Беседы с батюшкой. Феномен русской культуры. Опыт православия

В петербургской студии нашего телеканала на вопросы телезрителей отвечает председатель Совета по культуре Санкт-Петербургской епархии священник Илия Макаров.

– Тема нашей сегодняшней передачи – «Феномен русской культуры. Опыт православия». Когда мы говорим о феномене русской культуры, у меня возникает целый ряд недоуменных вопросов. Я понимаю, что тут можно говорить о феномене с самой большой буквы как о чуде русской культуры, а можно говорить в уничижительном смысле. И я понимаю, что наше общество во многом разделено по этому принципу. Кто-то считает, что культура потеряна и уже можно и не говорить о ней, потому что это культура дешевых газет, желтой прессы, ужасных фильмов и так далее. С другой стороны, в нашей культуре есть такие памятники литературы, которые никогда не исчезнут из культурного фонда вообще Земли. И это действительно чудо русской культуры, она всегда будет только обогащать культуру мира. Скажите, а существует ли сейчас культура именно в православном опыте?

– Спасибо за тему. Культура потеряна для того, кто потерял сам себя. И мне кажется, это тот посыл, который каждый должен применить к себе. Потому что любое художественное произведение, которое появилось (если оно действительно художественное), живет уже самостоятельной жизнью независимо от автора и тех обстоятельств, когда оно создавалось, и независимо от того, используем мы его в данный момент или нет. То есть, условно говоря, живет благодаря носителям. И дело не в том, что какую-то песню записали, а в том, что она есть в нотах, эта мелодия придумана, она может передаваться. Необязательно письменно (кто-то напел, кто-то перенял), но это художественное произведение, если оно таковое, живет. И когда мы с ним соприкасаемся, воспринимаем этот объект музыкальной или просто общей культуры. То есть это мы прикасаемся к культуре, становимся культурными людьми и благодаря создаваемой веками культуре можем образовываться, воспитываться, формировать себя как личность. Вне культуры сформироваться как личность невозможно.

Конечно, психологи или люди нерелигиозного мировоззрения подумают и скажут, что человек формируется в обществе; взаимодействуя с обществом и учитывая его правила, он становится личностью. Но это не так. Потому что ребенок не сразу начинает взаимодействовать с обществом, он сначала взаимодействует только с родной мамой, причем первые несколько лет своей жизни. Он не включается сразу в общественные процессы, он о них ничего не знает. И я не думаю, что его сверстники в песочнице – это то общество, о котором мы говорим. Но то, что он сразу соприкасается с культурой, это факт.

Во-первых, мама с ним разговаривает. Сам язык (то, как мы разговариваем и какими понятиями) – это принадлежность культуры. Мама своему младенцу, находящемуся еще в утробе, уже  передает это культурное наследие. Мы не можем себя мыслить вне культуры. Другое дело, что мы сегодня говорим об уничтожении, потере, о прекращении жизни культуры в тех печальных условиях, в которых мы находимся, когда не уважается ничего из того, что было до нас, когда мы презираем все великие художественные творения, те имена, дома, дворцы, художественные произведения, которые нам оставили потомки. В этом контексте не культура умирает, а мы умираем для этой культуры; мы на самом деле убиваем самих себя.

– В этом случае возникает вопрос: если я как носитель этой культуры не читаю, не читал мой отец и не будут читать мои дети и внуки, то кто будет этим носителем, кто будет нести культуру? Или мы можем сказать о том, что культура существует в некоем поле вне зависимости от людей? Можно вспомнить наши разрушенные церкви, время, когда для того, чтобы показать людям, что они потеряли, фрески в церкви, иконы сами обновлялись. Я сам видел в монастыре Арсения Коневского фрески, которые были просто черными, но со временем, без вмешательства реставраторов и художников, они обновились сами. С русской православной культурой мне, в принципе, все ясно. Но та культура, которую мы называем светской, как может жить дальше, если носители потеряны?

