Нет». – «А к чему вы призывали прихожан?» – «Любить ближнего, молиться Богу...» Тоже по шаблону. Но дай Бог, чтобы эти жития нам не приелись так же, как жития древних мучеников. Не случайно Господь актуализировал для нас вновь эту древнюю мученическую историю. Эти новомученики к нам очень близки (об этих людях мы знаем больше, чем по сводке карательных органов; эти люди отстоят от нас всего на несколько десятков лет), и хотелось бы, чтобы их жития не стали для нас формальностью.

– Вопрос телезрителя и Москвы: «Когда читаешь жития святых, в частности мучеников, невольно воспринимаешь их как страшную сказку: каким только мукам не подвергались они за веру! Существуют ли сегодня такие обстоятельства, при которых могут появиться мученики за Христа?»

– Да. Насколько были приукрашены мученические акты – не берусь  судить. Мне кажется, что свирепости хватало и древнему человеку, и сегодняшнему современнику хватает. Если мы обратим внимание на то, что происходит с христианами Сирии, каким мучениям их там подвергают люди иной веры, вплоть до самой смерти, то, думаю, ум человеческий сегодня  даже изощреннее, чем у древних. Если раньше все шло по шаблону, как принято, то сейчас такая «свобода» у изуверов, что, думаю, ни один фильм ужасов не сможет нам передать то, что там творится.

Значит, возможны и сегодня, подобно древним мученикам, страдания и смерть за Христа (насильственная и очень жестокая смерть). Не дай Бог нам оказаться в этих временах и пережить их. Поэтому Церковь надеется (и мы надеемся сегодня в России), что опыт XX века, советского безбожия и многотысячного сонма наших новомучеников даст нам силы вновь не встать на те же грабли, которые нас обязательно ударят древком по голове.

Не случайно Церковь призывает одуматься; не случайно Церковь ссылается на опыт прежних поколений. Ведь в России не только революция давала повод размышлять о мучениках, исповедниках и о том глубинном, жесточайшем падении, которое происходило с русским верующим народом. А Смутное время? А патриарх Ермоген, исповедник, по сути замученный в темнице? Мы его сегодня воспеваем как идеолога освобождения русских земель и от интервенции, и от смуты.

А ведь что происходило тогда? Я даже боюсь утверждать, но такая мысль всегда приходит в голову, что, наверное, предвестником сценария революционной жестокости было именно Смутное время. Да, повод был другой; да, не менялась формация (как говорили марксисты), но это жестокость, борьба за власть, желание не останавливаться ни перед чем, даже перед убийством своего собрата!.. Мне кажется, Смутное время нам сразу показало, что сценарий революции немыслим для России, потому что это будет гибель. И только милость Божия при повторе этого сценария с новыми вариациями в начале XX века помогла нам оказаться сегодня здесь, в этой студии, и, взирая на икону сонма новомучеников и исповедников Церкви Русской, говорить о том, как мы благодарны их подвигу. Они на свои плечи (они же уподобились Христу) взяли грехи нашего Отечества, с которыми мы пришли к началу XX века.

– …Хочется спросить: неужели наша память настолько коротка? В этом году исполняется 1 700 лет со дня подвига Севастийских мучеников. Когда мы читаем о том, что это были за Севастийские мученики, сердце начинает дрожать. Далее: 780 лет со дня Невской битвы; 95 лет со дня смерти патриарха Тихона. Я уже не говорю о том, что совсем недавно, еще 30 лет назад, за веру во Христа можно было сесть в тюрьму...

– Или в психушку.

– Что еще хуже. Это было! Мне больше пятидесяти, и я помню это время. Я думаю о том, что если забыть подвиг новомучеников, то это время вернется заново, все придет опять. Если наша память столь коротка, не может ли случиться так, что потребуются еще тысячи новомучеников, чтобы обновить нашу веру?

– Если такой подвиг понадобится (мы не знаем, когда это может случиться), то, наверное, так и будет. История об этом свидетельствует. Много таких фраз в нашей культуре: «если мы забудем войну, вновь придет война». Вот уже 75 лет прошло, а войны продолжаются. Сколько бы мы ни говорили о том, что нас в них втягивают, мы их не хотим, но ужас этот касается каждого; может быть, не так явно, как в Великую Отечественную войну, но в любой российской семье может оказаться молодой человек, который будет отправлен в армию, согласится воевать в горячей точке и может не вернуться обратно. То есть ужас потери ближнего актуален сегодня.

