Беседы с батюшкой. Приходская жизнь: вчера и сегодня

На вопросы телезрителей отвечает благочинный Выборгского округа, настоятель храма святого пророка Илии на Пороховых протоиерей Александр Будников. Передача из Санкт-Петербурга.

– Наша сегодняшняя тема – «Приходская жизнь: вчера и сегодня».

– Сначала я вкратце упомяну количество приходских храмов, которое было до революции. По историческим данным, в дореволюционной России было около семидесяти тысяч храмов (по состоянию на 1916 год). Перед Великой Отечественной войной по разным оценкам (точных данных нет) было примерно триста храмов в границах Советского Союза – до 1939 года, то есть до присоединения Западной Белоруссии, Западной Украины и Прибалтики. Когда эти западные части были присоединены, естественно, количество храмов на порядок увеличилось, и перед самой войной, с учетом присоединенных территорий, было примерно три с небольшим тысячи приходских храмов. Потом произошли определенные исторические события, когда советская власть изменила свою политику по отношению к Церкви, то есть прекратились кровавые гонения, массовое закрытие храмов, уничтожение духовенства, и приблизительно к 1957 году (к началу хрущевских гонений) в Советском Союзе было четырнадцать с половиной тысяч храмов. В результате хрущевских гонений было закрыто около десяти тысяч храмов. И уже к 1988 году, то есть к началу празднования тысячелетия Крещения Руси, в Советском Союзе было около семи тысяч действующих приходов или приходских храмов.

– То есть десять процентов от дореволюционного состояния.

– Примерно так. Если перед самой войной, не считая присоединенных западных территорий, у нас оставалось четыре правящих архиерея и примерно около пятисот священнослужителей (те, кто чудом уцелел от расстрелов или пребывания в лагерях), то уже к 1988 году было чуть больше шести тысяч священников и очень немного дьяконов, потому что их имели только состоятельные приходы (кафедральные или очень большие соборы), а сельские или провинциальные приходы вообще не имели дьяконов, это считалось роскошью, да и трудно их было содержать.

Мне, как священнику старшего поколения, довелось служить в советский период 15 лет, то есть в этом году исполнится 41 год, как я священник. Я был приходским священником с 1974 года по 1988 год включительно, служил в разных храмах нашего города, в трех соборах: в Троицком соборе Александро-Невской лавры (как тогда называлось, бывшей Александро-Невской лавры), Спасо-Преображенском соборе, в Свято-Никольском Богоявленском (в то время кафедральном) соборе и в ряде других небольших храмов. Тогда в нашей Ленинградской епархии было всего тринадцать действующих приходских храмов, четырнадцатым был храм Духовной академии, далее домовый храм, где были покои правящего митрополита, и еще за Троицким собором был небольшой храм, который был открыт в 1983 году, он был приписан к Троицкому собору, поэтому назвать его приходским храмом в полном смысле этого слова нельзя. Когда для иностранных делегаций нужно было показать число действующих храмов, то с натяжкой называли шестнадцать, но фактически именно приходских храмов было тринадцать.

Известно, что Архиерейским Собором под нажимом советской власти в 1961 году было введено положение об управлении всей Русской Православной Церковью, а приходской устав изменен так, чтобы восстановить советское законодательство от 1929 года, как они это объясняли. То есть если в 1945 году на Поместном Соборе при избрании патриарха Алексия I был принят приходской устав, где настоятель являлся главой прихода, председателем приходского собрания и приходского совета, то с 1961 года настоятель и духовенство были лишены всякой возможности управлять приходом и участвовать в его финансово-хозяйственной деятельности. Этой деятельностью занимались так называемые исполнительные органы, то есть староста, его помощник или заместитель и казначей. Этих людей как будто бы избирали собранием двадцатки, но это была чисто формальная акция, фактически кандидаты выдвигались уполномоченным или местным исполкомом. Вся финансово-хозяйственная власть принадлежала этой тройке или этому исполнительному органу. Настоятель и все остальные члены причта были полностью оторваны от этой деятельности: они не могли ни своего слова сказать, ни какого-то замечания сделать или какое-то предложение внести, чтобы, может быть, что-то поправить или как-то по-другому организовать. Если исполнительный орган составляли люди более-менее положительные (но это было редко), тогда еще как-то прислушивались, а если они были полностью напичканы инструкциями уполномоченного, то бесполезно было что-то говорить, это могло даже вызвать конфликтную ситуацию. И они могли обратиться к уполномоченному, что такой-то настоятель или батюшка (если причт из нескольких человек) не устраивает, и через короткое время появлялся указ правящего архиерея о переводе его в другое место.