– А все ли нам ясно с русской православной культурой? Вот смотрите, наша заявленная тема – «Феномен русской культуры. Опыт православия». Так это в русской культуре случился опыт православия (и мы сейчас об этом можем говорить) или православие имеет в себе опыт русской культуры? А ведь популярно такое: «Ну что там православие? Изменило весь цивилизованный путь развития русичей? Давайте вернемся к родной вере». Вот новомодные течения-однодневки.  

Как же будоражит наш мозг то, что является прерогативой одного дня! Мы сегодня за тему, которую завтра забудем, готовы друг другу глотки перегрызть. Что же это такое? А то, что нас держит вообще на плаву и благодаря чему мы возвращаемся к человеческому облику, мы оставляем как будто за скобками, об этом не думаем. Но на самом деле это на нас влияет. Поэтому не русская культура приобрела православие как составную часть себя; она сформировалась благодаря православию. А мировое православие имеет счастливый опыт в лице русской культуры, которая на сегодняшний день является единственным (по крайней мере, одним из немногих) кладезем православной культуры как таковой.

– Вопрос телезрителя из Москвы: «В России стали появляться различного рода целители, которые предлагают помощь, оздоровление. Как Вы считаете, Церковь помогала все эти годы их разоблачению или нет?»

– Не совсем о культуре, но это тоже принадлежность русской жизни, русской истории; значит, и русской культуры в глобальном смысле. Конечно же, Русская Православная Церковь всегда была за целительство, за врачевание, что основано на изучении природных законов, на науке, которая регламентируется самой природой. В данном случае травушки-муравушки, а потом таблеточки – это нормально, это все природное. Химия тоже взята из природы; хоть это и синтетически произведенное, но это все бралось раньше из природы. Сейчас уже придумали какую-то синтетическую еду, но раньше, слава Богу, было все-таки натуральное хозяйство.

Поэтому, конечно, любое врачевание, основанное на природных законах, – это нормально, на то оно и врачевание. Плюс еще не забываем не только об исцелении тела, но и души, а значит, нужна молитва, нужны церковные таинства. Но шарлатанов Церковь не приветствовала никогда ни в медицине, ни в политике, ни в духовных практиках, ни в каких-то иных сферах человеческой жизни. Она всегда говорила это открыто. Мы даже знаем, сколько великих иерархов, пастырей Церкви страдали от того, что говорили правду так, как она есть, и не всем это нравилось.

– Я думаю, это и сейчас происходит зачастую.

– А мы еще не сказали о светской культуре, существует ли она как таковая… Конечно, светская (условно говоря) культура – это отголосок культуры духовной, потому что для религиозного человека, для человека думающего, не отрицающего духовную сферу жизни, феномен культуры – это соединение небесного и земного. Я уверен, что не появились бы эти прекрасные полотна, эти замечательные сочинения, эта небесная музыка, если бы человек не соединял свой дух с небесами, если бы он не был вдохновляем небесами. Из ничего ничего не бывает. Только Господь творит из ничего по Своему Божественному замыслу, человек творит из того, что ему дает Бог. Конечно, человек сотворец Бога, именно поэтому он вдохновляется Божественными замыслами. И если этого небесного и земного соединения не будет, не будет никаких великих художественных произведений. И, естественно, не будет этого арсенала, который составляет то, что мы называем культурой.

Культура – это большей частью сфера духовная. Мы говорим и о материальной культуре (о декоративно-прикладной, например), но все-таки это прежде всего духовная тема, это идея, которой вдохновляется творец, а дальше уже эта идея транспонируется на нашу обыденную жизнь. Если не знать этой связки, то о какой культуре без Бога можно говорить? Невозможно.

Если светская культура – это культура без Бога, она не может сама себя воспроизводить. То есть это скорее всего отпочкование от той глобальной культуры, которая, безусловно, имеет духовные основания. А дальше уже, переходя на светские рельсы, эта культура обретает абсолютно декоративное применение. Когда мы просто любуемся, просто говорим о правилах, когда мы этикет формулируем не потому, что это выражает нашу идею, что это наш принцип жизни, что так нам Господь повелел именно в этом этикете выражать наши духовные устремления, а потому, что так удобно жить.