И когда мы говорим, что забываем подвиг наших новомучеников, то нам этот подвиг напоминается нашими собственными страданиями, мучениями или страданиями наших ближних. И по-христиански нам не должно быть легче от того, что страдаем не лично мы, а страдает кто-то рядом с нами; абсолютно не легче. Иногда, когда смотришь, что рядом с тобой гибнет человек за веру Христову, а тебя, христианина, по каким-то обстоятельствам не трогают (как-то ты избегаешь этой участи, ничего плохого при этом не делая), то становится не по себе: душе очень тяжело это видеть, лицезреть.

Вспоминается фильм про миссионеров в Азии «Молчание». Фильм неоднозначный в том плане, что его все по-разному воспринимают. Остался ли все-таки верным этот миссионер, который, по сути, растоптал свою веру, только бы его не убили. Притворившись, сохранил ее в душе или все-таки отрекся? Знаю, что православные люди, смотря этот фильм, спорят между собой, насколько финал этого фильма неоднозначен, с точки зрения верующего человека. А сколько таких дилемм было в реальной жизни?..

Мы сегодня рассуждаем, каково было тем людям, на глазах которых гибли мученики: почему они не вступились за них? почему их это обошло стороной? Они что, поклонились идолу, отреклись от Христа и исповедали советскую власть? (Я имею в виду и древних, и новомучеников.) Почему рядом стоящих с ними верующих людей это не коснулось? Рассуждая в этом формате, сложно избежать осуждения. Нам сегодня некоторые глашатаи говорят:  «Что же ваши предшественники шли на общение, на взаимодействие с безбожной властью? Почему вы не разделили подвиг новомучеников? А где вы были в это время?..» (Популярный вопрос в 1991 году: «Где вы были 19 августа 1991 года?» Помните? Такой вопрос задавали в лицо каждому, у кого брали интервью. Такое время мы помним.) И только история, только церковный опыт помогают нам это преодолеть.

Например, в древности на первых Вселенских Соборах, на Поместных Соборах, уже после того, как эпоха гонений завершилась, рассуждали о том, как выработать общее отношение к тем людям, которые промолчали, не пошли на смерть, скрывались в пещерах от смерти: считать ли их малодушными предателями? Или все-таки воспринять их опыт и принять их так же, как мы принимаем подвиг мучеников, потому что в это время они сохраняли Церковь, чтобы она жила, чтобы происходили таинства, чтобы шли молитвы?

– Вопрос телезрителя: «Чтобы у нас сохранялась память, может, нам чаще обращаться к новомученикам Российским? Не только в молитве, а так, как мы друг с другом общаемся. И они же будут откликаться...»

– Все правильно. Церковь живет молитвенным опытом. В принципе, Церковь – и есть молитва. Богослужение – сердце жизни Церкви. Все остальное – прилагаемое к нашей молитве и к нашему общению с Богом.

Конечно, общение с новомучениками в молитве помогает нам и не забывать о них, и вдохновиться силой их веры. И, может быть, даже помогает нам предотвратить подобные периоды в нашей истории. Забывая обращаться к святым предшественникам, не веря в эти молитвы, мы и начинаем приходить к такому состоянию, когда нам этот подвиг, эта великая жертва необходимы.

В то же время, когда смотрим на церковный календарь, грустно иногда, что мы не знаем древних мучеников по имени: или указано в виде цифры, сколько их пострадало, погибло, или мелкими буквами стоят имена этих древних мучеников, а крупными и жирными буквами – кто-то из любимых русских святых. Теперь по-другому, особенно после Юбилейного Собора 2000 года, когда большое число новомучеников было прославлено: теперь уже жирным красным шрифтом написаны имена известных почитаемых новомучеников. И даже есть большой список имен с фамилиями (сейчас принята такая традиция, что имя новомученика указывается с фамилией). А раньше мученик именовался по месту своего подвига…

Бутовских сколько можно написать, левашевских... Указывать фамилию – это не совсем традиционная история, но принята такая форма. Посмотрите, опять Господь нас побуждает не пренебрегать этой памятью. И мне кажется, что сегодня, в контексте памяти новомучеников Российских, для нас вновь актуализируется память древних мучеников. Мы вновь вспоминаем великомученика Георгия, и не только потому, что он покровитель нашего воинства; великомученика Пантелеимона, и не только потому, что он наш целитель. Вспоминаем бессребреников, жен-мучениц, их подвиг, вспоминаем даже малоизвестных (потому что мы о них мало слышали) мучеников с диковинными именами. Иногда вызывает улыбку гоголевская история про Акакия Акакиевича. Наших предков XIX века именовали по святцам, и эти имена в основном были именами древних мучеников. А сейчас уже именуют наших малышей именами новомучеников Российских.

