Беседы с батюшкой. Храм Божий - наш дом?

В петербургской студии нашего телеканала на вопросы отвечает клирик храма святителя Николая Чудотворца в городе Новосокольники Великолукской епархии священник Владимир Флавьянов.

– Тема сегодняшней передачи сложная, но очень важная для нашей повседневной духовной жизни. Храм – дом Божий, дом молитвы. Но часто получается так, что мы не считаем этот дом нашим. Вот об этом мы сегодня будем говорить.

Человек в храме – это и радость, и в какой-то мере боль. Очень много вопросов, которые я хочу сегодня задать: как вести себя в храме, что нужно делать в храме, как быть прихожанином? И масса других вопросов. Но начнем с того, что же такое храм и почему мы называем его домом Божиим.

– Мне вспоминается замечательная пословица: храм не в бревнах, а в ребрах. Можно и широко трактовать: храм – это и природа, и вся наша планета. Храмом должен стать и дом христианина. То есть мы не только приходим в храм, но мы должны и возвратиться в храм; мой дом (или моя квартира) должен превратиться в некое святое место, где обитает Святой Дух. Так должно быть. Поэтому храм должен быть везде, где я нахожусь; я должен везде его успеть построить, поставить, создать. Если его нет, я должен его воздвигнуть; если он есть – должен прославить Бога. Слава Богу за все!

– Такая скиния, что называется.

– Можно и так. Бывают разные варианты храмов.

– Это хорошая мысль, хорошая тема, которой можно даже посвятить целую передачу. Но давайте начнем говорить о храме, который действительно не в бревнах, а в ребрах. Мы приходим в храм для молитвы. Самое интересное, что когда заходишь в очень большой и очень известный храм в будние дни, видишь, что прихожан там очень мало. Я служил в одном храме, где во время богослужения на буднях было один-два человека. Тогда я спросил отца настоятеля, будем ли мы служить литургию, если не будет никого в храме, и он ответил: «Нас сейчас в алтаре пятеро, значит, мы уже можем служить литургию». Как может себя ощущать приход без прихожан?

– Никак, его просто нет. У меня тоже был такой опыт служения, когда полгода не было прихода никакого: были я и алтарник. Нас было двое, поэтому мы литургию служили.

– «Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них».

– Да. Этот опыт у меня тоже есть. Это действительно очень большая беда современности. Как сказал один известный протоиерей: мы внутри катастрофы. Наши бабушки в белых платочках уже умерли, на их место пришли другие бабушки, они тоже умрут. А придут ли на их место другие – неизвестно. Потому что мы видим, что храмов строится все больше и больше, а прихожан становится все меньше и меньше.

– Почему у нас в храмах все-таки в большинстве своем пожилые люди?

– Это естественно. Пока мы молодые, мы ведь не об этом думаем – мы пытаемся реализовать свой потенциал, свой талант, все себе присвоить и достичь каких-то результатов.

– Без Бога.

– Разумеется. Может быть, и с Богом, но все равно пытаемся все себе присвоить. Только с возрастом начинаешь понимать, что это все не мое, что я мог бы гораздо большего достичь, если бы был с Богом, если бы не себе все присваивал. Тогда Бог дал бы мне не пять талантов, а двадцать пять. Но, к сожалению, я сам на себе сэкономил, повел себя неразумно. Это только с возрастом, с сединами понимаешь; и то не у всех это происходит. Если раньше люди старели и мудрели, то сегодня люди стареют и просто умирают. К сожалению, сегодня люди не ставят целью достижение мудрости. Наоборот, ставят цель научить кого-нибудь чему-нибудь. Это неправильно.

– Своей мудростью.

– Да. Но это неправильно, потому что это не мудрость. Мудрость – это не когда я кого-то учу. Когда ко мне приходят и говорят: «Ты мудрый – научи», я должен сказать: «Я не мудрый, я самый глупый человек на земле». Вот так себя ведет мудрый. Так ведут себя и святые. Когда к ним приходят и говорят: «Ты святой», они говорят: «Я самый грешный человек на земле».

– Мне вдруг вспомнился благоразумный разбойник, который просил лишь помянуть его: «Помяни меня, Господи, во Царствии Твоем». На литургии перед причастием мы каждый раз говорим эти же слова...