– Это обряд.

– Да, обряд. И даже можно еще проще сказать: мы так с тобой договорились, потому что нам так удобно, мы не нарушаем границы друг друга; и если мы за эти границы переступим, то нам обоим будет неприятно; давай мы с тобой договоримся, у нас будет вот такой этикет. Ладно, если этикет: какой вилкой и какой ложкой... Но этика – это ведь не правила поведения, это твой нравственный уровень, твой внутренний духовный стержень. А он не формируется из этих общественных договоров. Он формируется из векового культурного кода (модное сегодня слово), который не купишь. И ты его не придумываешь с бухты-барахты, а можешь только воспринять. И чтобы воспринимать его – этому нужно учиться.

Поэтому мы воспитываем детей, поэтому они ходят в школу, поэтому мы их учим в воскресных школах, поэтому мама учит ребенка молиться, учит его воспринимать наследие нашей культуры. Этому нужно учиться. Почему? Потому, что все это уже есть – и наше приобщение к этому делает нас культурным человеком. А светская культура человеку глобально ничего не дает…

– Вопрос телезрителя из Санкт-Петербурга: «Икона – это тоже культура, культурная традиция православия. Я знаю, что это окно в Царствие Небесное. А Вы сами пробовали писать икону?»

– Основная идея иконы – это окошко в другой мир, именно в мир небесный. Но чтобы писать иконы, во-первых, надо иметь какой-то талант. И, конечно же, этому нужно учиться. Я считаю, для этого нужно призвание. Я, в принципе, себя никак в живописи не пробовал, хотя в школе на уроках рисования неплохо получалось. Но я для себя ничего не отрицаю, как не отрицаю возможность научиться играть еще на каком-то музыкальном инструменте, что-то еще научиться делать. Абсолютно не отрицаю. Я думаю, еще время на это есть, если Бог позволит. Но у меня такого опыта нет, мне совершенно непонятно, что происходит в душе у иконописца, хотя и очень интересно. Я знаю, что художники какие-то особенные люди. Кто-то их считает странными, а я их считаю необычными, с ними очень интересно разговаривать, они абсолютно нестандартно мыслят. Если, например, с музыкантами я привык общаться, то с художниками – нет, потому что я не могу уловить их язык, для этого надо быть в этой парадигме.

– У вопроса, который задал телезритель, есть еще один интересный аспект. Ведь что такое икона? Это часть культуры или культа? То есть имеется в виду, что мы способны действительно одухотворить невозможные вещи, но вместе с этим можем опошлить самые святые. И в этом случае иконопись в нашем современном обществе – это особый пласт феномена русской культуры. Так ли это?

– Абсолютно. Икона – это и культ, и культура. Вы упомянули советское время. Конечно, Вы конкретизируете, о чем мы сможем здесь порассуждать. Вы говорите об иконе, а у меня сразу воспоминания из детства, связанные с Ярославлем. В Ярославле есть абсолютно потрясающий краеведческий музей, и там есть ярославская икона, наверное, XVI века. Она какая-то особенная, уникальная. Я не могу сказать, что она мне тогда понравилась и сейчас я прямо в восторге от этого стиля и особенностей этого письма. Но я просто помню, как специалисты в этом музее рассказывали про эту иконописную культуру, как они берегли иконы.

И сейчас, конечно, верующий человек возмутится: икона должна быть в храме, а не в музее. Но я думаю, что в советское время, слава Богу, профессионалы к иконам относились как к объекту культуры (не культа), и это помогло этим иконам сохраниться. Потому что если бы мы их не считали объектом культуры, это были бы просто доски, которые выбрасывались бы в огонь и становились головешками.

– Что и делалось.

