Беседы с батюшкой. Трагедия в Кемерове

В екатеринбургской студии телеканала на вопросы телезрителей отвечает игумен Вениамин (Райников), секретарь Епархиального совета, председатель Отдела по взаимоотношениям Церкви и общества, настоятель храма Державной иконы Божией Матери города Екатеринбурга.

– Сегодня в России объявлен общенациональный траур по погибшим при пожаре в торговом центре в Кемерове. Погибло более шестидесяти человек. И это событие вновь всколыхнуло нашу страну. Во всех храмах, по благословению Святейшего Патриарха, сегодня прошли заупокойные богослужения, панихиды. Из уст священнослужителей после трагедии непрестанно можно слышать, что сейчас наша задача, то, чем мы можем помочь погибшим и их родственникам, близким погибших и пострадавших, – это наша молитва. Погибших уже не вернешь. Что еще мы можем сделать в этой ситуации?

– Конечно, такие трагические моменты требуют и осмысления, и эмоционального сопровождения. Христианину, конечно, проще, потому что у нас есть механизмы, которые нам позволяют эту скорбь переживать, – у нас есть молитва, у нас есть вера крепкая. Людям, которые не имеют твердой веры или не имеют ее вообще, значительно тяжелее. Мы можем сочувствовать; горе требует сопереживания, сострадания. Помимо простого эмоционального всплеска как человек может это выразить? Кто-то может помолиться, кто-то свечку поставить, кто-то купил плюшевого медведя и куда-то его положил. Это такая базовая потребность – как-то в этом соучаствовать. Мы не можем проходить мимо этой трагедии, мы должны быть сопричастны к этому, мы не можем быть равнодушны. Понятно, что этот плюшевый медведь никого не воскресит и никому не поможет…

– И легче, может быть, никому не сделает…

– ...но он нужен – он делает нашу жизнь, наше общество добрее. Потому что если мы будем проходить мимо таких вещей («Ну, такая обыденная трагедия, ничего с этим мы сейчас уже не сделаем, поэтому давайте жить дальше»), то это будет не очень честная позиция. Конечно, мы все переживаем, каждый по-своему, и делаем определенные выводы из этого, потому что не хотим, чтобы что-то подобное повторялось.

И молитва – это не единственное, что эта ситуация требует. Это, конечно, средство универсальное, необходимое человеку всегда. Апостол говорит, что мы должны непрестанно молиться. Поэтому мы переживаем в молитве и радостные моменты, и скорбные. Но эта ситуация требует от нас глубокого анализа, и она может высвечивать определенные проблемы внутри человека, с которыми, особенно в Великом посту, нам надо бы справиться. Поэтому эта ситуация, конечно, очень трагическая, но интересная для анализа, для выявления подлинных человеческих эмоций, чувств; особенно как не надо делать. К сожалению, последние дни показывают много того опыта, который идет от обратного: мы видим, как нельзя переживать трагедии. Хотелось бы на это обратить внимание.

Что нам нужно делать – мы знаем, куда нас влечет сердце. Я перечислил, как человек в общем, в принципе реагирует, он не может сидеть на месте, он должен что-то сделать: кто-то идет к посольству, кладет цветы, кто-то идет в храм; кто может молиться – молится. Но равнодушных нет. Пусть даже это выражается не очень ярко, но у нас очень много таких внутренних движений, которые людей описывают и характеризуют очень положительно. Смотрите, как много людей сдали кровь! Хотя в ней уже нет необходимости. Но акт сострадания должен все-таки выразиться в чем-то конкретном, поэтому люди идут и сдают кровь.

Общее горе сплачивает. Может сплачивать, может и разъединять. Поэтому если оно способно мобилизовать каждого из нас, нашу духовную жизнь и общество в целом, тогда мы можем из этого трагического момента извлечь какие-то правильные уроки. Мы можем застрять в этой скорби, что было бы неправильно. Можем быть равнодушными, что вообще не подходит...

Но есть и определенные ошибки, которые тоже видны. К сожалению, есть такое искушение у человека: он не может чувствовать себя спокойно, если не все знает; он должен все знать. У нас наука все знает; она может не знать, откуда происходит болезнь и каковы ее причины, но лечение каждой болезни существует. Наука не может жить, если она чего-то не знает, у нее должны быть хоть какие-то теории относительно того или другого.

Так и человек: он не может жить в какой-то безызвестности, он сразу всему дает оценку. Это очень опасное духовное состояние. Кстати, в «Невидимой брани» Никодима Святогорца есть целая глава, посвященная этому, где человек предупреждается о том, чтобы у него не было такого искушения – всему давать оценку. Мало того что нам запрещено осуждать – это понятно, мы об этом знаем и как-то с этим смирились, у нас есть какая-то работа по борьбе с осуждением. А тут еще тоньше. Откуда это осуждение может вырастать? Из желания все объяснить. Еще не было следствия, еще не было сделано каких-то окончательных выводов, но каждый из нас уже решил, кто виноват. И этих версий мы сейчас видим миллион: кто-то что-то не включил, где-то было заперто, кто-то, может быть, поджег... Еще от трагедии не успели опомниться, еще там угли тлеют, а у нас уже сформировались какие-то версии.