– «От них же первый есмь аз».

– Например, я прихожанин, я хожу в конкретный храм, молюсь, причащаюсь, исповедуюсь. Но каждый раз после литургии я ухожу, потому что у меня есть свои дела. Наверное, так поступает множество людей...

– Даже и священники уходят делать свои дела.

– Правильно ли это?

– Отчасти да, отчасти нет. С одной стороны, наши дела никто от нас не отнимал; мы их должны делать. Другое дело, для чего мы пришли в храм? Чтобы чему-то научиться. Научившись, мы должны измениться, преобразиться и уже преображенными преображать этот мир. Если же этого не происходит, то я не прихожанин, я даже и не священник. Я должен освящать именем Бога все; каждым своим шагом, каждым своим словом и даже каждой своею мыслью. Если этого не происходит, то я и не священник. На самом деле это очень важные критерии, которые человек к себе должен применять, а не к другому человеку: «Смотри, у тебя не получается». Это уже осуждение. Себя надо спрашивать: а я действительно нахожусь в Боге? я действительно прославляю Бога? я изменяюсь, преображаюсь? я являюсь храмом Духа Святого, живущего во мне? Эти вопросы каждый из нас должен задавать себе каждый день, каждый час, каждую секунду.

– Я часто бываю в храмах маленьких, деревенских, где совсем немного прихожан, но все они стараются что-то делать для своего прихода: моют полы, следят за свечами, готовят трапезу, помогают по хозяйству. Это служение, в принципе, понятно. И во время литургии мы молимся о трудящихся, о благотворителях и создателях храма сего и так далее. Вместе с этим, часто общаясь со священниками, я вижу, что они практически в одиночестве тянут весь труд. Им некому помочь в том, что связано не с богослужением, но с несением службы за пределами храма, – миссионеров мало.

– В деревенских приходах действительно священник берет на себя практически все: он и строитель, он должен и преподавать, организовывать воскресную школу, он сам может и полы мыть, потому что не всегда бабушки могут помочь. Не всегда бабушки могут помочь накрыть трапезу. Помогает семья священника: матушка много делает, дети священника поют на клиросе. Получается, в деревенских приходах все намного сложнее и виднее. Если в больших, богатых приходах достаточно много захожан, то в деревенских приходах либо ты прихожанин, либо никто: ты пришел, ушел – и тебя даже и не вспомнили.

Деревня – как лакмусовая бумажка вообще всего православия, получается. И очень хорошо видно, что деревня практически уничтожается. Это очень печально, горько, за державу обидно, как говорится. Потому что большая часть населения страны живет не в городе, а по-прежнему в провинции. Поэтому чиновникам, депутатам надо обращать внимание не на свою жизнь, не на свои зарплаты, а на тех людей, которые практически не живут, существуют, а еще и помогают Церкви. Сколько там пенсия? Какая зарплата в деревне? Можно ли вообще найти работу в деревне? А они еще помогают батюшке; влачат нищенское существование и вместе, всем миром, пытаются что-то сделать. Вот это действительно лепта вдовицы, это достойно всякого уважения и поощрения. Но это видит только Бог, больше никто.

– Когда Вы говорили о лепте, я сразу вспомнил о десятине. Мы, наверное, совсем отвыкли от необходимости приносить в храм десятую часть своих доходов. Ведь есть люди, которые, наверное, очень тщательно следят за этим и отдают десятую часть не только от зарплаты, но и от всего. Хотелось бы поговорить о десятине.

– Уже много времени (не один век, не одно тысячелетие) мы живем просто на пожертвования, и иногда эти пожертвования гораздо больше, чем десятина. Например, если брать деревенские приходы, я вспоминаю своих деревенских прихожан: они тратили свое драгоценное время, свои драгоценные силы, тратили самих себя, и это гораздо больше, чем десятина. Какой денежный эквивалент здесь можно привести? Да никакого. Этот труд, эта забота, несение совместных тягот... Неважно, кто что умеет, – важно, что вместе мы можем что-то сделать. Это как пчелки в улье: когда вместе, что-то можно сделать. А когда мы каждый сам по себе – это плохо.