– Да, но кто-то осознавал, что это культурное наследие. И ведь в советское время что-то уцелело именно потому, что совсем скоро после большевистского переворота все-таки стали осознавать, что если сейчас абсолютно все уничтожить и начать создавать новый мир, то его не построить, потому что нужно основание. И хотя бы напоминание об этом основании, которое идет из древности, помогло некоторым объектам, зданиям, тем же иконам, храмам сохраниться. Мне кажется, эта ниточка позволяет нам сегодня непрерывно вести разговор о русской культуре.

– Совершенно точно. Совсем скоро владыка Варсонофий будет служить в храме Иоасафа Белгородского, и там была такая история еще во времена гонений. Решили устроить костер из икон, и прихожане этого закрытого храма спасали иконы из огня. Сейчас многие из тех икон висят в этом храме отреставрированные. Но мы знаем историю, что люди, несмотря на смертельную опасность для себя, спасали иконы из огня. Здесь можно говорить о том, что феномен русской культуры еще и в том, что она сохранена через такую жертвенность, какую сейчас мы себе не можем даже представить.

– В Петербурге (Ленинграде) – можем, потому что, находясь в этом городе и вспоминая блокадное время, понимаешь: люди жертвовали всем (и своей собственной жизнью) для сохранения этого города. Там был, конечно, и политический акт, политическая воля, но ведь большинство людей здесь оставались и делали все, чтобы этот город защитить и сохранить именно ради его красоты, ради его истории, такой маленькой (всего лишь 250 лет). Ну что за это цепляться? Это же не трехтысячелетний Иерусалим, всего лишь 250 лет, но люди за это держались. И это было дело не принципа: «нет, не пускать врага». У нас всякие времена бывали; и «Москва, спаленная пожаром». А здесь нет. Почему? Красоту нельзя никому отдавать, потому что в этой красоте с нами разговаривает Бог. И даже люди советского времени это чувствовали подсознательно.

Вообще подсознание – страшная сила, и не только потому, что нам об этом психоаналитики вдруг рассказали в XX веке, а потому, что оно иногда работает неосознанно. То есть, не осознавая этого, свой духовный код мы все равно бережем, этот ген не изжить из русского народа. Другой вопрос, что мы за эти последние двадцать-тридцать лет сделали, как мы соответствуем памяти наших предков, которые все это созидали? Что нового мы сделали, чем дополнили эту культуру? Это вопрос, может, даже для отдельной передачи, когда мы сможем поговорить, что с нами случилось за последние двадцать-тридцать лет.

Советский период лишний раз подтверждает, что не изжить из русского народа эту любовь к русской культуре, которая имеет в своем основании духовные корни. И эти корни неминуемо ведут нас в православие. Об этом говорят искусствоведы, педагоги в школах, это понимает каждый человек. Другое дело, что когда мы начинаем воспринимать православие очень утилитарно, обрядово, кому-то это несимпатично, а кто-то за это прячется. Но когда мы в православии видим творческую жизненную стихию, через которую Бог дает нам возможность совершать эти чудеса русской культуры, тогда совершенно по-другому начинаешь относиться и к религиозной жизни, и к культуре как таковой.

– Вопрос телезрительницы из Калужской области: «Сейчас тема – православие и культура и значимость икон в православии, но Писание говорит: не поклоняйтесь творениям рук человеческих».

– Тут можно долго говорить по поводу этих заповедей, что за кумиры и что за идолы. Но Тот же Господь в Ветхом Завете повелевает в скинии собрания: сотворите ковчег, а над этим ковчегом – изображение херувимов и так далее. А это произведение рук человеческих. Но мы уже сегодня упомянули: если воспринимать культуру и искусство как сосложение двух воль – Божественного посыла и человеческого ответа, то тогда можно говорить, что создание ветхозаветной скинии  не совсем произведение рук человеческих, потому что руки человеческие были инструментом в устах Бога, Сам Господь повелел это создавать.

А вслед за этим примером точно так же создаются и храмы Нового Завета, точно так же создается и все церковное духовное искусство. В принципе, вся культура, вдохновленная Богом, несет в себе заряд не человеческих рук, а это именно инспирирование высшей идеи. В данном случае человек – это инструмент. И мне кажется, здесь мы нисколько не противоречим Священному Писанию и Божественным заповедям.