Политика была такая, чтобы никакой священник не служил долго на одном приходе. Потому что когда он долго служит и если очень духовно настроенный, молитвенник, то люди ощущали в нем истинного пастыря и, естественно, к нему стремились, и не только местные прихожане, а даже с других приходов. То есть он обретал определенный авторитет, а это не устраивало уполномоченного, советскую власть, и поэтому перетасовка происходила очень часто, чтобы он нигде не «засиживался» и чтобы не образовывались ячейки, напоминающие общину.

Но я, как приходской священник, замечал: в наших крупных соборах бывало огромное количество прихожан в большие праздники, иногда на исповедь стояло до полутора тысяч человек, и, естественно, исповедь была общей в этом случае, потому что физически невозможно было одному священнику провести частную исповедь, и тех, кто приходил изредка и только на большие праздники, мы иногда называли захожанами, тем не менее всегда в этих храмах была ячейка или ядро постоянных прихожан. Официально они не являлись общиной, никакого специального списка ее членов не было, но такая ячейка была. Люди там были очень сплоченные, друг друга знали и помогали, тогда не было мобильных телефонов, даже и квартирных телефонов не было, но связь постоянно поддерживали, оказывали ту или иную помощь.

Могу привести такой пример: в Купчине в одном из домов жила очень больная женщина Любовь, сам я ее не видел, но по рассказам прихожан знаю, что она была лежачая, парализованная, но очень духовно просветленная, молитвенница. За ней нужен был уход, и постоянные прихожане из наших немногочисленных храмов поддерживали друг с другом связь, у них была установлена определенная чреда, когда они ездили к этой Любушке дежурить: убирались у нее, мыли ее, кормили и так далее. Мало того что она в таком положении была страдалица, у нее еще сын был алкоголик. Можно представить степень ее страданий и в то же время духовного мужества. Никто никого не заставлял и не принуждал, никакой статистики не вел, и тем не менее это имело место.

Или, например, я наблюдал такие картины: когда староста говорил, что надо храм убрать, допустим, к Пасхе, то прихожане (конечно, в основном это были женщины) организовывались и назначали определенные дни, часы, находили время (в один день это невозможно было сделать) и проводили генеральную уборку и в алтаре, и храме, и им за это никто никаких денег не платил. Это было чисто добровольное делание, доброе дело – убрать свой родной, любимый храм, в который они ходили молиться.

Прихожанами чаще всего были женщины, да и то немолодого возраста, – они не боялись. А вот мужчин почти не было: редко-редко среди молящихся увидишь, что какой-нибудь старичок стоит. Но алтари наших соборов были вместительные, и там набиралось немало мужчин, которые работали где-то на приличной должности и не могли стоять открыто среди молящихся, чтобы их никто не увидел и не узнал. Они тихонечко приходили в алтарь, мы их знали, им уже был разрешен туда вход, и они всю службу там молились, иногда со вздохом: «Слава Богу, что хоть здесь можно перекреститься без всякой боязни». В далеком 1982 году в нашем Никольском соборе было отпевание Броневицкого, мужа Эдиты Пьехи. На отпевании было много разных артистов, знакомых, родственников, сама Эдита Станиславовна не побоялась – она стояла у гроба во время отпевания в нижнем храме, а многие, и среди них даже Владислав Стржельчик, побоялись войти в собор. Он говорил, что он депутат Ленсовета, вдруг там как-то косо на это посмотрят.

