Беседы с батюшкой. Писатели-деревенщики

В петербургской студии нашего телеканала на вопросы о писателях-деревенщиках отвечает настоятель храма Рождества Пресвятой Богородицы г. Светогорска священник Михаил Котов.

– Сегодня у нас в гостях настоятель храма Рождества Пресвятой Богородицы г. Светогорска Выборгской епархии священник Михаил Котов.

Дорогие друзья, темой сегодняшней  беседы станут писатели-деревенщики и деревенская проза.

Расскажите, пожалуйста, что это за направление, когда появилось и что собой представляет.

– Если мы обратим внимание на историю, то появление данного самобытного пласта в нашей истории связано прежде всего с таким печальным феноменом, как разорение и исчезновение деревни. Формально – это Великая Отечественная война: «Враги сожгли родную хату, сгубили всю его семью. / Куда теперь идти солдату, кому нести печаль свою?» Писатели-фронтовики Астафьев, Абрамов, возвращаясь с войны на родные пепелища, задумывались об этих вопросах: деревня исчезла – и исчезла ли? и только ли немец виноват, что она исчезает?

Чуть позже появляется целая плеяда замечательных имен: это и Распутин, и Борис Можаев, Василий Белов, Василий Шукшин и многие-многие другие. Название «деревенская проза» лишь отчасти соответствует той самобытной русской литературе, которую являет собой эта проза. Ведь это произведения не только и не столько о деревне. Это вообще какое-то стыдливое название. В 60 – 70-е годы в поэзии было направление, которое называлось «тихая лирика». В отличие от громкой, собиравшей стадионы, эта «тихая лирика» была продолжателем той традиции, которую в XIX веке заложили Тютчев и Фет.

Проза «деревенщиков» – это самобытная, оригинальная, высокохудожественная проза,  продолжающая прежде всего традиции классической литературы. Ведь многие ставили крест и на русской истории, и на русской словесности после тяжелейших событий 1917 года. Но во второй половине XX века  удивительная плеяда авторов, прежде всего задумывающихся о самобытности русского народа, его нравственности, вере, находят истоки всего этого прежде всего в деревне.

Поэтому когда мы обращаемся к такой замечательной литературе, то не просто говорим о деревне, а как раз о том, что в первую очередь это разговор о духовности, нравственности нашего народа.

О том, что такое «деревенская проза», лучше всего, наверное, сказал Валентин Григорьевич Распутин на VI съезде писателей России в 1985 году: «Деревенская проза 60 – 70-х годов, как ни старались тыкать ее в вековую деревенскую грязь лицом, опасаясь, что она наследит этой грязью на полотне новой жизни – на асфальте, вернула необходимый долг родительской России не одной лишь поминной, но и живой, благодарной памятью и показала, чем крепилась и что вынесла из глубин истории национальная наша душа, указала на духовные и нравственные ценности, которые, если мы собираемся и впредь оставаться народом, а не населением, не повредят нам и на асфальте.

Доказательством тому, что деревенская литература дала отнюдь не расплывчатый и не отговорчивый ответ, явилась последующая, недавняя судьба старой деревни: во вред земле, от которой мы кормимся, ее сочли неперспективной и снесли с лица земли».

Добавить что-то к этому емкому определению достаточно сложно. Но здесь мы можем сказать о главной характеристике: деревенская проза – такое направление, в котором работают советские писатели. Но назвать их советскими писателями язык не поворачивается, потому что они работают не в каноне соцреализма, а как раз создают ее (прозы) самобытный характер.

Все мы проходили гениальное произведение Михаила Шолохова «Поднятая целина». Но насколько точен и правдив Шолохов в «Тихом Доне», настолько иногда гениальная, но ложь проявляется в «Поднятой целине». И этот диссонанс между деревенской прозой и «Поднятой целиной» очевиден.

Сегодня мы посмотрим вершинные произведения деревенской прозы. Их достаточно много,  коснемся только некоторых, тем самым зададим некий вектор для дальнейшего, может быть, разбора в домашнем чтении. Тем не менее мы, конечно, увидим антинациональный характер той политики, которая проводилась в годы создания этой прозы.