Поэтому, с одной стороны, это правильно, что нет десятины. С другой стороны, плохо, потому что Церковь отделена от государства; ни у одного священника нет зарплаты. Наши зрители, наверное, знают, что у священника нет зарплаты, но большинство жителей нашей страны убеждены в обратном – что священники приходят в кассу и сам Патриарх каждому лично зарплату выписывает.

– Даже не Патриарх, а светская власть.

– Почему-то люди в это верят. Видимо, сказывается наше коммунистическое советское прошлое: мы все были на зарплате и к этому привыкли. Но мы забыли, что сегодня живем в другой стране, где совсем другие условия. Церковь отделена от государства, и зарплаты у нас как не было, так и нет.

Поэтому тяжело содержать храм, если не будет хоть каких-то пожертвований. Но пожертвования могут быть очень разными, необязательно денежными. Это может быть труд: кто-то затопил печку, кто-то вовремя заметил, что в храме дым пошел, – побежали, потушили. Был у нас такой случай в епархии; слава Богу, храм не сгорел. Разной бывает жертва. Может быть, это внимание, наблюдение за храмом: чтобы собака не забежала, чтобы алкоголик не зашел в храм, а если все-таки зашел, чтобы нормально себя вел, не бузил. Если начинает бузить – вывести его аккуратненько, без драки, чтобы, не дай Бог, кровь в храме не пролилась.

То есть разное служение у людей, разная жертва. Это не десятина, это гораздо больше. Человек, когда жертвует Богу, должен понимать: как Бог пожертвовал все, так и человек жертвует все. Нельзя жертвовать наполовину. Либо ты жертвуешь и живешь любовью к Богу, либо экономишь, лукавишь; и это на самом деле не любовь к Богу.

– Мы любим повторять известную апостольскую фразу из Писания: Вы – царственное священство. И эти слова обращены не к священникам, а к прихожанам. Я редко слышу об этом в проповеди, но мне кажется, это надо говорить в каждой проповеди и обращаться к прихожанам именно с этими словами. Насколько это апостольское утверждение соответствует современному миру и современному приходу?

– Апостол говорил и другие слова: вы – святые. К сожалению, сегодня мы не соответствуем ни одному, ни другому. В те годы император Нерон обвинил христиан в поджоге столицы, поэтому христиан убивали тысячами. Почти каждый день их свозили в Колизей, и они, как святые, шли на заклание. Они действительно в этом отношении были царями, то есть они, высоко подняв голову, без гордыни и какого-то фанатизма, шли на смерть, пытки, казнь. Они с радостью это делали. Это были действительно царские поступки; так мог только царь идти, презирая смерть, презирая позор, все тленное. Такие люди действительно были.

Сегодня мы тоже встречаем таких, но их мало. Это люди, которые несут бремя инвалидности, это брошенные актеры, как Георгий Вицин, например, или знаменитая тетя Валя из программы «Спокойной ночи, малыши». Они воспитывали всю страну, но были брошены страной; и умирали со смирением, даже с благодарностью, что им довелось как-то поучаствовать в этой жизни. И они были счастливы этой своей жизнью. Поэтому я беру пример с каждого из них. Нам всем надо у них учиться. Это действительно царственное священство, когда своими поступками, действиями, мыслями ты освящаешь пространство вокруг себя. Это действительно великие люди, это святые. И они могут быть среди нас; это самые обычные, обыкновенные люди, необязательно священники...

– В этом случае вспоминается эпизод, когда Авраам спрашивал у Бога, помилует ли Он город, если в нем останется пятьдесят праведников. А если сорок?.. Наш мир держится на таких...

– На крупицах.

– На сваях... Если мы говорим о приходе и прихожанах, что греха таить, бывает так, что прихожане живут своей жизнью, а воскресная школа или молодежный клуб скорее навязываются, нежели возникают изнутри прихода. Возникает вопрос о взаимосвязи между приходом и священнослужителями.

– Есть хорошее выражение: община – это когда мы становимся единой семьей. Когда батюшка – это не некая неприкосновенная статуя, которой мы цветы возлагаем и поклоняемся, а такой же человек, как и мы, а мы, прихожане, такие же, как и он. Разница только в разных формах служения: у батюшки своя форма служения, у прихожан своя, и мы друг другу помогаем. Вот тогда это действительно община. То есть вся нагрузка – общая, кладется на плечи всего прихода, при этом у каждого своя нагрузочка: кто-то шьет, кто-то у подсвечников стоит, кто-то на трапезе, кто-то следит за телефонами, чтобы никто их не включал и не разговаривал во время богослужения...