Христианин должен знать, что не знать какой-то вещи – это не стыдно. Можно находиться в незнании; это лучшее состояние, чем ложное знание. Ты можешь чего-то не знать в моменте, пока ты это изучаешь. Ты изучаешь, ты все исследуешь и после этого делаешь вывод. И вот этот момент незнания – нестыдный. Ты не принимаешь ложного знания и вначале лучше все проверишь, лишь бы не принять лжи. Как это было с апостолом Фомой, который не поверил, и в этом смысле поступил отчасти правильно. И церковное песнопение говорит: тем же блаженный Фома церковную веру утверждает. Блаженный Фома поступил правильно; он боялся принять ложь, он не имел каких-то оснований для веры, он их искал, он эту веру хотел приобрести, он к ней тянулся, но он очень боялся принять желаемое за действительное. Конечно, ему хотелось, чтобы Христос был воскресшим, но он с этим желанием боролся, чтобы не принять желаемое.

У нас где-то внутри может быть уже ответ, нам хочется, чтобы кто-то был виноват; мы даже уже знаем практически фамилии, надо только это доказать. Какие-нибудь собственники, владельцы, губернатор и президент – у нас уже назначены все виноватые. Потому что это, в общем, вкладывается в концепцию. А вот это такая лакмусовая бумажка, что у человека внутри: он хочет, чтобы так было, поэтому все факты, даже такие трагические, натягивает на какую-то свою политическую картину мира. И это большая ошибка. Христианам, конечно, не надо на это искушение поддаваться и пытаться найти виноватых раньше, чем они будут определены, и вообще их искать. Это, кстати сказать, тоже попытка бежать от боли в агрессию.

– Чтобы найти, на кого ее вылить.

– Да, потому что люди не умеют страдать. Это, кстати, большая проблема. Нам надо поговорить, особенно ввиду Страстной седмицы, вообще о феномене страдания в христианстве. Мы, к сожалению, не очень это умеем делать. Вот бежать от страданий – сколько угодно: в какое-то детство, в отрицание, в агрессию, но никак не переживая. Мы очень боимся страданий. Но есть и другая крайность – любовь к страданиям. У некоторых, особенно погруженных христиан, может быть другая крайность – они немножко зациклены на страданиях и вне страданий чувствуют себя как-то не очень комфортно.

Но вот эта попытка бегства от ужаса случившегося в поиск виноватых, в агрессию, в какие-то волнения – посмотрите, как легко на эту почву ложится любая ложь! Это же большой показатель того трагического состояния души, когда человек очень легко принимает ложь. Но отец лжи – дьявол. И раз тебя эта ситуация размягчила до принятия не слова Божия, не каких-то семян истины, а на эту почву дьявол легко сеет семена плевел лжи и ты их очень быстро принимаешь, то это значит, ты с этим сроден, тебе хочется этого. Поэтому как только сказали: «Вас обманывают, там не шестьдесят, а шестьсот», – сразу: «Ах! Да как так! Давайте будем бузить...»

Это хорошо, когда люди ищут справедливости, это правильно; невозможно было бы смиряться с несправедливостью, если бы она была. Но, с другой стороны, нельзя не заметить наэлектризованности ситуации и уход от самой трагедии в какие-то другие эмоции, более понятные (например, в агрессию): «До каких пор?.. Виноват... Давайте мы пойдем и что-то сделаем...» Это неправильные пути излития напряженности, которая накопилась. А хорошо бы, чтобы это выливалось во что-нибудь доброе.

И есть очень много простых ответов и очень ужасающих, когда можно даже с религиозной точки зрения сказать: «Сами виноваты, вы их не повели в церковь. А если бы водили в церковь в воскресенье, сидели бы они в воскресной школе, то ничего этого не случилось бы». Это очень опасное мнение, очень искусительное.  Потому что Промысл Божий никто не знает, и вторгаться туда с уже готовыми ответами – это большое дерзновение. Господь когда-то сказал Антонию Великому: «Антоний, себе внимай! А то – суды Божии, и тебе нет дела знать их». Если Он так достаточно жестко остановил Антония Великого в поисках каких-то смыслов, то уж тем более Он остановит нас. Господь в свое время о катастрофе того времени сказал: «Вы думаете, что те люди, на которых упала эта башня, были грешнее всех остальных? Нет. Но если вы не покаетесь,  так же погибнете».