Здесь мы можем отметить еще один момент – это удивительное русское разнотравье. Например, Абрамов – Архангельская земля; Можаев – земля Рязанская; Распутин, Астафьев – это Сибирь; Яшин, Белов – Вологодская земля; Солоухин – Владимирская и так далее. То есть, имея любовь прежде всего к малой родине, они, конечно, воспитывают любовь и к Родине большой. И в этом лоскутном, разноцветном, удивительном одеяле как раз и соткана вся та гамма чувств, которые испытывали к своему народу, своей родной земле, родной душе, к своей вере эти замечательные писатели.

– Спасибо, отец Михаил. Очень интересно, и уже хочется приступить к чтению. Но перед тем как мы начнем беседовать о конкретных произведениях, один вопрос. В русской литературе много направлений и множество произведений, некоторых из них мы уже касались в наших беседах. Скажите, пожалуйста, почему Вы решили сосредоточиться именно на деревенской прозе? Какую вертикаль в ней открыли для себя?

– Вы очень точно привели слово «вертикаль». Вообще всю русскую литературу – и мы это разбирали в наших передачах – не интересует горизонталь. Из временной горизонтали она всегда ориентирует человека в вечность. «Повесть временных лет» повествует о тех событиях, которые происходят во времени, но ориентируют человека на вечность. Поэтому эти авторы, которые являются продолжателями русской классической традиции, как раз говорят на вполне понятном, современном, но очень самобытном русском языке и касаются самых главных сторон русской души.

Потому деревенская проза очень актуальна сегодня, несмотря на то что многие произведения написаны пятьдесят лет тому назад. Но она не потеряла, как и вся русская классика никогда не потеряет, своей актуальности, потому что касается самого главного и неизменного, что есть в человеке, – его души, его духа, его веры. Потому что пытаться понять любой народ вне его веры бесполезно, а тем более понять русский народ вне православия. Это те люди, которые не могли открыто писать «Бог. Церковь. Православие», но подспудно (и мы сегодня этого коснемся) мы находим у них все эти пласты.

Коснемся наших классиков: например, Тургенева с его замечательными, самобытными «Записками охотника», или Карамзина с «Зарисовками русской жизни», «Бедной Лизой», или Пушкина с «Барышней-крестьянкой»… Все это так или иначе присутствовало в нашей литературе. Но, конечно, пласт, появившийся в 60-х годах и просуществовавший до 90-х годов XX века, явил собой прежде всего эту оригинальную самобытность. Это как раз и явилось отличием от соцреализма, утверждавшего, что есть передовая западная идея и мы должны встроиться в нее, догонять или перегонять. А здесь как раз свое самобытное поэтическое направление, в котором каждый автор являет свою удивительную индивидуальность и тем не менее все говорят об одном – о горячей любви к своей земле, на которой ты вырос, о горячей любви к своему народу. Они сами были плоть от плоти этого народа. И, конечно, очень много боли, потому что они писатели-реалисты, своими глазами видели, что происходило с их родной землей, их родным народом.

– Вы отчасти ответили на мой следующий вопрос о том, было ли что-то подобное раньше. Например, мы видим боль в рассказах Антона Павловича Чехова, его пьесах, боль в произведениях Тургенева, писавшего о закате дворянских гнезд. Много внимания уделено деревне и у Гончарова, и у Пушкина, Гоголя, Толстого.

– Да, действительно. Но XX век был связан с многочисленными реформами. Если в XIX  веке они были еще в проектах или чувствовались лишь первые дуновения ветра перемен, то здесь уже целый ураган пронесся по нашей деревне. Кстати, есть расхожее мнение, что, мол, демократы пришли к власти и убили деревню, но справедливости ради стоит отметить, что многие деревни просто не поднялись с колен после того, как сначала произошла насильственная коллективизация, потом многочисленное собирание отдельных колхозов в совхозы. Многие из деревень перестали существовать еще в 70-е годы. И писатели-деревенщики с гражданским бесстрашием касаются этих тем.

– Можно перейти непосредственно к авторам и произведениям. Конечно, многие наши телезрители их читали и могут открыть для себя какие-то новые смыслы, взглянуть на что-то под другим углом. А тот, кто еще не читал, может обратиться к этим произведениям, открыть их для себя.