Приходская жизнь того времени, несмотря на все трудности, мне кажется, была более духовная. Потому что пойти в храм открытым образом – это был уже определенный подвиг, может быть, даже вызов окружающей обстановке, господствующей идеологии, это требовало определенного мужества. Тем более стремление жить по-христиански тогда все равно как-то внешне выражалось: надо было хоть как-то придерживаться постов, и иногда люди, которые трудились в какой-то организации, когда шли в столовую, старались не брать там мясное. Первый раз этого могли и не заметить, но если такое было постоянно, тоже могло привлечь внимание. Вроде мелочь, а люди шли на определенный подвиг. Несмотря на стесненные внешние условия тогдашней приходской жизни, конечно, люди были более сплоченные, на большей духовной высоте, чем когда все стало просто и свободно.

Священнослужители тогда, естественно, были стеснены в своей пастырской деятельности. Например, до приснопамятного митрополита Никодима (до его восшествия на нашу кафедру в 1963 году) в Ленинграде почти не было проповеди, потому что надо было ее писать заранее, отдавать на проверку благочинному, уполномоченному, и только после этого можно было по тексту зачитать с амвона. Владыка Никодим как пришел, сразу эту практику ликвидировал и, наоборот, категорически понуждал всех нас проповедовать хоть на каждом богослужении без всякого препятствия. Правда, два экземпляра проповеди надо было сдавать в конце года для отчета.

Когда я был еще молодым дьяконом, вышла брошюра Лениздата «Чему учат с амвона», автором был Николай Семенович Гордиенко, главный атеист того времени в Ленинграде. Уже в перестроечное время он стал главным религиоведом и до своей смерти оставался им (он умер несколько лет назад). И вот в брошюре было написано: «Священник такой-то церкви поселка Сусанино сказал то-то…», «в Вырице священник сказал то-то…» – и идут критические замечания. Я сначала по наивности подумал, что они ходят и все проповеди прослушивают. Хорошо, могут в лавре послушать, где-то в городе, но куда-то ехать в район – вряд ли, а когда я стал священником и мы стали сдавать два экземпляра проповеди, я понял, что один экземпляр шел к уполномоченному, который передавал эти материалы Гордиенко для его работы.

Мы были стеснены: не могли свободно ездить по домам и совершать там молебны, совершать панихиды на кладбищах, не разрешалось крестить детей дома. Единственное, что разрешалось, – посетить больного по его просьбе на смертном одре и причастить Святых Христовых Таин или соборовать. Но даже здесь требовалось заполнять квитанцию-заявку, что это бесплатная треба, хотя это почти не исполнялось: иногда для отвода глаз делали несколько таких квитанций, чтобы показать, что два-три раза в год священник ходил по таким требам (на самом деле десятки раз приходилось ходить), чтобы успокоить уполномоченного и порадовать его, что духовные потребности уменьшаются. Так же делали иногда старосты, когда масса людей приходила за крещенской водой в Сочельник и в сам праздник Крещения Господня, уменьшая каждый год в отчетах кубатуру израсходованной воды, чтобы уполномоченный думал, что уменьшается религиозность, ведь он тоже где-то отчитывался в верхах. То есть присутствовало такое своего рода лицемерие и обман, но другого выхода не было.

Мы всё совершали на свой страх и риск: и крестили, и совершали молебны, и посещали тихонечко кладбища. Невозможно было открытым образом пойти в больницу. Мне приходилось иногда по просьбе некоторых людей посещать больницы. Родственники предварительно договаривались с главным врачом или с заведующим отделением, я приходил в подряснике, сверху на меня надевали белый халат, чтобы подрясник прикрыть, и я шел как посетитель. Потом приходил в палату, тихонечко надевал епитрахиль, готовил Святые Дары, из Требника вполголоса читал молитвы больному, проводил с ним беседу или исповедь и после этого причащал так, чтобы не привлекать внимание посторонних, потому что это не разрешалось.