Мы должны для себя извлечь урок, что нам делать. Потому что мы знаем, отчего погибли дети: от равнодушия, от очень мелких душевных качеств. Это не какой-то «доктор зло» (какой-то злодей) появился и все там поджег. А была серия каких-то мелких допущений: я здесь недоделал, там недоделал, здесь испугался. Кто-то струсил всего лишь; кто-то не исполнил то, что должен был: авось пролетит. Кто-то, может быть, кому-то взятку дал. Серия вот таких мелких допущений складывается в ужасающую картину.

Поэтому, к сожалению, чужими жизнями и чужой кровью мы всякий раз находим доказательства той простой мысли, что большое зло делается из совокупности очень мелкого зла: мелких допущений, мелких соглашательств со своей совестью, кто-то всего лишь что-то недоделал. Их много. И вроде как одного виноватого и не выделишь. Но в общем и целом это наше общее равнодушие, наше общее соглашательство со злом. Значит, мы так можем сделать. Может быть, кому-то взятку дали. Или кто-то взял и что-то дорогое поменял на что-то дешевое: «Ну, вроде сойдет». Может быть, проводка; может быть, что-то другое. Но что бы то ни было, в любом случае ответ один и тот же: какая бы ни была там причина, она в духовном плане рождена одним и тем же набором наших качеств (причем они достаточно общие). Мы достаточно легко соглашаемся с мелким злом, к сожалению...

– И мы не знаем, к чему оно может привести... Но действительно очень важно заниматься перепроверкой информации. А если ее нет, не выдумывать различные сплетни и байки и не начинать самому принимать дезинформацию и дезинформировать всех остальных.

– Надо просто почувствовать, что вообще есть какое-то удовольствие от состояния незнания, мы просто к нему не привыкли.

– Вопрос телезрителя из Белгорода: «Организовываются непонятные вещи: ставятся столы, туда приходят люди, покупают игрушки, цветы, складывают все это. На второй день скорее всего это все выбрасывается. Какой в этом смысл? Не проще ли и лучше эти игрушки подарить детям в том же детдоме? Либо посочувствовать человеку, помочь ему материально, сходить помолиться за него? К чему эти наваливания цветов и игрушек, а потом их выбрасывание?»

– Что-то очень похожее я читал в Священном Писании. Логика железная, трудно с ней спорить, но Священное Писание с этим спорит. Иуда не без оснований тоже сказал: «А зачем она драгоценное миро выливает на ноги? Это такая трата необыкновенная. Это какая-то глупость! Можно было бы и без этого обойтись». Он сразу же прокалькулировал, сколько это стоит, и уже знает, куда это надо направить.

В таком случае, последовательно развивая эту мысль, мы можем, в принципе, сказать, что наша традиция выращивать и дарить цветы по каким-то поводам тоже лишена смысла. Потому что цветов вечных нет (есть пластмассовые, но почему-то люди не очень любят, когда им дарят пластмассовые цветы). И какой смысл «кормить» Голландию с ее тюльпанами? Давайте лучше будем дарить друг другу вещи, нужные в доме: сковородки, кружки, ковры какие-то, что-нибудь такое, что можно осязать и пощупать.

Но, понимаете, у нас эмоции очень часто иррациональные, они никак не калькулируются; человек так хочет сделать, такая его внутренняя потребность. И это его право. Хочет он – подарил деньги, хочет – купил цветы (которые, конечно, завянут – и их выбросят), хочет – купил игрушку. Это форма выражения его эмоций. И здесь надо быть более деликатным, чтобы не вторгаться в ту область, в которую, в общем-то, вторгаться никто не просит.

Представьте себе, что кто-то кого-то любит и принес дорогостоящий букет, а вы ему говорите: «Нет, букет не дари, а дари килограмм картошки. Не надо ей дарить цветов, она хочет кушать». То есть вы начинаете рассказывать, как ему ухаживать за девушкой. Он едва ли согласится услышать ваши доводы разума. Да, действительно, картошка питательнее, чем розы, но наши эмоции на эту логику не соглашаются почему-то. Это логика разумная, но внутри нас все против этого протестует. Человек как хочет, как может, так это и выражает.

То, что лучше помолиться, – это естественно: лучше, чем помолиться, ничего быть не может. Но нам ли не знать, что молитва – это величайшее искусство, и далеко не все среди нас им владеют. Симеон Новый Богослов говорит, что если ты встал на молитву и не плачешь, – твоя молитва Богом не слышится, она пустая. Понятно, что он по себе судил. Если ты так эмоционально через свое сердце не пропускаешь молитву, что читаешь 50-й псалом и не плачешь, тогда ты просто бьешь языком воздух. А невозможно не умилиться при этом! Но у нас же это получается, мы же можем встать на молитву, прочитать умилительнейшие песнопения с совершенно ужасным монотонным состоянием сердца: «Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей…» Разве мы с этим не сталкивались никогда? А это вопль сердца! – человек либо гибнет, либо сейчас его Господь спасет. «Помилуй меня, Боже» – это крик! Но неужели всякий раз, когда мы произносим эти слова, мы правильно молимся?..