– Саму Библию написал человек рукой и напечатал, и кто из нас сможет бросить Священное Писание на пол? Никто. А что касается икон – никто не говорит о том, что мы поклоняемся деревяшке. Хотя я понимаю: здесь есть такой момент, что мы способны верить так, чтобы использовать икону не как окно, а, наоборот, как ставню, чтобы для нас все было закрыто.

– Да, вот такой пример еще пришел в голову: как мы соприкасаемся с этим наследием? Неужели просто, идя по улицам Петербурга, смотря на эти дворцы, храмы или просто придя в музей и смотря на иконы, которые там все еще висят, мы можем прикоснуться к культуре? Не совсем так.

А если возьмем фотографию любимого человека, ушедшего из этой жизни? Эта фотография нам очень дорога. Конечно, этого человека мы можем видеть в своих снах. Мы можем иметь прекрасную память и все время зрительно представлять его себе, но нам почему-то так важен этот бумажный носитель, где лицо этого человека... Это какой-то замерший момент, но мы же будем беречь эту фотографию, скрывать ее от солнечных лучей, чтобы она не выцвела. И когда мы будем смотреть на фотографию, на это лицо и в эти глаза, мы будем соприкасаться с душой этого человека, который ушел в иной мир. В данном случае фотография – это как проводник, как медиатор, который помогает нам соприкоснуться с другой реальностью.

Икона – то же самое. Это возможность соприкоснуться с другой реальностью. Можно сказать, что мы, углубляясь в икону, оказываемся в Небесном Царстве. Видя изображение святого, мы начинаем его буквально чувствовать, мы совершенно спокойно можем с ним начать разговаривать. Конечно, можно виртуально разговаривать со своей любимой женой, например. Но хочется все-таки по телефону, а еще лучше глаза в глаза, рука за руку.

Точно так же со святыми: очень хочется их за руку подержать, но пока это невозможно, мы еще не там, не рядом с ними в Небесном Царстве, но хотя бы как-то хочется с ними соприкоснуться. И их изображение – это как фотография любимого человека. Мы через это изображение с ними как-то соприкасаемся. Уже не говоря о том, какие невероятные, чудесные посылы делает нам Господь благодаря Своей благодатной силе, в том числе через предметы и даже через икону, через более святейшие предметы – хлеб и вино, которые могут стать Телом и Кровью Спасителя. Соприкасаясь с ними, мы соединяемся с Самим Богом. Но это не мы придумали, это нам так Господь повелел, и мы это восприняли. И человек, который живет в этой духовной культурной парадигме, это чувствует и ощущает. Соприкосновение с любимым лицом, изображенным на предмете, соприкосновение со священными предметами – это соединение с тем, с кем мы хотим сейчас быть вместе.

– Буквально вчера со мной случилась очень значимая вещь. Мы недавно встречались здесь с отцом Михаилом Котовым, который рассказывал о русской литературе XIX века. Мы говорили о Гоголе, Шмелеве, и после этого разговора я взял Шмелева. Но из-за того, что у меня плохо со зрением, я слушаю аудиокниги. И я послушал аудиокнигу Шмелева «Куликово поле». Я заметил, что я стою на улице, слушаю книгу и никуда не иду. Потому что меня так поразила эта история! Это удивительно. Я вчера обновил свою веру. Я никогда уже не думал, что что-то новое мне откроется. Господь мне вчера показал, что это может быть вот так.

И вчера у меня и возникла эта тема: феномен русской культуры. Потому что я подумал о том, что русская культура в опыте православия имеет совершенно феноменальную, чудесную и исключительную особенность вообще в мировой культуре. Когда мы ходим в Эрмитаж, видим картины христианских западных мастеров, мы восхищаемся этим, но это трогает нас больше интеллектуально, нежели духовно. Почему мы сегодня так много говорим об иконе? Потому, что этот вопрос волнует всех, потому, что это тот феномен русской культуры, который необъясним практически: он только в области православной веры, а не мозга.