С кого стоило бы начать обзор писателей-деревенщиков и деревенской прозы?

– Это не очень благодарное занятие – давать какие-то места в литературе. Но я думаю, многие телезрители согласятся с нами в том, что Валентин Григорьевич Распутин является, наверное, одним из первых на этом литературном олимпе. В этом году мы празднуем 80-летие со дня его рождения. К сожалению, он немного не дожил до своего замечательного юбилея. Господь призвал его в обители вечные 15 марта – в день отречения нашего последнего императора от престола, царя-страстотерпца, и в день явления Державной иконы Божией Матери, Которая показала русскому народу, что русскую державность невозможно истребить, даже отречением императора.

Валентин Григорьевич Распутин является, наверное, самым современным из русских писателей. Причем меня поразил такой факт, ставший своеобразным итогом его жизненного пути. В Японии собрались переводить собрание его сочинений на японский язык. Японцы и китайцы очень любят читать нашу классику: это древнейшие цивилизации, они традицию в окно не выкидывают и не устраивают танцы на ее костях, поэтому духовное преображение, которое кроется в нашей литературе, идея воскресения души человеческой очень интересны для них. Так вот, японка, которая переводила Распутина, приняла православие. Без каких-либо явных намеков, а просто увидев главный лейтмотив его произведений.

Конечно, как и любой писатель, Валентин Григорьевич Распутин не являлся строгим догматистом в узком смысле этого слова. Наверняка у него были и какие-то сомнения,  вначале, может быть, и отрицание. Но уже изначально его проза являла собой удивительные христианские мотивы: любовь к своему ближнему, любовь к своей земле, прежде всего жертвенность, удивительные отношения с родителями. О многих литераторах говорят, что они создают свой художественный мир. Это действительно так (например, удивительная  эпопея, или сага, Толкиена). Но Распутин никакой мир не создавал, он его отобразил, и, что самое удивительное, его главные герои – это старухи. Казалось бы, ну кому может быть интересна старуха, особенно в XXI веке, для нас, передовых образованных людей?

– Вопрос телезрителя из Екатеринбурга: «Как вернуть людей из города в деревню? Поскольку Вы хорошо понимаете многих писателей деревенской прозы, как Вы думаете, что нужно сделать в нынешней современной России, чтобы деревня возродилась? Я понимаю, что это может произойти через любовь к своей малой родине, но ведь многие корни уже отрезаны и люди оказались городскими жителями без корней. Конечно, очень многому посодействовала революция, которая многое разрушила и, собственно, уничтожила генотип хозяйственника, связанного с землей, когда тысячелетие из поколения в поколение передавалась любовь к земле».

– Вы затрагиваете очень актуальную тему. Дело в том, что как бы много мы ни ожидали от литературы, она не лечит, она ставит диагноз. И ставит его очень точно. Писатели-деревенщики как раз и поставили диагноз. Уже тогда общество было глубоко больно. Это то общество, которое порывает со своей традиционной культурой, рушит ее, издевается над верой (сегодня мы еще коснемся бессмертных произведений Бориса Можаева, где это показано очень открыто).

По поводу того, как вернуть город в деревню… Город, при всем нашем уважении к нему, тоже не самобытная единица. Кто живет в городах? Ведь деревня и родила город. Просто беда нашего поколения, и Вы это тоже замечательно отметили, в том, что мы очень плохо знаем свои корни. От этого идет нарушение причинно-следственных связей. Мы можем знать максимум свою бабушку и прабабушку (и то не все), а что было до этого?

Россия в XX веке была страна аграрная, три четверти ее жило в деревне. И, конечно, у всех нас корни так или иначе в деревне. Но если сегодня нас элементарно попросить нарубить дров, кто из нас это сможет? А срубить баню? А дом поставить? Раньше это было обыденным делом. Ведь те вещи, о которых Вы говорите, сегодня очень актуальны. Все онкологические заболевания, которые Господь сегодня попускает нам, прежде всего связаны не с экологическим кризисом, а с кризисом самой человечности.