– Я знаю, что у Вас были и комические случаи, когда приходилось тайком крестить, потом убегать, пока не пришли власти.

– Не совсем так. Был такой случай, когда меня пригласили в поселок Жихарево: это было 9 мая, в выходной день, из города приехали пятнадцать человек, которые попросили меня их крестить. Я согласился, приехал, и когда стал совершать таинство Крещения, кто-то из родственниц, молодая девушка, выпила для храбрости стакан водки, выбежала на улицу и стала кричать: «Люди, зовите милицию, здесь устроили притон, приехал поп и крестит детей!» Я набрался мужества, думаю: «Будь что будет, я же не могу прервать таинство на середине», с Божией помощью совершил таинство до конца, хотя там еще один пьяный мужчина пытался рваться, но его женщины не пустили. И когда я совершил таинство, быстренько удалился на станцию. И действительно, когда я шел к вокзалу, видел, что ехала милицейская машина, но мы разминулись, все обошлось.

– Батюшка, Вы уже много сказали о стесненных обстоятельствах, которые сопровождали жизнь духовенства, а сейчас этого нет.

– Да, сейчас такого нет. Когда-то святитель Иоанн Златоуст сказал, что горе христианам, если их не гонят. То есть когда нет трудных внешних обстоятельств, люди как-то ослабевают, становятся немного беспечными, все становится очень просто. Мне думается, в настоящее время это главная наша беда или недостаток, хотя духовенства и храмов стало намного больше (сейчас порядка 30 000 действующих приходских храмов), есть все возможности. Мы раньше только мечтали о воскресных школах, и это было невозможно, я даже не имел права как священник проводить беседы, но мы проводили их на свой страх и риск. Я в Александро-Невской лавре делал так: когда служил очередной акафист, объяснял первый член Символа веры, в следующий раз – второй и так далее. На это как-то не обращали внимания, но потом мне сказали, что такие беседы приравнивались к курсу воскресной школы, а по закону этого делать было нельзя. В основном можно было говорить только на тематику сегодняшнего дня, праздника или евангельского текста и не более того. Но мы иногда брали на себя такой риск.

Сейчас все есть: и воскресные школы, и сколько угодно можно беседовать с прихожанами, можно ездить по домам, совершать крестные ходы – полная свобода. Раньше невозможно было купить церковный календарь в лавке храма, не было молитвословов, книг Священного Писания. Прихожане даже в этой области поддерживали друг друга – переписывали акафисты. Сейчас как-то не так развито пение акафистов, а тогда прихожане очень любили петь их нараспев по воскресным вечерам или в другие дни недели, но не у всех были тексты, и люди их от руки переписывали, друг у друга брали и стояли с этими тетрадочками или листочками. А как пели! Какое было пение народное!

Иногда я слушаю по радио «Град Петров» трансляции литургии из Спасо-Преображенского собора. Я сам там раньше служил, и как там пел народ Символ веры или «Отче наш»! Сейчас поет профессиональный хор. Люди есть, но они пришли и ничего не знают, может быть, их привлекает хорошее пение хора, и это слава Богу, но сами они ничего не могут. Если выйдет дьякон и с ними запоет, они не будут его поддерживать, народного пения не получится, как пели раньше. Этого сейчас нет, какое-то ослабление, хотя вроде и храмов в нашем городе стало намного больше (сейчас их, наверное, больше двухсот, в том числе и в новых районах), но нет того «огонька».

Что касается духовенства, то на смену таким, как я, уже уходящим, пришло новое молодое поколение. В основном хорошее пополнение приходит, ничего не могу сказать, даже радуюсь, что где-то они более развитые, более грамотные, чем мы, очень хорошо владеют современными электронными технологиями, Интернетом и прочими вещами. Мы не такие, да у нас этого и не было, даже машинки пишущей не было. Но, как мне представляется, не хватает пастырей – молитвенников. Они есть, но их очень мало. Раньше храмов было меньше, но в каждом приходе был такой священник более высокой духовной жизни, авторитетный, и к нему приходили и приезжали люди, сейчас это есть, но не так. С внешней стороны приходская жизнь сейчас разносторонняя: мы занимаемся и просвещением, и воскресной школой, той или иной социальной или миссионерской деятельностью, также и с молодежью работаем – все это хорошо, так и должно быть, должно быть развитие, потому что не может все стоять на одном месте, и условия позволяют, но большой дефицит сегодня в духовных пастырях, молитвенниках.