– В принципе, икона – феномен православия, но когда мы говорим о русской иконе, конечно же, любой здесь может вспомнить «Троицу» Рублева: все понимают, что это что-то особенное. Такого нет нигде в другом месте православного мира. И через нее русская православная культура понимается совершенно иначе.

Я тоже поделюсь своим опытом? Мне 12 лет, я на каникулах летом у бабушки. Это такой романтический возраст, когда всякие мечты уже прокручиваешь в своей голове,  думаешь, как все в этой жизни будет, ты уже взрослеешь... И у бабушки было  еще старое издание – «Мертвые души» Гоголя. В 12 лет что я там пойму, в этих «Мертвых душах»? Я никогда не отличался беглостью чтения, читал нормально, но не так, чтобы тома за сутки прочитать. А тут вообще не спал и за одну ночь прочитал эту книгу.

Скажу так: после этой ночи я повзрослел, реально стал взрослым человеком. Я, конечно же, не понял этих глубинных духовных смыслов «Мертвых душ», потом мне уже в университете расскажут наши талантливейшие преподаватели, какая духовная подоплека была у Гоголя, что же это за мертвые души, которые на самом деле бессмертны. Это все я узнаю потом. Но само произведение захватило меня настолько, что потом, когда мы уже в старших классах читали произведение Гоголя «Ревизор» по ролям, я понял, что Гоголь – это мое всё, это любовь всей моей жизни.

И когда не так давно я увидел телевизионную программу, посвященную Гоголю, где рассказывалось о его духовных переживаниях и вспоминаются другие его произведения, которые в школе не изучались, я увидел, насколько близко этот человек был к духовной реальности, насколько он был на полшага от святости, насколько купался в лучах благодати Божией... И теперь начинаю понимать, почему меня «Мертвые души» так тронули и почему они так поменяли мою жизнь. Они реально поменяли мою жизнь.

Кстати, спустя год после этого приходит уверенность, что моя жизнь должна быть связана с Церковью. Я только сейчас подумал о том, что, может быть, действительно Гоголь мне помог? Не знаю.

– Да, ведь самое главное произведение Гоголя, которое он сам считал таковым, это «Размышления о Божественной литургии»…

 И я бы еще такой аспект затронул: Россия – это не только опыт православия, но  и другие конфессии. Понятно, что в Бурятии одно, в Адыгее что-то другое, Пермский край отличается, Западная Украина – это тоже особая культура. Способна ли в этом случае культура, которая нас всех объединяет, быть разной по духу?

– Наша единая русская культура?

– Да, русская культура, если мы имеем в виду соединение светской культуры России, русской культуры в православном аспекте и вообще, в принципе, религиозной культуры.

– Ответить сложно. Вы приводили примеры разных народов, разных религиозных традиций в едином русском пространстве, а у меня в голове сразу такая аналогия: люди разные, кто-то живет на Крайнем Севере, кто-то на мысе Доброй Надежды и так далее, но это люди – и у них есть душа. У нас в России люди тоже разные, могут быть разные бытовые, религиозные традиции, но ведь у России есть душа – и мы все-таки себя мыслим как единый русский, российский народ. Русский не в плане национальности, а именно в смысле бытия на этой территории в единой культуре, в едином цивилизационном пространстве. И, конечно же, у нашего единого российского народа есть своя душа.

Так вот, эта душа какими нотками звучит? Нотками мечети, православного храма; может быть, других религиозных культур? Может быть, это симфония. В симфонии много инструментов, но эти инструменты играют одну мелодию. И, думаю, ни один мусульманин или буддист в России не обидится сейчас на меня, если я скажу, что это мелодия Христа, это мелодия, которую наши предки приняли тысячу лет назад.

Князь Владимир захотел, чтобы звучала мелодия Христа на этом едином пространстве, и именно эта православная мелодия нас всех объединяла и делала нас крепче, помогла нам выжить в советское время, когда любую религию готовы были уничтожить. Кстати, в советское время что помогло вере выстоять? Думаю, именно убежденность в нашем христианском основании культуры.