И писатели-деревенщики, задумываясь об этой теме, как раз увидели выход из этой ситуации не в ослаблении города – ради Бога, пусть он существует, и он должен существовать, – но в усилении, укреплении деревни. Конечно, ее нельзя оптимизировать. Под лукавым словом «оптимизация» подразумевают закрытие школы в деревне. Разве можно это делать? Надо укреплять эту школу, чтобы в ней учились детишки, чтобы был стимул приезжать в деревню молодым семьям. Чуть позже мы коснемся темы существующего сейчас направления, когда молодые люди, обладая не просто энтузиазмом, а желанием жить на земле, возвращаться к своим истокам, уезжают из города в деревню.

– И бывает (это частные случаи, но они, слава Богу, есть), когда это происходит как раз потому, что человек обращается к творчеству в том числе писателей-деревенщиков.

– Конечно, вопрос телезрителя очень глубокий, несколькими предложениями на него не ответишь. Но самое главное, мы должны понимать: образ деревни очень сильно искажен, как, кстати, и образ русского человека. Ведь многие пытаются сказать, что русский человек – это пьяница, в лаптях, с медведем. Деревня – это прежде всего красота, это экологически чистые продукты питания, чистая речка, из которой можно пить (еще есть такие реки, и Сибирь ими полна). Это прежде всего красота русской природы и русской души.

Человек на земле раскрывается. Посмотрите, как психологически точно классики описывают человека, но там всегда существует пейзаж. Если бы было одно психологическое описание человека, мы бы не поняли, но появляется пейзаж, и нам сразу понятно, как этот человек действует в рамках этого пейзажа, какие мысли у него и так далее.

Поэтому сегодня каждый может честно и абсолютно открыто решить для себя этот вопрос. Надо отдать должное и правительству: есть замечательная президентская инициатива по освоению сибирских земель. Она находит отклик, очень многие принимают на себя этот непростой, но очень благодатный труд.

– Спасибо за ответ. Давайте теперь вернемся к разговору о Валентине Григорьевиче Распутине. Мы говорили, что он своего мира, в отличие от Толкиена, не создал, но его самобытность безусловна.

– Старухи Распутина не те, кого мы можем сегодня встретить на улицах наших деревень и городов. Сейчас это все-таки какие-то несчастные женщины, часто очень обиженные буквально на весь белый свет. Жизнь русских женщин, да и вообще русского человека никогда не была сладкой. Но старухи Распутина – это прежде всего философы, и философы с корневой мудростью. На этой корневой мудрости веками строилась жизнь русского человека. Есть такое выражение, под которым мы полностью подписываемся: «Потеряет очень многое наша планета Земля, когда уйдет с нее последний ветеран Великой Отечественной войны». И в том числе очень много потеряет наша земля, когда уйдет последняя распутинская старуха. Они сегодня уходят, но еще есть эти удивительные женщины. Известно, как  те гонения, которые обрушила тоталитарная мощь советского государства на православную веру, на Церковь, вынесли на своих хрупких женских плечах так называемые «белые платочки». Они совершали такие дела, которые боялись делать мужики, ходили, несмотря на все запреты, в храмы и приобщали к удивительной мудрости и традиционной вере своих детей и внуков.

Замечательная повесть, которой начинает свое вхождение в литературу Валентин Григорьевич Распутин, – «Последний срок». Старуха Анна готовится умирать, причем она умирает по-христиански. По многим свидетельствам христианских подвижников мы знаем, что человек очень остро чувствует все те прегрешения, которые он совершил в своей жизни. И старуха Анна, умирая, со стыдом вспоминает то голодное время, когда корова была уже сдана в колхоз, но нечем было кормить детей. Корова по старой памяти приходила домой,  и Анна позволяла себе для детишек, которых было семеро по лавкам, сцеживать немного молока, поскольку в колхозе корову не выдаивали полностью.

И вот Анна вспоминает, как одна из ее девчонок увидела это и как ей было стыдно перед дочерью. Если мы сегодня расскажем такое, нас засмеют, скажут: ничего себе, да при чем здесь стыд? Она же спасала свою семью. Насколько остро чувствовала Анна понятия «свое» и «чужое», что можно брать, а что нельзя. И это удивительная гармония, когда человек был хозяином своей земли, а не чужаком, который выехал на природу, погулял там, отдохнул, а после него хоть потоп. И чем будут дышать мои дети, какую воду из рек будут после меня пить другие, мне безразлично. Очень интересно читать Валентина Григорьевича, в силу того что он точно изобразил внутренний мир этих исполинов духа, несмотря на все их женские слабости.