И как вникать в чужую молитву, говорить: «Давай иди, молись»?.. Лучше это или не лучше? Кому лучше? Кто как может, так и делает. Иногда мы требуем от людей то, чего они не умеют, – это жестоко. Если он не умеет молиться, что ж ему теперь – зарыться в землю и вообще никак эмоции не проявлять? Может быть, этот медведь – это первая форма молитвы; да, она очень материальна, ее можно пощупать, но человеку так хочется. Все наши проявления достаточно условны.

– Это, наверное, еще и символ объединения людей. Потому что одно дело, если бы все, например, кому-то перечислили денежные средства, пошли в детский дом...

– Насколько мне известно, люди собрали уже четыре миллиарда. Нельзя сказать, что люди этим не занимаются, что они скупили только всех плюшевых медведей. Четыре миллиарда кто-то же собрал!

– Безусловно. Я имею в виду, что если кто-то лично решил посочувствовать, помочь в этом вот таким образом, то, может быть, и не было бы проявления нашей общности...

– Ценнее не плюшевый медведь, ценнее сочувствие; человек в этом нуждается. В этом нуждается само общество, в этом нуждаемся все мы. Потому что способность сострадать есть великая ценность. А уж формы выражения этого сострадания могут быть различны, в том числе и с помощью плюшевых медведей.

– Вопрос телезрительницы из Тюменской области: «Я хотела бы сказать по поводу случившейся трагедии в Кемерове. Я человек православный, понимаю прекрасно, что случилась большая беда. С точки зрения православия мы знаем, что, как и почему это случается. Я бы, знаете, к чему хотела людей призвать? Мы все работаем, ходим на работу, видим все недостатки на работе. Ведь не первый раз у нас в стране случаются такие беды, и всегда, как правило, причина: халатность, безразличие, нарушение технических правил, санитарных, пожарных. Люди на это смотрят, знают об этом, и все равнодушно реагируют на это. А потом вот такое случается – и начинается: ох да ах; а где же мы были?.. Ведь не один человек торгует в этом центре, там тысячи торгуют. Возможно, там какой-нибудь салон закрыт, и человек даже и не знает, что у него там проводка неисправна.

От нас от всех зависит. Это страшно. И это не в первый раз, и это еще будет повторяться. И не помогут ни цветы, ни соболезнования. Людям все равно не помочь. Пережить такую потерю трудно. Православным легче, но все-таки это очень страшно. Тем не менее призываю всех людей жить правильно, честно и действительно быть ответственными за то, что они делают на работе. И тогда, надеюсь, может быть, будет меньше таких случаев. Я вот так думаю».

 Спасибо, что дозвонились... Действительно, сейчас все ведомства, службы бросят силы на то, чтобы заняться расследованием и конкретного пожара в Кемерове...

– Главное в этом быстром поиске, чтобы не находили стрелочников – просто кого-то назначить виноватым, чтобы все успокоились. Это тоже будет неправильно.

– Позвольте, я завершу свою мысль. Сейчас все ведомства (во многих городах мы уже видим) также бросят силы на то, чтобы экстренно проводить проверки во множестве торговых центров, которые в наших городах заполонили практически все улицы. Как это было, допустим, в 2009 году в Перми с ночным клубом «Хромая лошадь». Тогда погибло тоже множество людей. Практически девять лет прошло. После той трагедии началась мобилизация пожарных ведомств: проверяли всех, кого можно было, кого нужно и не нужно; все попали под эти проверки. Видимо, через какое-то время этот этап завершился и сейчас, вероятно, опять повторится.

– Знаете, есть подозрение, что этот этап завершился минут через пятнадцать после того, как ушла эта комиссия. Потому что мы же читаем какие-то интервью, тех же работников этого торгового центра, которые говорят, что да, проверки приходят. Но они о них знают заранее (инсайдерская информация сливается), все открывается, все демонстрируется. Пожарные ушли – выдохнули. И закрыли обратно. Главное, чтобы этого не было. Все равно человеческий фактор никуда не денешь. Наша слушательница абсолютно права (и мы говорим об этом с первой минуты) в том, что мы в этом виноваты, это наше общее равнодушие.

– Вопрос в том, что для предотвращения этого мы можем сделать? Понятно, что проверки могут проходить, может быть, совсем не так, как это положено, и где-то закрывают на что-то глаза... Но что мы можем сделать для того, чтобы это не повторилось?