Еще раз подчеркиваю, что служение – разное. Настоятель храма распределяет все эти служения и внимательно наблюдает за тем, как это выполняется. И это действительно община – когда люди живут огромной, большой семьей. Так же, как в большой многодетной семье: один ребенок учится, другой – на коровнике, третий косит, то есть у каждого были свои обязанности. Так и в храме. Апостол Павел так и говорил: мы – члены, мы разные органы единого организма. Мы и должны быть разными. Не все апостолы, не все учителя, не все имеют одинаковые таланты, и это нормально, что мы – разные. А мы начинаем кому-то завидовать, и это неправильно.

– Вопрос, связанный с ежедневной жизнью церкви. У прихожанина бывает такое ощущение, что он не нужен. Может быть, он и хотел бы что-то сделать в храме, но его никто не спрашивает, поэтому он находится в стороне. Как поступать в этом случае человеку?

– Просто подойти к настоятелю с предложением: как я могу послужить? я могу предложить  то-то и то-то. Бывают случаи достаточно сложные. Например, на клиросе уже есть 50 человек, а бабушки в храме не могут молчать и тоже начинают подпевать, сбивая хор. Если нет благословения петь – не пойте, будет благословение – пойдете на клирос, будете петь. То есть надо уметь смиряться и не выпендриваться. Хор – это не место, где ты можешь солировать; например: сегодня на клиросе выступает баба Маня. Нет. Это мог себе позволить только Шаляпин. Полгорода приходили послушать Шаляпина, узнавая, в каком храме он поет. Но это исключительные случаи, они не распространяются на нас. Мы должны учиться смирению, это очень важно. Православие без смирения невозможно. Поэтому моя ненужность – это в какой-то мере мое сумасшествие, это мне кажется, что я не нужен. На самом деле я нужен; я живу на земле просто потому, что я нужен Богу.

– Следующий вопрос связан с конкретной практикой приходской жизни. Понятно, что в любой момент мы должны дать четкий ответ о своем исповедании веры. Часто бывает, человека спрашивают: «Расскажи мне о своей вере», а он говорит: «Приходи в храм и смотри». То есть человек неспособен ответить даже на какие-то элементарные вещи. Должен ли православный христианин, прихожанин изучать церковнославянский язык, изучать Священное Писание, участвовать в жизни прихода (например, в молодежном служении или еще каком-нибудь служении)? Сейчас у каждого храма есть сайт, за которым тоже кто-то должен следить. Вот об этом давайте поговорим.

– Очень сложный вопрос, потому что если мы применим это к нашим бабушкам (в основном ведь пожилые люди приходят в храм), то от них требовать многого уже невозможно в силу их физической немощи. Слава Богу, что они хотя бы пришли в храм. Другое дело, что и они тоже должны уметь смиряться и понимать, что не на них Церковь построена. Потому что многие из них начинают на скамеечках сидеть и раздавать «мудрые» советы, в том числе батюшкам: «Ты ж молодой, я лучше тебя знаю». Поэтому еще и еще раз смирение, еще и еще раз благословение настоятеля.

Если же взять прихожан помоложе, то это все-таки обязанность, долг изучать то, в чем ты живешь. Например, как я могу быть художником, не изучая технику рисования, стили рисования? Если я рисую баллончиком, а все остальное меня не интересует, тогда я и не художник. Да, я умею что-то, но я все-таки не совсем художник. Или, например, я пишу стихи, но только три строчки. Этого недостаточно для того, чтобы называться поэтом. Вот если ты уже все знаешь и пишешь три строчки, тогда мы прислушаемся.

– Значит, ты – японец и пишешь танки.

– На самом деле у нас есть одна большая проблема, которую я обычно так озвучиваю: зло профессионально сразу. То есть все, что зло делает, оно делает профессионально.

– Почему?