«Деньги для Марии», произведение, тоже написанное в 70-е годы, показывает отношение к деньгам на Руси. Дело в том, что у нас никогда не было накопления. В деревнях никогда не было процентщиков, ростовщиков, банков, деньги были нужны как заплатки: какую-то дырку залатать и идти дальше. Случается такая беда – у Марии недостача тысяча рублей; пять дней дает ревизор, чтобы найти эти деньги. И как Достоевский, Распутин вводит каждый раз какого-то нового героя, который привносит собой новый психологический портрет. И действительно, откликнутся на эту беду односельчане или нет? Этот вопрос переносится и в наш XXI век. А сегодня мы можем радоваться за другого или нет? Сегодня я могу разделить боль другого человека так же, как свою, или нет? Это христианский лейтмотив – возлюби ближнего своего, как самого себя.

Валентин Григорьевич ушел, но его произведения остались. И они будут жить вечно, потому что касаются главной струны человеческой души – ее отзывчивости, жива она будет только тогда, когда сможет разделять и боль, и радость.

Кстати, можно упомянуть недавно вышедшую «Грузинскую рапсодию» Олеси Николаевой. Она тоже замечательно описывает такой эпизод: люди заходят в ресторан, а там все красиво и бесплатно, столиков нет свободных, но можно садиться и кушать сколько угодно. Оказывается, какой-то богатый человек праздновал день рождения своей дочери и все, кто в этот вечер заходил в ресторан, принимали участие в этой общей радости. Это замечательно, потому что сегодня так поучаствовать в чужой радости для многих из нас бывает как-то не совсем удобно: мы начинаем то ли завидовать, то ли стесняться. И также мы не можем разделить чужую боль.

– Когда я рос и приезжал к бабушке с дедом в маленький городок на Урале, то помню такие праздники: если свадьба, так свадьба.

– Пригласительных билетов нет, участвуют все.

– Да, можно было зайти, двери открыты. Если юбилей, то юбилей – двери не закрывались. Это удивительное явление. Если сейчас и можно встретить такие праздники, то далеко не везде.

– Уже фактически перед смертью Василий Макарович Шукшин отметил такую особенность русского народа: «За свою историю русский народ отобрал, сохранил, возвел в степень уважения такие человеческие качества, которые не подлежат пересмотру: честность, трудолюбие, совестливость, доброту... Уверуй, что все было не зря: наши песни, наши сказки, наши неимоверные тяжести победы, наши страдания. Не отдавай всего этого за понюх табаку. Мы умели жить – помни это, будь человеком!»

Удивительно, что когда Василий Макарович перечисляет эти качества, не хватает среди них одного, но, наверное, самого главного и самого существенного – веры. Но у него после «доброты» стоит многоточие. Это дремучие 70-е годы, наверняка тогда невозможно было писать в открытую. Однако через его рассказы и произведения мы тоже можем видеть эти добрые начинания.

Вера в произведениях рассматриваемых нами сегодня писателей всегда присутствует. Это вера не просто в человека, не просто в его бессмертную душу, это, конечно, вера в Творца, в Бога.

– Может быть, можно вкратце коснуться произведения Валентина Григорьевича Распутина, изучаемого в школе, – «Прощание с Матерой»? Очень трогательного, очень глубокого, но и оставляющего много вопросов.

– Это был буквально крик ноющей души Валентина Григорьевича. Кстати, его не услышали. Не слышали тогда, когда топили многие не просто деревни, а материки. Матера – это материк. Не услышали и сегодня, потому что мы знаем, что продолжается подтопление во имя прогресса (с маленькой или большой буквы).

Дело в том, что старуха Дарья, которую, как признавался Валентин Григорьевич, он писал со своей бабушки, являет нам эту удивительную корневую мудрость русского народа. Ведь ее внук Андрей Бога уже не знает, хотя она еще о Боге говорит, и говорит достаточно мощно. Дело в том, что церковь в Матере стояла, и поначалу стояла даже с крестом, в ней был амбар, зернохранилище;  многие богомольцы даже клали на нее поклон, выходя из деревни. Но потом убрали и крест, и веру стали искоренять.