– У нас есть совесть, и она прекрасно нам извещает о том, что мы должны делать, а что не должны... Неужели мы в первый раз услышали мысль, что все правила пишутся кровью? Никто же их не придумывает просто так, от нечего делать, чтобы сделать жизнь людей тяжелее: «Придумаю я какое-нибудь странное правило, чтобы все мучились и не знали, как его удовлетворить». Это же от практики. Вот как-то так случилось, люди запомнили, вписали в правило. Как правила дорожного движения пишутся? Каждое правило дорожного движения написано чьей-то кровью, кто-то пострадал от этого нарушения. Мы пытаемся как-то это все сделать, но ведь мы можем их не исполнять. Проблема-то не в том, что проверяют. Ведь можно вообще сделать жизнь невыносимой и задавить проверками, но завоет другая сторона. Просто если человек не будет жить по совести, то и проверками ничего не сделаешь.

– Ну да. Совесть еще называют первой заповедью, данной Богом. А если у человека нет совести? Что тут сделаешь? Совести же не научишь...

– Да, если он не захочет жить по совести, он не будет жить по совести. И мы видим это. Поэтому, к сожалению, будут люди, что найдут тех людей, которые не хотят жить по совести. Конечно, легче от этого не станет, но это кому-то урок. Просто каждый из нас должен сказать: может быть, я на своем месте тоже делаю что-то не то?.. Понятно, что, может быть, от этого люди не умрут...

– Кто знает? Из маленьких крупиц складывается целая картина.

– ... Это какой-то винтик во всем этом механизме. И просчитать шаги этого общего разложения до конца мы не сможем. Поэтому от твоего маленького шага очень многое зависит. Максим Исповедник говорит, что любой грех, даже самый маленький, влияет на судьбы всего мира. И это правда. Мы, христиане, так считаем. Мы не считаем, что бывает маленькое зло, которое касается только меня в моих четырех стенах. Нет, мы понимаем, что любой наш грех влияет на судьбы всего мира. Если мы будем так понимать и не будем соглашаться с искушениями жить проще, тогда что-то может меняться.

А так... Просто есть одна сторона,  есть другая: одних начнешь проверять – взвоют, а этим дашь свободу проверять – сразу появится коррупция. И вот балансируй между одним и другим. А можно было бы этого не делать, если бы и те, и другие жили по совести: эти не брали бы, а те не давали бы взяток. И жить стало бы значительно проще.

А к каждому милиционера не приставишь. Приставишь милиционера – а где гарантия, что этот милиционер будет хороший? К этому милиционеру нужно приставить того прокурора, а к тому прокурору – еще какое-нибудь надзорное ведомство... Просто если в обществе не будет людей, живущих по совести, мы просто не сможем сконструировать эту систему так, чтобы она работала. Кто-то же должен жить по совести! Кто-то же должен начинать. По крайней мере, у христиан выхода нет, у нас нет никаких других вариантов – мы обязаны жить по совести. Влияет это на кого-то или не влияет – мы должны делать свое дело правильно.

Поэтому если христианин видит, что здесь что-то закрыто, то можно с кем-то вступить в диалог, сказать, что «правила-то немножко другие». Пусть даже это твой работодатель: приди и надави; это же твое внутреннее состояние. Ты с этим злом соглашаешься, и тихонько всех ненавидишь, и в кухне изливаешь негативные эмоции на своего работодателя, который тебя не слышит. А может быть, стоит быть чуть-чуть поактивнее? В рамках приличия, конечно.

– Благодарность телезрительницы из Москвы: «Я прошу, передайте, пожалуйста, Аверкию (Белову) большую-большую благодарность за его стих. Этот стих – учитель нашей жизни. По этому стиху, по его словам нам бы жить! Как же Господь дал ему, в его ум вместил такие слова! Большое ему спасибо! Этот стих так трогает. Я слушаю (невозможно даже смотреть по телевизору) – сердце кровью обливается. Благодарю его за этот стих. Передайте ему, пожалуйста».

Постараемся передать, спасибо. Отец Вениамин, Вы читали стихотворение иеромонаха Аверкия, посвященное этой трагедии?

– Да, оно выложено на сайте нашей епархии.

– Стихотворение, которое наши зрители могли видеть, в том числе и в нашем эфире, нашло отклик не только в сердцах наших зрителей, но и вообще всех людей, которые сопереживают в этой трагедии. Мы сможем это стихотворение сейчас показать, потому что слова там действительно важные.

(Показ видеоролика со стихотворением иеромонаха Аверкия (Белова)).

Минута молчанья промчится. Тогда

Все вновь раскричатся на всех, как всегда.

Минута молчанья должна бы учить,

Что нужно молиться, утешить, простить.

Но мир увлечется исканьем вины

В строителях зданья, начальстве страны,

Ошибках охраны, задержке машин,

Коварных деяньях заморских вражин,

Вреде развлечений, закрытье спортшкол,

Грехах тех, кто в праздники в храм не пошел.

А может – не надо! Давайте молчать.

Зачем прежде шторма корабль качать?

Мы все виноваты в сожженье детей

Потухшей и тухлою жизнью своей.

Ведь Бог допустил им отсюда уйти,

Увидев, что их ожидало в пути.

Напомним в огне потерявшим детей –

В соблазнах терять их намного страшней.