– По факту. Если дьявол что-то пытается сделать и Бог ему разрешает, то дьявол делает очень тонко, как хирург, попадая обычно сразу в десяточку. Если Бог ему позволяет. Мы – дилетанты; мы пытаемся на авось, как получится. А где же профессиональность? Ведь «пророк» по-английски переводится «профессионал, профи». То есть это человек, который все изведал, все знает, он с Богом тет-а-тет, на «ты». Мы должны учиться профессиональности. Если мы не будем изучать Священное Писание, церковнославянский язык, законы Церкви, историю Церкви, тогда о каком приходе может идти речь, если мы не в теме?

– Часто прихожане живут своим представлением о литургии, священник им какие-то вещи не объясняет или не имеет возможности объяснить. Насколько необходимо даже самым пожилым людям изучать строй Божественной литургии?

– Конечно, это нужно абсолютно всем. Но старичкам сложно уже чисто по старости, поэтому с них спрос меньше. Но, с другой стороны, если они начинают поучать молодежь или нас, священников, то здесь надо опять же смиряться. То есть не ты, бабушка, здесь главная; владыка назначает настоятеля, и настоятель под свою ответственность  назначает строй службы, за который он и будет отвечать перед владыкой.

Прихожанам действительно надо понимать смысл литургии. Мы приходим не в концертный зал послушать партесное пение, мы приходим на богослужение, где происходит величайшее таинство. Фактически мы находимся на Тайной Вечере, где среди двенадцати апостолов Иуда возлежит вместе с Христом. И мы вместе с ними возлежим, то есть мы проникаем сквозь время и пространство и оказываемся на Тайной Вечере, именно в этом моменте, а не в каком-то другом.

Поэтому, конечно, надо понимать, что происходит, какие картины нам рисует богослужение. Это отрезвляет, это заставляет задуматься, это заставляет молитвенно пребывать на службе. Конечно, могут быть и слезы покаяния. И вообще в твоей жизни многое изменится, если ты начнешь понимать, ради чего приходишь в храм. Ведь мы ходим в храм не для того, чтобы клирос послушать или свечку поставить. Раньше не было свечей, но люди менялись. Сегодня мы ставим свечи, приходим за святой водой, но не меняемся. То есть мы не ставим себе главную задачу – я должен измениться. Не кого-то изменить, а я должен измениться. Эту задачу должен ставить себе каждый прихожанин, приходя в церковь.

Прихожанин, идя в храм, не знает священников. Он должен помолиться: «Господи, вразуми священника правильно мне это объяснить, потому что я не понимаю». Священник замечательный, но он мне скажет на своем языке, а я так ничего и не понял. Я не понял, что мне делать и как жить дальше. Поэтому мы молимся друг за друга. Мы просим священника помолиться за нас, а нам, в свою очередь, надо молиться за священника, потому что и он претерпевает очень много ударов. Если завалится локомотив, что будет с вагончиками? Мы вместе, мы в ответственности друг за друга, и неважно, на каком расстоянии мы друг от друга находимся. Например, прихожане уехали в отпуск или батюшку перевели на другой приход, но мы все равно друг с другом вместе; мы не становимся меньше, мы становимся больше; мы не теряем, мы приобретаем, становимся богаче. Потому что корень – Бог (а не деньги, машина ли еще что-то). Вот православное понимание.

То есть храм для меня – это всё, приходская, общинная жизнь – это образ жизни, образ мышления. То есть я чувствую другого человека, на каком бы расстоянии он ни был; я о нем все время думаю, о нем все время переживаю. Приходская жизнь – это семейная жизнь. Если какая-нибудь бабушка не пришла в церковь, другие прихожане позвонят или придут к ней в гости, чтобы узнать, что с ней случилось, навестят ее, помогут вместе огородик поднять, чтобы он сорняками не зарос. На самом деле это обычная человеческая жизнь, которая когда-то, еще тридцать лет назад, у нас была. Сегодня мы теряем ее прямо на глазах.

– Как я понимаю, служение Церкви – это не только быть в стихаре на солее и читать часы; это все-таки служение Богу в каждом дне, в каждом часе, даже в мыслях. Поэтому помощь другим людям, милосердие и забота о людях – это тоже служение Богу. Более того, если это происходит в приходе, это и есть приходская жизнь. Так?

– Да. Но еще раз напомню: так как мы часто обманываем самих себя, мы иногда начинаем служить Богу, не служа Ему.