Главный лейтмотив «Прощания с Матерой», который очень сообразуется с нашим сегодняшним временем, – при чем тут Бог? Человек – вот где центр тяжести. Сегодня человек – герой, он может все. Но старуха Дарья как раз и возражает этому. Позволю себе небольшую цитату:

 « ... Не прибыл, поди-ка. Какой был, такой и есть. Был о двух руках-ногах, боле не приросло. А жисть раскипяти-и-ил… страшно поглядеть, какую он ее раскипятил. Ну дак сам старался, никто его не подталкивал. Он думает, он хозяин над ей, а он давно-о-о уж не хозяин. Давно из рук ее упустил. Она над им верх взяла, она с его требует че хочет, погоном его погоняет. Он только успевай поворачивайся. Ему бы попридержать ее, помешкать, оглядеться округ себя, че ишо осталось, а че уж ветром унесло… Не-ет, он тошней того – ну понужать, ну понужать! Дак ить он этак надсадится, надолго его не хватит. Надсадился уж – че там!..»

И рассуждая дальше о том, что будет с этим материком, старуха Дарья затрагивает очень мощный христианский, философский контекст. У апостола Павла мы находим удивительные слова о раздвоенности человеческой личности. Он говорит: бедный я человек, то, чего хочу делать, не делаю; то, чего не хочу, делаю. А если делаю то, чего не хочу, значит, делаю не я, но царствующий во мне грех. Дарья говорит своему внуку Андрею: ты что, не понимаешь, что не хотят топить Матеру, но не могут уже?

Помните, мы с Вами говорили о произведении Достоевского «Преступление и наказание»? Никто не толкал Родиона Романовича на преступление, но ему не давала покоя мысль. Достоевский пишет точную психологическую деталь: он зашел к себе в комнату как приговоренный. А кто его приговорил? А приговорил его тот грех, который он уже допустил в свое сердце.

Поэтому рассуждения Дарьи перечитываешь с большим удовольствием, особенно сейчас. Сегодня мы спотыкаемся о те же самые камни: сколько у нас сегодня проблем с генной инженерией, сколько проблем в науке, которая, казалось бы, должна служить человеку, но убивает его, убивает в нем все святое. Когда топили эти удивительные материки, ведь топили не просто какое-то поселение и не просто красивую природу, топили целую цивилизацию, целый уклад жизни. «А родные могилки? А родные кресты? – говорит старуха Дарья. – Как  я туда пойду и что я там объясню?»  И просит: «Господи, возьми меня быстрее, чтобы я не видела этого позора».

Поэтому, конечно, произведение очень актуальное. И в школе, мне кажется, надо обращать внимание именно на христианское его осмысление.

В 90-е годы у Валентина Григорьевича не выходило ничего. Я считаю, позор для наших деятелей культуры, находившихся тогда у власти, что через средства массовой информации нам показывали кого угодно, только не его. Мы не знаем ни одной передачи, которые бы он мог записать на центральном телевидении. Не знаем ни одного громкого фильма о нем, хотя он в это время жил, и очень часто жил, в Москве, ездил к себе в Сибирь, устраивал великолепные праздники.

Но в 2003 году он оставляет нам, как мне кажется, духовное завещание, как Пушкин оставил свою «Капитанскую дочку». Это его последняя повесть «Дочь Ивана, мать Ивана». Удивительное произведение. Там есть внешний сюжет – молодую девочку Светку насилует, как сказано, лицо кавказской национальности. Но повесть, конечно, не об этом. Повесть о русском народе, который в 90-е годы растерялся, не знал, что ему делать, и сложил руки. И его сдувало залетным ветром в разные стороны. Позволю себе одну цитату из этой повести о той ситуации, которая тогда сложилась:

«Огромные и страшные перемещения, от которых взрослые почему-то отворачивают глаза, происходят в мире, одни наступают, другие отступают, и среди вразброд отступающих, растерянных и обессиленных, как приговоренное жертвенное стадо, теснимое к обрыву и не понимающее, что с ним происходит, был и его народ. На самой-самой кромке обрыва вынесут ему окончательный приговор: одних, просветленных новыми знаниями и новыми правилами поведения, помилуют, других, обсудив, как гуманнее поступить с ними, отправят восвояси, в те глухие и немые свояси, где уже ничего нет. От помилованных потребуют: отрекитесь! И отрекутся. А вослед приговоренным скажут: вы видели, как много среди них было больных и дурных, преступников и староверов; мы сделали это, чтобы спасти от них мир. И мир согласится: тому и быть, каждый получает то, чего он заслуживает».