Пусть каждый в себе угашает пожар

Нечистых желаний, компьютерных чар.

Не будем раздорами зло умножать,

Лишь ветер посеешь – и бурь не сдержать.

Исправим ошибки все вместе, любя,

Леченье страны начиная с себя.

Давайте молчаньем сгоревших почтим.

И после минуты еще помолчим.

– Это было стихотворение иеромонаха Аверкия (Белова). Читает его Тимофей Обухов.

Отец Вениамин, эта трагедия и вообще любая трагедия, которая возникает в нашей жизни (в частности, утрата и большого количества людей, и одного человека близкого), – это всегда напоминание о том, что наша жизнь не вечная. Потому что мы живем всегда в таком представлении, что когда-нибудь (пенсионный возраст еще не настал, а пенсионный возраст – тоже понятие растяжимое) настанет тот час, когда ты отойдешь в мир иной. Мы все находимся в таком состоянии: не ощущаем, что жизнь может резко оборваться. А этого, наверно, всем нам не хватает. Как нам эту память о том, что жизнь не вечна, сохранять?

– Только насильно. Потому что человеку свойственно бежать от этого ощущения. «Помни последняя твоя и вовек не согрешишь». Если бы мы хорошо помнили о том, что смерть реальна... Понятно, что какой-то частью нашего рассудка мы понимаем, что жить вечно не будем, что когда-то этот момент настанет. Но кто-то внутри всевает надежду, что все умирали, а вот ты – нет; какая-то неопределенность, что это когда-то потом, а может быть, и  никогда... И не хочется об этом думать. Потому что это очень важные вопросы: а зачем ты живешь? а к чему ты идешь? а готов ли ты к смерти?.. Естественно, ответ может быть только такой: «Нет, я хочу жизни только здесь и сейчас и только в этой форме ее понимаю. Та жизнь мне непонятна, и, конечно, я к ней не готов. Неизвестно, буду ли я достоин хорошей участи. Может быть, моя страстность меня захлестнет – и в вечность я перенесу весь огонь своих страстей?..»

Все это неизвестно, поэтому, конечно, мы выталкиваем эту мысль. Поэтому наша задача ее заталкивать обратно и себя к этому приучать. Мы, в общем, так и делаем, потому что у нас есть прекрасная тренировка – вечерние молитвы; там же много именно об этом, что сон есть репетиция, маленькая смерть. Мы всегда ложимся спать и задаемся вопросом: вот этот одр мне сегодня будет гробом или завтра? Уже сегодня я обрету здесь свою последнюю ночь? Я проснусь вообще?

Мы же сами себя не будим. Мы засыпаем и пробуждаемся не сами: если нас Господь не разбудит, мы и не проснемся. Мы всякий раз умираем. Сон дает нам постоянную тренировку. Мы можем воспринимать это как тренировку. И воспринимать религиозно, как мы, христиане, и делаем. А можно на это не обращать внимания, можно проходить мимо постоянных подсказок о том, что жизнь конечна. Даже и мимо этой подсказки (Кемерово). Нас, конечно, это немного расшарашит. Мы столкнулись, как со стеной, с этой трагедией и не знаем, что с ней делать – хочется не плакать, а рыдать, говорит наш президент. Правильно говорит. Действительно, есть некоторые вещи, когда мы не можем пройти мимо. Мы порыдали. Но вечно рыдать не будешь. Потом раз – и что-то нас отвлекло. Потом отстроится новый торговый центр, и опять пойдут люди, и опять будут мультики и все развлечения, и опять это забудется. Жизнь продолжается. Да, мы поскорбим: кто день, кто – три. Но надо же вынести правильные уроки...

Кстати сказать, относительно медийного сопровождения таких трагедий... Оно, конечно, очень похвально, оно нас объединяет, мы все сочувствуем. Но параллельно с этим идет какая-то жизнь, на которую, может быть, мы не обращаем  внимания. Первое, что меня заинтересовало после этой трагедии: какая вообще у нас в стране с этим складывается ситуация? Статистика пожаров и погибших: в семнадцатом году было семь тысяч двести погибших, а в шестнадцатом – восемь тысяч двести. Это значит, что у нас по стране таких трагедий, как в Кемерове, – по десять в месяц. И детей погибает около четырехсот ежегодно! И это же не какие-то непредсказуемые стихийные бедствия: упал метеорит, кого-то зашиб, и нельзя было предсказать... Это вещи техногенные, они от человека зависят. Минимальный процент пожаров, когда, например, молния ударила и что-то загорелось. В основном это все мы: это наша проводка, это наши электрики, это наши пожарные, это наше отношение к правилам пожарной безопасности: своей собственной и безопасности тех людей, которые рядом с нами живут. Вот таким наплевательским отношением мы друг друга убиваем, мы себе – самые главные враги. Самый главный враг для нас – это мы сами. Посмотрите, по семь тысяч человек в год просто сгорает! Я не уверен, что они все виноваты в этих пожарах; по крайней мере, те четыреста детей точно не виноваты. И надо бы поскорбеть тоже, потому что это мимо нас проходит. То, что мы этого не видим, – это не значит, что этого нет.