То есть молитвенное обращение должно быть постоянным, полноценным и не время от времени, не надо ждать, когда что-то вспыхнет. Мировой пожар раздуть не под силу человеку, если Господь не попустит. А мы, верующие люди, реально можем поддерживать пламя нашей веры. И мы все время должны в нее подбрасывать маленькие уголечки в виде наших молитв. Я считаю, что уголечки молитв к новомученикам – самые яркие и дольше всего не гаснут.

– Вы мне напомнили про слово на смерть священномученика Петра Скипетрова одного из наших петербургских профессоров. Он сказал, что такие отцы, как Петр Скипетров, необходимы нам как духовные маяки, чтобы душа наша не заснула в теплохладном успокоении. Об этом я и хотел Вас спросить – о той самой теплохладности, которая сейчас процветает. Ведь когда к Вам на курсы приходят совсем молодые люди и Вы с ними разговариваете, я понимаю, что Вы еще как настоятель храма священномучеников наверняка им говорите что-то. Им невозможно говорить о чем-то какими-то уж очень церковными словами, и я знаю, что Вы разговариваете с ними очень просто. Что Вы говорите им о новомучениках?

– В нашем храме при епархиальных курсах во имя священномученика Серафима говорить о новомучениках, священномучениках XX века просто, потому что достаточно вспомнить жизнь самого Серафима (Чичагова) – славного победного полководца, умнейшего человека, невероятно творческого, разностороннего, который любил жизнь, был завидным женихом по молодости, которому ничего не надо было делать для того, чтобы свое место в обществе как-то заслужить, заработать. Он был одарен такими талантами, которые сами как на крыльях несли бы его по этой жизни. Но он выбирает себе, причем задолго до революции, духовный путь. Потому что чувствует призвание помогать людям именно в духовной среде, в духовном ключе, в духовном мире. И этот путь становится невероятным.

Мы хорошо знаем Иоанна Кронштадтского (кстати, они были духовно очень близки), каким он был духовником. Меньше знаем о Серафиме (Чичагове), но он был не менее сильным духовником по своим взглядам, по своему воздействию на людей. Я считаю, хорошим примером его духовнической силы было то, что его, лежащего на постели умирающего старика, выволакивают для того, чтобы расстрелять. Представляете? Безбожники чувствовали его невероятную духовную силу. Бесы – они духовные, хоть и со знаком минус. И они духовную силу лучше нас, плотских, чувствуют. Я думаю, что большевистской власти они и навевали эту ненависть к духовной силе Серафима (Чичагова).

Достаточно рассказать несколько аспектов из его жизни, а потом показать его архиерейское облачение, часть от которого есть у нас в храме и стоит всегда на горнем месте, где и подобает стоять архиерею (настоятелем нашего храма является митрополит, храм находится на территории епархиального управления, я там лишь ключарь). То есть это горнее место, да еще и с архиерейским облачением священномученика (а это то облачение, которое он надел при погребении Илариона Троицкого, еще одного священномученика) – преемственность святительского жертвенного служения воочию видна. И когда молодые люди, услышав о Серафиме, прикладываются к этому саккосу, видят его, трогают руками то, что он носил, обагренное кровью Илариона (потому что когда человека погребают после смерти, в силу естественных причин эта одежда становится единой с его плотью, с его телом), тогда можно вообще ничего не говорить. Это на молодое сердце влияет: оно очень восприимчиво к подобным вещам.

– Жизнь обычного человека, превратившего свою жизнь в подвиг…

– Вопрос телезрительницы из Санкт-Петербурга: «Я достаточно поздно пришла к вере (мне уже за 60 лет), все мои предки жили в безбожное время, я жила в абсолютно атеистической среде и вопросы им не могла задавать, но знаю, что никто из моих родных не пострадал за веру Христову. В календаре у нас 9-е число – день особого поминовения всех усопших. А как правильно поминать моих усопших предков в этот день? Поминать или нет? Хотя я чувствую, что они все пострадали от этого безбожного времени, и на себе это ощущаю».