– Вопрос телезрительницы из Санкт-Петербурга: «Я хотела спросить, по какой причине сейчас переводят из одного храма в другой? Мы так привыкаем к нашим дьяконам, священникам. Почему же их переводят?»

Дополню вопрос телезрительницы вопросом, поступившим в группе через Интернет, она спрашивает, что делать с тем, когда вокруг одного священника формируется некая группа прихожан, особо его почитающих, – это хорошо или плохо? И как быть с переводами священников?

– Сейчас таких частых переводов не бывает. За время правления владыки Владимира вообще почти не было переводов. Я как благочинный знаю, что переводы были, когда батюшка или дьякон сами захотели перейти в другой приход, и требовалось только согласовать это со старым настоятелем и благочинным и с новым. Писались с той и другой стороны прошения, а владыка Владимир только подписывал. Я ему сам говорил, что мне как старому священнику это даже непривычно, нас ведь тогда и не спрашивали: как снег на голову приходил указ о переводе из одного храма в другой. А здесь: согласно прошению такой-то переводится в такой-то приход. Поэтому сейчас частых переводов не бывает, если есть, то чаще всего по желанию того или иного священнослужителя по тем или иным причинам (может, чтобы было ближе к дому). А произвола архиерея в этом вопросе сейчас нет: если только какой-то конфликт произошел; или иногда это бывает необходимо для пользы церковной жизни. Просто так без причины сейчас не переводят.

Приведу пример: в прежнее время был у нас в Питере прекрасный священник отец Борис Корчаков, долгое время служил настоятелем в Спасо-Парголовском храме, я его хорошо знал, он жил рядом с храмом, и вдруг его перевели в Красное Село. Он уже не молодой человек был, и ездить из одного конца города в другой было нелегко. Я его как-то случайно встретил в трамвае, разговорились, и он сказал так: «Да, трудно, но я еду. И все куда-то едут, суетятся, а я сижу и думаю, что я-то ведь еду Богу молиться». Вот так человек себя утешал.

Что касается второго вопроса, когда в приходе несколько священников, иногда бывает так, что около одного батюшки группируется больше прихожан, чем около других. Если этот батюшка действительно духовно настроен, молитвенник, не интриган и не впавший в прелесть или самомнение, то здесь плохого ничего нет, тогда пусть другие тоже подтягиваются и смотрят, какие они есть, как служат и как общаются с людьми. А если этого батюшку просто куда-то «заносит» или «занесло», он впал в прелесть, группирует около себя людей, своих почитателей, и это будет напоминать сектантское направление, в таких случаях, если это становится явным и вредным для жизни этого прихода и всей Церкви в целом, должны применяться санкции правящего епископа. Или бывают конфликтные случаи, когда батюшка со сложным характером конфликтует с другими, никак не может быть в полном согласии и мире – такого переводят в приходы, где он будет один, чтобы не с кем было конфликтовать. Для того и существует правящий архиерей и институт благочинных, которые должны наблюдать за порядком.

– Вы уже сказали, что в советское время приходом фактически управлял староста или казначей, а сейчас получается так, что настоятель управляет приходом, но часто на себя берет обязанности и строителя, и менеджера, и прочие функции. Может быть, это уже другая крайность?