– Да, потому что здесь-то единомоментно большое количество людей погибло...

– Да, мы это увидели, мы ошарашены. Конечно, мы не можем сказать, что это более трагично, а то – менее трагично. В таких моментах вообще нельзя сказать, какая смерть более трагична или менее трагична; любая смерть больше одной – это уже трагедия! Тем более детская смерть, необъяснимая совершенно! И мы должны об этом подумать.

– Это то же самое, когда происходит какая-то авиакатастрофа и сразу гибнут все члены экипажа и пассажиры. Но если смотреть статистику, то на дорогах в дорожно-транспортных происшествиях, в автомобильных катастрофах погибает людей в разы больше (даже не в десятках измеряется разница), и авиатранспорт становится чуть ли не самым безопасным.

– Да, наша яркая эмоция немножко затмевает некоторый момент рационализма. Да, конечно, мы сейчас переживем, но когда-то мы должны включить разум, посчитать и посмотреть... Хорошо, если мы так сочувствуем детям, но у нас миллионами их убивают медицинским способом. Просто мы к этому привыкли, и нас это уже не трогает. А если бы так сгорало по одному в день, – мы тоже привыкли бы, увы... Мы же привыкли к тому, что матери могут убивать своих детей, и многим даже кажется, что это законно, нормально и «попробуйте посягать на наши права». Мы к этому просто привыкли... А привыкли-то очень быстро, ста лет не прошло с того момента, когда вообще в первый раз во всей истории человечества разрешили это делать законным образом. Даже ста лет не прошло, а мы уже привыкли и считаем это правом! А пройдет немножко времени, и каждый начальник торгового центра будет считать своим правом сжигать посетителей. Просто достаточно к этому привыкнуть...

– Батюшка, не дай Бог, если такое когда-нибудь произойдет.

– Я про это и говорю, что невозможно просто на одной эмоции сразу начинать действовать. Мы же должны понять, что ситуация может быть еще хуже. А она хуже. Потому что мы не можем сказать: «это много людей»; или: «это мало людей». Даже если бы только один ребенок там погиб, – это уже повод задуматься! Но у нас семь тысяч погибает, и надо что-то с этим делать.

– Да, страшная цифра.

– И то, о чем батюшка писал в стихотворении: наше равнодушие – наша общая вина. Христиане еще обладают такой характерной чертой – мы очень ответственны, и мы сразу на себя натягиваем, нам кажется, что мы виноваты. Потому что Господь дал землю человеку, поэтому мы ответственны за все, что здесь случается. Поэтому мы, конечно, не можем мимо пройти. И мы должны каяться за тех людей, которые этого не делают. Это же наша общая беда. Мы же не можем сказать: это ваше, а это наше; я не виноват, потому что меня там не было.

Нет, тоже виноват: где-то ты что-то не погасил, где-то тоже какое-то распоряжение, предписание пожарной инспекции не выполнил. И все это складывается. Мы просто привыкли к этому, и, к сожалению, для нас это мелочь. Нам сказали сделать здесь пожарный выход – ну ладно, сделали его, отвяжись. Но так, чтобы это было велением сердца, по совести это сделать... Вот христианин живет по совести.

Но пока, может быть, не время сейчас делать выводы, потому что боль слишком сильна. Мы потом будем рассуждать, когда немножко она уляжется. Сейчас единственное – это помолчать, помолиться, пережить и не стараться сразу как-то на это среагировать.

– Знаете, удивляют сразу какие-то категоричные посты. Кто-то сказал, что «это все потому, что они в воскресный день в торговом центре, а не в храме». Извините, вспомним Кизляр не так давно, после Прощеного воскресенья. Это крайние, категоричные суждения...

– Это очень большое дерзновение. Потому что мы читали книгу праведного Иова; там тоже очень много людей Иову рассказывали, что он виноват, как надо жить. Но потом, когда Господь явился, Он их не очень-то поддержал в этом осуждении. Они во всем разобрались; так почитаешь – очень логичные размышления друзей Иова относительно того, почему все это с ним случилось. «Такого не может быть, что человек живет и не грешит». А не наша ли это аргументация? Конечно, мы с этим абсолютно согласны, мы всё знаем: грешников касаются такие трагедии, были бы праведные – не коснулось бы.