– Хороший вопрос. И смотрите, какое послушание Церкви. Раз благословляется поминать, значит – надо поминать, причем человек хочет помянуть кого-то конкретно. Потрясающе! Я считаю, что это очень сознательный подход к настоящей церковной жизни, когда ты конкретно жаждешь молиться о тех людях, о которых сегодня Церковь благословляет молиться.

Я согласен, страдали не только те, кто явно был замучен, не только священнослужители, страдали и по-настоящему верующие люди, и те, кто в церковь не ходил, но душа тосковала по чистой и настоящей вере. Потому что вера в светлое будущее обманывала людей, они этой верой упивались лишь на демонстрациях и  партсобраниях, а сердце по ночам клокотало, когда никто не видел, и человек все равно свои мысли возносил к небу: там счастье, там источник чистой радости, не в этой плоскости. И таких людей, я верю, было большинство. Поэтому, думаю, и у наших предшественников, которые явно не были церковными людьми, все равно было страдание о том, что их окружает. Я считаю, что в этот день и их нужно помянуть, все-таки они жили в это время.

Я не случайно упомянул, что подвиг мучеников – это еще и подвиг тех людей, которые находились рядом, которые не выразили свой подвиг: они молчали, но не предавали самих себя, не предавали правду. Но они не проявили себя так ярко, наглядно для нас. Они, стиснув зубы, сжав кулаки, все-таки верили в правду, стремились к истине, а значит – это день и этих людей. И мы должны за них молиться, чтобы Господь их помиловал, потому что эти люди до нас донесли день сегодняшний. Мы все-таки сегодня живы, наша страна не ушла в небытие. Да, Русская Церковь зиждется на крови мучеников, но в том числе хоть и на молчаливом, но ежедневном, будничном подвиге наших предшественников, которые хотели, чтобы мы жили в счастье. За них тоже надо в этот день помолиться.

– Начинаются подготовительные недели к Великому посту, и именно с этого дня. Совершенно удивительно, но каждый раз я думаю о том, как все в нашей Церкви промыслительно...

Неделя о мытаре и фарисее. Когда мы вспоминаем то время, осознаем, что там были люди, которые ставили пулеметы против своего народа, а народ собрался по набатному колоколу лавры и пошел отстаивать ее святыни. Ведь по тем самым протоколам революционеров было известно, что более 500 тысяч петербуржцев вышли на улицы в знак протеста против смерти Петра Скипетрова.

– Сегодня только «Бессмертный полк» собирает такое количество, заметьте – в память о наших предках.

– А ведь тогда в Петербурге жило чуть больше двух миллионов. То есть это представить себе трудно. Говорят, по протоколам известно, что люди занимали Невский проспект от дома до дома; и они протестовали. Наверное, тогда эти бесы и поняли, что Церковь не в бревнах, а в ребрах, и перестали сносить церкви, а стали убивать людей. Прошу Вас прокомментировать: насколько сейчас оправданна приверженность Церкви как дому Божьему? Ведь мы же постоянно слышим: зачем ходить в церковь, ведь вера не в доме, не в бревнах?

– Да, Бог в душе. А когда начинаем копаться в этой душе, не находим Его там, и возникают у нас всякие разговоры, что Гагарин летал в космос и Бога там не видел. Это ведь насмешливые разговоры. У нас ведь Бога в душе тоже нет. Потому что Бог в душе влечет человека к Себе: если не прямо на небо, то, по крайней мере, к Своему видимому пребыванию здесь, на земле, к Своей благодати. Две тысячи лет со времен Тайной Вечери благодать Божия совершеннейшим образом передается верующим во Христа людям в таинстве Евхаристии – мы соединяемся с Богом. Если у меня Бог в душе, то как же я не хочу с Ним соединиться?  Смешно же: я так люблю эту женщину, что в душе женюсь на ней, никогда к ней не подойду, и мы будем одной духовной семьей, ни разу друг друга не видя и не приближаясь друг к другу. Почему в земном плане мы, если любим кого-то, хотим с ним быть вместе. А если мы любим Бога, раз Он у нас в душе, то почему мы не хотим с Ним быть буквально?

Наверное, еще один аспект Вашего вопроса в том, насколько мы храмы в своей душе созидаем, влекомые подвигом новомучеников, а не ограничиваемся лицезрением храмов внешних? Да, количество храмов на улицах не зависит от наших храмов душевных (есть они у нас там или нет). Но наше желание строить храмы видимые – это прямое следствие того, что мы созидаем храм в нашей душе. По крайней мере, так было в Древней Руси. Ведь для древнерусского человека храм – это и место присутствия Бога, и в том числе дом, где можно защитить себя. В момент нашествия врагов прятались за толстыми стенами монастырей и соборов. Это было нормой для того времени.