– По теперешнему Уставу главой прихода является настоятель, и это правильно, но иногда такое положение переходит в некую крайность, когда батюшка только делами занимается – как прораб или инженер. Хорошо, если он в этих вопросах разбирается и понимает, и его не обведут вокруг пальца недобросовестные работники или подрядчики, но очень важно в таких случаях каждому настоятелю иметь около себя очень хорошего старосту, помощника по хозяйственным делам. Такой человек обязательно нужен, иначе подобная деятельность настолько засасывает настоятеля (а проблем всегда масса, они отнимают и время, и силы, и энергию), что ему уже некогда ни помолиться, ни сосредоточиться, и он волей-неволей отходит от своей прямой пастырской деятельности, а это плохо. Поэтому непременно каждый настоятель, который теперь всегда возглавляет приход, должен находить (и Господь пошлет) такого помощника: добросовестного, честного, порядочного и хорошо разбирающегося во всех этих вопросах мирянина.

– Вопрос телезрителя из Подмосковья: «Я был в Ростове-на-Дону, и там в одном из храмов, недалеко от северного кладбища, есть большая икона Иисуса Христа, по пояс раздетого. Объясните, что это такое?» Речь идет о том, что на некоторых иконах Спаситель изображен только в набедренной повязке (например, изображение в Александро-Невской лавре справа от царских врат), а на каких-то Господь изображен в хитоне. Почему это так? Насколько это допустимо?

– В набедренной повязке чаще всего изображают сюжет, связанный с Его страданиями, а хитон – это одежда Древнего Рима. На картине Поленова в Русском музее Христос изображен немного по-другому, то есть в традиционной иудейской одежде, какую носили Его современники в Палестине или Древнем Израиле, и несомненно, что Спаситель в такой же одежде и был. В нашей иконописи или более поздней живописи итальянского или западноевропейского искусства изображают Христа в хитоне, хотя это скорее одежда знатного римлянина. Но это традиция иконописи и живописи. Здесь Он как бы предстает перед нами в Своем царском величии, как Спаситель мира, а вот в полуобнаженном виде, в набедренной повязке изображают Христа в связи с Его крестными страданиями. Но здесь нет ничего противоречивого или неправильного, просто это приближает нас к правильному пониманию, что это событие было не только духовное, но и имело свои исторические корни или аспекты.

– Сейчас в храм можно войти без всяких трудностей, и часто бывает так, что люди приходят в храм, видят причащающихся людей и автоматически подходят к Чаше. Что это?

– Такое бывает, но нечасто, и злоупотреблений здесь нет. Как правило, священники внимательно наблюдают, но бывают единичные случаи, когда этого не замечают. Приведу пример из своего прихода храма Илии Пророка, который я возглавляю более 27 лет. Когда мы начинали, с первыми прихожанами мы вместе трудились, выгребали грязь, мусор и приводили наш храм в то состояние, чтобы можно было совершать богослужения. В основном это были пожилые люди. Из них уже почти никого не осталось в живых. У нас с 1991 года существует и действует воскресная школа, и через нее уже прошло два поколения. За эти 27 лет я наблюдаю положительную динамику: сейчас большинство прихожан составляют молодые люди или люди среднего возраста, а вот пожилых бабушек уже единицы – произошла смена поколений. И люди уже приходят семьями, с детками. Такое произошло благодаря воскресным школам, в программу которых входит все: и то, как нужно ходить в храм, и наставления, как надо молиться, и главные вероучительные истины, беседы о таинствах. Это положительное явление можно замечать во всех храмах. Бывает, где-то жалуются, что бабушки злые могут накричать, если кто-то не так вошел или не так свечку поставил, – такое есть, но в очень редких случаях.

Слава Богу, мы дожили до такого времени, когда наши приходские общины стали динамичными, сплоченными. Сейчас и Святейший Патриарх Кирилл, и в Высшем Церковном Совете, и на Архиерейских Соборах говорят о том, что должна активизироваться приходская жизнь. И главное ее направление – создание общин. Но их невозможно создать административно: взять и объявить, что завтра будет община, такое изменение происходит в жизни постепенно. И в советское время было ядро сплоченных людей в каждом приходе. А сейчас, если правильно поставлена духовная жизнь со стороны настоятеля, служащих священников, благостно совершается богослужение, то и люди это ощущают. Людей не обманешь: можно внешне красоваться, но если внутри батюшка не очень наполнен духовной, молитвенной жизнью, люди это чувствуют духом и сердцем и, естественно, будут больше стремиться в тот храм или к тому священнику, в которых будут ощущать молитвенную жизнь на внутреннем, духовном уровне.