То есть мы всех поделили, мы уже знаем, кто грешный, кто праведный, почему и за что. Это страшное дерзновение! Это очень губительное состояние, когда человек вдруг решил, что он знает Промысл Божий. А потом Господь явится, и тогда будет очень стыдно, потому что Он скажет: «А было все совсем не так, как ты Мне приписывал». Причем под себя, под копирку рисуют Бога мстительным, жестоким и бессердечным. А Господь-то как раз боль всех этих задыхающихся детей на Себе вынес. Вот предстоит Страстная седмица: Господь на Кресте. Он несет всю боль и боль вот этих убитых нашим равнодушием детей. Он вместе с ними задыхался в этом пожаре, Он все это прочувствовал, обо всем человечестве. Это страшный груз!.. А мы во всем разобрались, нам все известно, что там, в Промысле Божьем, творится. Это ужасно! Лучше носить плюшевых медведей...

– Это те же размышления, что развлечением людей стало посещение торговых центров, кинотеатров. Но это тоже несвоевременные рассуждения. Говорить о посещении или непосещении кинотеатров Великим постом или вне поста – это, может быть, и тема для разговора, но вне контекста, когда есть трагедия и есть погибшие люди.

– Да, это совершенно не повод размышлять о губительности торговых центров. Очень несвоевременно. Надо знать, где говорить и что говорить. Вот как раз эти слова в данном контексте не должны звучать совершенно точно.

– Отец Вениамин, завершается период Святой Четыредесятницы, идет последняя неделя. Затем праздники: Лазарева Суббота, Вход Господень в Иерусалим. И Страстная седмица, которая особняком стоит в периоде Великого поста. Страстная седмица посвящена страданиям, которые претерпел Господь, претерпел их ради нас. Как нам эти страдания все-таки научиться переживать, сопереживать им на Страстной седмице?

– Нам надо набраться мужества и принимать страдания как учителей. Есть такое искушение для некоторых православных – сделать из страданий какую-то сверхцель. Вот если человек страдает, – значит, у него все хорошо, а если страдания ушли, то вроде как наступил период недуховного роста, так скажем.

Мы должны знать, что страдания не являются самоцелью, страдания хороши тогда, когда мы из них извлекаем пользу. И то, что мы в нашей жизни достигаем, мы часто достигаем через боль. Вообще боль и страдания – это условия роста, ничего серьезного без самопонуждения  не достигнешь. Любое развитие личности проходит через серию кризисов, через боль и страдания. И либо мы их реально принимаем, переживаем, не бежим от них, не пытаемся их заглушить... Поэтому Карл Маркс, говоря о том, что религия – это опиум для народа, был абсолютно не прав, потому что религия не должна использоваться как опиум для заглушения боли. Наоборот, Господь на Кресте, когда Ему предложили обезболивающий оцет, «...вкуш, не хотяше пити». Он понял, что это такое, что это обезболивает, и Он не хотел избавляться от этих страданий.

Мы переживаем страдания, они нас улучшают, и в этом есть их смысл. Мы не мазохисты, нам не нравится страдать просто потому, что нужно страдать, но когда страдание наступает, мы должны его принимать и мужественно извлекать из него уроки.

Вот наступило это страдание для нашего общества, мы его принимаем, мы его анализируем, осознаем, мы становимся лучше. Или вообще не становимся никем, оно нас не трогает, мы плюшевым медведем отделались – и это нас вообще не изменило. Либо мы изменяемся.

Поэтому наша задача вообще по жизни – не бояться страданий. Но и не гнаться за ними специально, думая о том, что если страдания есть, то моя жизнь хороша, а если страданий нет, то моя духовная жизнь прекратилась. Почему подвижники говорили: если перестал болеть, то Господь оставил? Это же не потому, что им нравилось болеть. Они боялись такой ситуации: если вдруг ты перестал болеть, то, может быть, это значит, что ты уже неисправим и над тобой бессмысленно работать?

Знаете, например, спортсмена тренируют, тренируют… Может быть, спортсмен очень сильно страдает по этому поводу, но его заставляют, заставляют. А потом вдруг тренер говорит: «Да ну, не буду с тобой заниматься». Это значит, что ты достиг своего пика; и ты уже олимпийскую медаль не возьмешь. И это страшно, когда тебе сказали: «всё, ты бесталанен».

Вот подвижники боялись, что Господь сказал: «Все, ты ничего не можешь, ты перестал расти и не вырастешь». Они вот этого боялись! Они не боялись того, что вдруг у них наступил период благоденствия, они не благоденствия боялись, а того, что они перестали расти.

Поэтому будем расти в результате этих скорбных обстояний, которых никто не избегает: христианин или нет – не бывает человека, который прожил свою жизнь шоколадно и никогда ни от чего не страдал, мы все проходим через этапы кризиса. Но главное, чтобы мы из них извлекали правильные уроки.

– Спасибо Вам, батюшка, что сегодня пришли в нашу студию. Так получилось, что практически всю программу мы поговорили о трагедии в Кемерове. Попросим наших зрителей вновь и вновь помолиться о упокоении погибших, о скорейшем выздоровлении пострадавших и об укреплении их родных и близких.

Ведущий Дмитрий Бродовиков

Записала Нина Кирсанова