– Как это?

– Например, фарисеи: они же служили Богу, они постились так, как мы никогда не постились; десятину приносили так, как мы никогда в жизни не приносили. При этом они обознались: они Христа не увидели, они Его распяли. Очень часто и у нас так бывает: мы думаем, что мы в заботе о семье, о церкви, но так ли это на самом деле? Мы все время забываем, что критерий – Бог. Не я и не кто-то, а Бог – критерий всего, Он – Судья всего. Он будет решать, действительно я был в этой заботе или у меня просто было тщеславие, я хотел себя показать, играл роль хорошего, доброго, порядочного, целомудренного, интеллигентного, а на самом деле таким не являлся вообще никогда. То есть я не отношения выстраивал, а себя строил. Очень часто у нас бывает вот такой обман, и этот обман может доходить до казусов.

У меня был такой случай. Сидел я как-то читал книгу, в храме никого не было, две свечницы сидели рядышком со мной. И одна другой говорит: «Ох, какая я грешница». А другая сразу на эту волну переключилась и говорит: «Нет, я больше тебя грешница». – «Да какая ты грешница, вот у меня грехов целое ведро». – «А у меня целый таз». – «Да твои грехи – мелочи. Вот у меня грехи отборные, вонючие...»

– Гордыня.

– Да. И я их выгнал, сказал: «Идите помойтесь. Придете, когда почиститесь, а то весь храм провонял из-за вас». Они обиделись. То есть нельзя даже сделать замечание.

– Они и не поняли. Они думали, какие они молодцы...

– Вот я и говорю, что часто мы обманываемся. Мы делаем какие-то поступки, произносим какие-то слова, мысли, но забываем о результатах. Христос говорил: «По плодам их узнаете их». Какие плоды твоих действий, слов, мыслей? Воняет? Так иди и помойся.

– Помните, в фильме «Иван Васильевич меняет профессию»: житие мое...

– «Языками не владею». Значит, надо владеть языками.

– По поводу языков такой вопрос. Мы все говорим по-русски, знаем наречия, прилагательные, иногда даже умеем построить фразу. Но иногда возникает ощущение, что мы друг друга не понимаем. И в приходе то же самое происходит. Например, мне казалось, что это мое место в храме, я всегда здесь стоял, а теперь вдруг на этом месте стоит другой человек, и я вдруг начинаю говорить какие-то слова, непонятные остальным прихожанам. Хочется поговорить о понимании между нами и о языке...

– Мне хотелось бы напомнить (особенно женщинам, потому что чаще всего это именно у женщин происходит, хотя и у мужчин бывает), что любовь проверяется пониманием. Если я не понимаю другого человека, то я его и не люблю. Как я могу любить то, что не понимаю? Это невозможно. К сожалению, мы забываем эти оценочные критерии. Попробуй понять. Когда ты поймешь, тогда простишь. Когда ты простишь, тогда нет никакой обиды. А когда нет никакой обиды, тогда есть понимание и любовь. Все крутится вокруг одного и того же.

– То есть надо послушать и услышать. Вспоминается фраза: вера от слышания. Если мы научимся слушать и слышать...

– … отсюда и послушание.

– По поводу послушаний. Бывают ли в Вашей практике случаи, когда Вы накладываете на человека послушание, которое ему кажется неудобоваримым?

– А только так и возможно. Вспомним, например, спорт (а православие практически построено на этой спортивной терминологии; например, «аскеза», «аскет»): если мышцы не болят, то они и не растут. То же самое и здесь: если священник накладывает епитимью, которую человек легко выполняет, тогда в чем наступит изменение? То есть послушание и должно быть неудобоваримым, оно должно быть тяжелым. Тогда ты поймешь, что без Бога ты его не выполнишь. Вот это и есть главная цель. То есть главная задача – не решить ответы, а приобрести еще больше вопросов. И так всю жизнь.

– Еще один момент приходской жизни – исповедь. Ведь мы постоянно исповедуемся в запинающих грехах, то есть мы просим Бога простить нам одни и те же грехи: осуждение, гнев, раздражение...

– Делом, словом, помышлением, обонянием, вкусом, осязанием – и так далее скороговоркой.