– Хороший ответ. Абсолютно согласен с Вами в этом.

 Дорогие телезрители, ответьте нам на один вопрос: а что для вас стало самым главным в вашей истории? Может, какой-то пример проявления культуры, который привел вас к вере… Как это вас вдохновило на какие-то поступки. Поэтому, пожалуйста, звоните нам.

У меня есть еще один вопрос, связанный с нашим современным состоянием. Совсем недавно мы виделись на замечательном форуме, где нашим педагогам была вручена премия «За нравственный подвиг учителя». И я был удивлен, в каком количестве люди стараются соработничать Господу в таком удивительном деле, как преподавание. Но когда мы видим обычную школу, мы как-то не замечаем этого огромного труда…

– Может быть, ужасная мысль, но самое странное, что православный человек, просто зашедший в храм, тоже не чувствует православной культуры. Оказывается, недостаточно прикоснуться к каменьям, недостаточно открыть книгу под названием «Основы православной культуры». А что нужно? Когда мы убеждали петербургскую общественность в том, что детям необходимо изучать основы православной культуры, мы как раз говорили, что это то идейное поле, в рамках которого ребята смогут друг с другом говорить о сокровенных вещах, о духовных реалиях, о своих нравственных переживаниях. Они уже есть у ребенка 4-го класса. Он здесь, на уроке, своему соседу по парте должен рассказать, как он ходит в воскресную школу и что такое православная культура, православие для него, как он себя в этом чувствует... Вот в чем смысл изучения православной культуры в обычной светской школе, когда люди могут начать вести диалог о духовной реальности. Никакой другой предмет этого не дает.

И что бы там ни говорили, мы же в курсе художественной культуры затрагиваем эти вопросы, мы же водим детишек в Русский музей и показываем им эти замечательные полотна с религиозными сюжетами… Нет, этого недостаточно, все эти символы нужно уметь расшифровывать не только как диковинку: нашли какую-то пентаграмму и решили ее расшифровать. Эта расшифровка ничего не даст, это холодный символ, который нас не связывает.

А вот когда погружаешься в духовную реальность, в эту православную культуру и сам начинаешь эти символы расшифровывать, ты еще одну реальность для себя раскрываешь, этот символ начинает тебя соединять с инобытием. Вот тогда у ребенка наступает нравственное изменение, какие-то духовные переживания. Для этого существуют курсы православной культуры в светской школе. И, мне кажется, ничем другим это не подменишь. И хорошо, что у нас есть такая возможность. К сожалению, не все ее адекватно оценивают и не все ею пользуются.

– К вам на курсы Иоанна Кронштадтского приходят разные люди: и верующие, и неверующие. Значит, общество нуждается в этом образовании, в этом знании. Что нам нужно сделать, чтобы феномен русской культуры не пропал, не исчез, не растворился в мире светского общества потребления?

– Наверное, сейчас от меня кто-нибудь ждет ответа: поститься, молиться, ходить в храм, исповедоваться и причащаться. Это может не помочь сделать то, о чем Вы сейчас сказали. А в Вашем вопросе я услышал даже призыв: а что нужно? Как важно осознать, почему от князя Владимира до сегодняшнего дня православная культура является стержнем русской цивилизации… И почему финал духовных исканий человека – это предстояние в храме перед Божиим алтарем, внимание Божественным словам, открытие своего сердца Божественной благодати.

Если до этого дойдешь и Господь тебя к этому призовет, ты с Ним соединишься в таинстве Евхаристии. То есть наоборот: не сразу исповедоваться и причащаться, не осознавая этого, а осознать, почему все это происходило с моими предками, почему мне это нужно сейчас. И когда я к этому приду, причащение Святых Христовых Таин абсолютно изменит мою жизнь. И тогда наша культура не умрет.

Ведущий Глеб Ильинский

Записала Елена Кузоро