То есть если главное внимание уделять духовной, молитвенной жизни, будут пастыри-молитвенники, вокруг них и сплотятся здоровые общины, которые будут вести правильную духовную жизнь, и это оградит их от всяких поползновений извне со стороны разных сектантов, раскольников или ложных направлений. Поэтому главная ответственность лежит на наших священниках, для того они и поставлены, и когда их рукополагали в священный сан, они давали определенную присягу Богу и Церкви, чтобы быть прежде всего пастырями, а не просто жрецами или наемниками.

– Вопрос телезрительницы из Оренбурга: «Когда родилась племянница, родители назначили меня крестной, но церкви тогда рядом не было. Теперь племянница повзрослела, она крестилась, но на крещении в церкви я не присутствовала. Являюсь ли я крестной?»

– То есть если человек, которого считают крестным, на самом крещении не присутствовал, можно ли считать себя крестным заочно, будет ли действительным такое звание?

– Здесь надо исходить из того, по какой причине крестный или крестная не присутствовали при совершении таинства Крещения. Если вы считаете, что этот человек может быть крестным на самом деле, а не для того, чтобы просто формально числиться, иногда раз в году привести какой-то подарочек и этим вся его деятельность как крестного ограничивается (потому что тогда это формальность и фальсификация), если вы уверены в том, что этот человек (крестный или крестная) может быть духовным отцом или матерью на протяжении всей жизни крестника или крестницы, то в таких случаях, конечно, допустимо, если были объективные обстоятельства их отсутствия.

– Сейчас многие миряне слышат о том, что в храмах существуют некие общины, но, заходя в храм, эту общину нельзя сразу увидеть. Каким образом человеку стать членом той или иной общины?

– Значит надо чаще посещать этот храм. Когда я только начинал свою христианскую жизнь, будучи молодым человеком, и только уверовал, моим первым храмом был Троицкий собор бывшей (как тогда говорили) Александро-Невской лавры. Если я раз или два заходил, естественно, меня никто и не знал. Но когда я стал ходить каждое воскресенье, каждый праздник, то очень быстро и я узнал многих, и меня стали знать. Через год я пожелал поступить в духовную семинарию, а тогда ни молитвословов, никаких других книг не было. Когда мне вручили в канцелярии семинарии программу того, что я должен освоить, я не знал, где взять эту информацию, и мне всё сделали прихожане Троицкого собора, даже певчие в этом участвовали: напечатали на машинке целую брошюру, по которой я готовился к вступительным экзаменам. Так, с Божией помощью, я поступил в семинарию. То есть если вас будут постоянно видеть в определенном храме, вы обязательно вступите с кем-то в тот или иной контакт и постепенно вольетесь в эту общину. Конечно, если будете бывать там раз в году, то кто же вас будет знать? И вы никого не узнаете.

– Можно ли человеку, будучи прихожанином одного храма, исповедующемуся у одного священника, в какие-то воскресные дни посещать другие храмы?

– Можно. Почему же нельзя?

– Это не является предательством?

– Ну что вы! Какое предательство? Даже до революции была определенная практика. Поскольку храмов было много, около 70 тысяч (почти в каждом селе), то если в каком-то селе был престольный праздник, из других приходов ехали или шли пешком, чтобы вместе с прихожанами этого храма радоваться, торжествовать, прославлять тот или иной праздник, участвовать в нем. И в советское время так происходило, хоть и немного было храмов. Например, 10 августа – праздник Смоленской иконы Божией Матери, и многие старались попасть в этот день на Васильевский остров помолиться, да и сейчас эта традиция существует: посетить тот или иной храм в его престольный праздник. Или просто иногда захотелось посетить другой храм – ничего в этом плохого нет. Но свой храм забывать тоже нельзя: нужно помнить, что ваш приходской храм – это ваш родной духовный дом, в котором вы должны быть постоянно, а время от времени посещать другие храмы вполне можно.