– Можно ли каким-то образом использовать исповедь как наставление человека в вере?

– Мы вообще забыли, что это такое. Мы начали разговор об исповедании апостола Петра. Это на самом деле должно быть как кредо моей жизни, стать красной нитью всей моей жизни, я должен жить так, чтобы это было исповедью моей жизни. То есть каждый, видевший меня, должен сказать: да, в нем Бог, он живет с Богом, он живет в Боге. То есть человек должен исповедовать Бога, проповедовать Бога.

Люди, которые приходят на исповедь, забывают, что это не констатация факта, это не юриспруденция, не Уголовный кодекс: украл – сел в тюрьму. Не то! Здесь должно появиться изменение, метанойя – изменение ума, изменение образа жизни. Если этого не наступает, то и исповеди не было, не произошло таинства. Да, ты причастился – слава Богу, хорошо, тебе Бог позволил это, но исповедь не наступила. Люди могут ходить в храм и тридцать, и пятьдесят лет, при этом ничего не меняется в их жизни, в образе мышления. А стало быть, не было исповеди ни разу. Мы забываем о главном таинстве. Священник – это всего лишь свидетель; я нахожусь на скамье подсудимых, меня судит Бог, я прихожу к Богу на суд и что-то лопочу. Что ты лопочешь, человек? Ты так и не изменился...

– На одной из проповедей я услышал замечательную фразу о том, что если вы часто ходите в храм и не знаете, в чем исповедоваться, обратитесь к батюшке и спросите, чтобы батюшка помог вам. Может быть, это реально правильный путь?

– Да. У меня был случай, женщина исповедовалась мне и сказала: «Я не люблю мужа». А я почувствовал ложь в этой фразе. Спрашиваю: «В чем выражается нелюбовь к мужу? Вы его бьете или скверные слова против него говорите?» Она говорит: «Да никогда в жизни». – «Может, изменяли ему?» – «Нет, никогда в жизни». – «Так в чем же выражается нелюбовь?» – «Не знаю». – «А почему Вы так решили?» – «Мне дети сказали». А дети бразильских сериалов насмотрелись, им хочется, чтобы у них страсть была, чтобы они танго на столе танцевали, например. Нет, мы русские люди, мы другие, мы по-другому любим друг друга. Наша любовь тихая, спокойная, без сковородок, без каких-то истерик. Это нормально. Поэтому я сказал ей, что у них есть своя форма любви и ее надо беречь. Потому что, потерявши, мы плачем. Приходя на исповедь, мы начинаем из себя выдавливать грехи; их нет, а мы начинаем их придумывать.

– Тем более если мы исповедуемся и причащаемся довольно часто; скажем, каждое воскресенье. Человек размышляет: я не убил никого, никого не ограбил. Как в этом случае человеку понять, в чем он грешен?

– Вспомним замечательный фильм «Остров», там была замечательная концовка. Старец понял, что он – не убийца, а его покаяние не изменилось, он по-прежнему считал себя убийцей. Мы видим, что он не убийца, вот он уже генералом стал, а его покаяние не изменилось. То есть это показатель православности.

То есть каждый из нас является и убийцей, и прелюбодеем, и вором, и завистником, и обманщиком… и так далее. По всем грехам каждый из нас виновен и перед Богом, и перед людьми, перед всеми. Замечательная фраза есть у Достоевского: «я виноват во всем, всегда и перед всеми». Но не каждый может это вместить, а уж тем более жить и при этом не сойти с ума от этой мысли. Ты продолжаешь жить, продолжаешь быть счастливым, твое счастье нисколько не меняется, ты продолжаешь каяться и при этом благодарить и прославлять Бога.

– Слава Богу за все!.. Я очень серьезно подумаю над этими словами, что я виноват во всем. Об этом имеет смысл подумать серьезно, и, может быть, одну из передач мы посвятим именно этому – вине человека.

Отче, благословите наших телезрителей по окончании передачи.

– У нас была сегодня очень серьезная тема. Дай Бог (по молитвам нашего любимого святителя Николая Чудотворца), чтобы мы все умели чувствовать друг друга, понимать друг друга, заботиться друг о друге, быть единой большой православной семьей. Храни вас Бог!

Ведущий Глеб Ильинский

Записала Нина Кирсанова