А почему сегодня человек не готов прибегнуть к защите в стенах храма, когда он максимально уязвим в своей душе от воздействия всего этого электронного и технологичного мира, влияющего на нас? Почему не прибежать в храм? Ведь это же факт, что там ты успокоишься и на несколько минут задумаешься, все ли с тобой нормально сегодня. А если у тебя Бог в душе, как говорят сегодня некоторые, увлекаясь стихиями этого мира, Он настолько глубоко, что ты не слышишь Его стука в двери твоего сердца. Потому что вся эта видимая мишура, весь этот наш электронный мир так засасывает, что только в споре с человеком, по-настоящему верующим, и вспоминаешь, что Бог у тебя в душе, а в другие моменты, наверное, Его и не чувствуешь. Поэтому пускай будут видимые храмы, пусть их будет больше, но пусть они наполняются людьми с внутренними храмами, пусть эти храмы не простаивают. Ведь это же ужасно, когда храм построен, но пустой.

Древняя миссия как распространялась? Сначала миссия, убеждение людей в необходимости Бога в их жизни, а потом строительство храма. Сегодня есть несколько внешний подход: будет храм – будут и верующие. Наверное, сегодня сознание такое. Сегодня нужно дать возможность человеку прийти, должна быть шаговая доступность – вот такой сегодня человек расслабленный, ему все должно быть очень доступно, он далеко ходить не намерен. Но как важно, чтобы эта необходимость была в его сердце. И как ее зародить? Сегодня мы слабые миссионеры, к сожалению, очень слабые. А они – новомученики – первоклассные миссионеры. Говорить о них современному человеку, мне кажется, будет продуктивнее для нашей миссии, чем какими-то другими способами убеждать, что Бог в его жизни необходим.

– Когда наши дети в школах, они стоят на передовой в борьбе с самым сложным, секулярным, как мы говорим, миром гаджетов, наслаждений. Самые беззащитные люди находятся на передовой линии. И нам иногда очень сложно что-то им рассказать по причине того, что мы начинаем говорить какими-то очень выспренними словами и совершенно не умеем говорить. И вот пример новомучеников. Если обыкновенному человеку  почитать их жития и самому представить себе эту праведную жизнь, в этом случае можно увидеть жизнь неправедную? Может быть, это поможет нам разобраться в душе своей, чтобы научиться говорить с детьми?

– Нам следует сегодня учиться отходить от экшена. В мученике нам интересен не вот этот ужастик – то, как с ним поступили, а интересно то, что его влекло к жизни вечной, что утрата земной временной жизни для него не была проблемой. Какой он был человек? А ведь можно узнать какие-то личные качества многих.

Например, Кира Оболенская, наша петербургская новомученица. В этом году мы ее особенно вспоминали, недавно был детский конкурс среди школьников, которые о ней читали, изучали ее жизнь. Какие потрясающие картины они нарисовали с ней! Какую потрясающую мультипрезентацию они сделали, как говорили о ней, с какой любовью! А она была учительницей. Я поймал себя на мысли, что ни разу не было сказано о моменте ее кончины, как ее замучили, а любовались ее жизнью, ее красотой, ее жизненным подвигом. То есть, оказывается, история самого человека интереснее, чем экшен по поводу ужастика, связанного со зверским отношением к ней со стороны мучителей.

И мне кажется, если рассказывать такие истории об этих молодых людях, об их жизни, их служении, тогда уже сам факт, что они были готовы отдать свою жизнь за истину, Бога, за веру своей страны, будет детей учить тому, каково это – жить по правде, любить тех, на чьих плечах ты стоишь. И какой выбор сделать тебе, когда жизненные обстоятельства (а может быть, Сам Бог) призовут к конкретному действию, к ответу, к поступку. И тогда, мне кажется, не нужно будет воспитывать патриотов, они такими будут по определению; не нужно будет воспитывать героев и убеждать, что служба в армии – это священный долг. Для них это будет само собой разумеющимся.

– Это меня больше всего и поражает в сегодняшнем дне, когда мы сами должны быть все время готовы дать ответ, како веруеши. И когда мы произносим Символ веры, мы, наверное, просто вспоминаем это.

Ведущий Глеб Ильинский

Записали Нина Кирсанова и Елена Кузоро