– Как быть, если в общине храма вдруг возникает какое-то разделение или ссора, ведь молиться и причащаться мы можем только в мире? Каким образом тогда поступать?

– Это очень плохо, и такое, к сожалению, иногда бывает. Но конфликтные ситуации не происходят сами по себе, расколовшиеся части одной общины все равно окормляются священниками, и здесь должна быть пастырская мудрость и со стороны настоятеля, и со стороны священников, чтобы сгладить, урегулировать, погасить конфликт. Но если мира там нет и война разгорается все больше и больше, значит епархиальная власть должна применять санкции: менять настоятеля или переводить какого-то священника, который является предметом соблазна или причиной конфликтов. Пастырская работа должна быть, иначе никак. Во что может превратиться стадо без пастыря?

– Остаться стадом.

– Вот именно, неуправляемым стадом. Для того мы, священники, и поставлены, чтобы духовными словесами этим стадом управлять, направлять, вразумлять, а иначе священник будет как плохой пастух. Даже в сельской местности, если пастух не справляется со стадом коров, его заменяют. Так и здесь.

– Что бы Вы могли посоветовать в качестве главных, основных принципов духовной жизни для наших телезрителей?

– Самое главное – нам надо учиться молиться: без молитвы нет религии, нет связи с Богом. А что такое молитва? Часто молитва нами понимается как вычитывание. Это очень просто: взял молитвослов, вот правило утреннее, вот вечернее, вот к Святому Причащению, встаем и, как заведенный моторчик, начинаем прочитывать молитвы. Пусть каждый сам себе задаст вопрос: может быть, только устами произносим, а ум и сердце пребывают где-то в другом месте? Молитва должна иметь три главных качества или свойства (это слова святителя Игнатия Брянчанинова): внимание, благоговение и покаянное чувство смирения, сознания своей греховности и недостоинства.

И не надо здесь гнаться за количеством молитв. Говорят: «Я правило прочитал: столько-то канонов или акафистов» – на это не нужно обращать внимание, надо учиться молиться, исходя из этих трех главных принципов. Прежде всего надо научить себя молиться с вниманием, благоговением, со смирением и покаянным чувством. Кстати, если начать следовать этим условиям, то мы ощутим, как трудно молиться. Можно даже в пот себя вогнать от напряжения всех внутренних духовных и определенных физических сил, чтобы сконцентрировать в себе внимание для пламенной, внимательной, благоговейной молитвы. Поэтому начинать надо духовную жизнь с того, чтобы учиться молиться, а потом увидеть состояние своей греховности, не думать о себе высоко, как иногда для нас свойственно: если мы не делаем каких-то тяжких грехов, то вроде мы и хорошие, порядочные. Как говорил преподобный Петр Дамаскин, духовная жизнь начинается с ведения своих грехов.

– Благословите нас на прощание.

– Спаси Господи вас за внимание, дорогие братья и сестры, что потратили целый час на эту встречу. Насколько мог, попытался ответить на все вопросы, разъяснить, как было и как есть сейчас в нашей церковной приходской жизни, какие имеются основные проблемы. Главное – это наша подлинная молитвенная духовная жизнь, все остальное должно быть, но уже на втором плане, если не будет первого, главного, Церковь тогда превратится в некий департамент и не более того. Об этом надо всегда помнить. Всех вас поздравляю с прошедшим днем памяти преподобного Сергия Радонежского, сегодня день памяти апостола Иоанна Богослова и святителя Тихона Московского, нашего страдальца и исповедника, и с приближающимся праздником Покрова Пресвятой Богородицы. Всем духовной радости, помощи и благословения Божия и доброго здравия: духовного и телесного. С Богом!

 

Ведущий: диакон Михаил Кудрявцев
Расшифровка: Елена Кузоро