Пронзительные строки, которые характеризуют наше общество, как мы сегодня говорим, в страшные, лихие 90-е годы. Тамара Ивановна, мать этой Светки, не найдя помощи ни в прокуратуре, ни в обществе (а она дочь охотника, ходила с отцом на охоту), делает обрез и сама убивает лицо кавказской национальности, этого на самом деле бедолагу, который тоже не справился со своей похотью. Распутин не оправдывает ее, его интересует, что привело к такому результату. Хотя после этого поступка многие оправдывают Тамару Ивановну, понимая ее как мать.

И Распутин подмечает, что лица, которые Тамара Ивановна видит в тюрьме и на свободе, фактически одинаковые: та же постылость, та же отчужденность, которую она встречала в тюрьме, присутствует в русском народе и на свободе. Вот это удивительное уныние, когда оно касается целого народа, на самом деле тупик. И воскреснуть от этой страшной ситуации, прежде всего самой Тамаре Ивановне и многим российским семьям, помогала наша удивительная вера и наша укорененность в родной традиции. Потому что действительно, можно быть и матерью Ивана, и дочерью Ивана, но можно быть и Иваном, не помнящим своего родства, а это лишний человек. И тот тип, который нам показали классики XIX века, конечно, есть и в веке XX. И будет в веке XXI. Лишний кому? Да прежде всего самому себе. Человек, сам себя потерявший, самый пустой человек на всем белом свете.

– Удивительно быстро бежит время за такой содержательной, нужной и интересной беседой. В рамках оставшегося времени, наверное, можно успеть рассказать еще об одном или двух писателях и их произведениях.

– Очень хотелось бы сказать о самобытном вологодском писателе Василии Белове. Его историческая хроника «Кануны» с осмыслением как раз коллективизации.  Несмотря на то что слово «Бог» он пишет там с маленькой буквы (может быть, это и редакторская правка),  для многих писателей-деревенщиков это не орфография, а мировоззрение, потому что они дети своего времени, – и с первых страниц появляется воскресный тропарь 5-го гласа «Собезначальное Слово Отцу и Духови, от Девы рождшееся на спасение наше». Этот тропарь, как песню, которую человек напевает за работой, либо когда ему плохо, либо когда радостно, поет мужик Носопырь. Его оставила семья; он живет один уже и не в хате, а в бане. И водит дружбу с небольшим домовенком. Суеверие с верой у нас всегда идут бок о бок, но тут Василий Белов хотел, как мне кажется, подсказать еще один тонкий момент – накануне коллективизации в деревню войдут не только эти домовенки, но целые бесы, которые и будут вершить судьбу русской деревни.

Белов очень пронзительно показывает здесь образы священников: отца Иринея и отца Николая. И так о духовенстве в XX веке, пожалуй, не писал никто. Отец Николай – представитель обновленчества, прогрессист, как его называют в деревне. Но потом он принесет искреннее покаяние в своих грехах и уйдет из этой жизни по-христиански. А отец Ириней очень точно ставит диагноз тому, что происходит. Происходит же прежде всего забвение Бога, а через это и забвение самого человека.

Отец Ириней раскрывает взаимоотношения интеллигенции и Церкви, когда говорит одному дворянину, который, можно сказать, и подготавливал революцию в деревне, о том, что человеческий разум ограничен, невозможно на него надеяться, он все равно подведет. Еще пророк Давид сказал: рече безумец в сердце своем «несть Бога». Но  здесь отец Ириней как раз говорит о том, что российская интеллигенция относилась к Церкви как к какой-то прикладной вещи. А это как раз и неприменительно, потому что самое главное в Церкви – это вера. А веры у интеллигенции накануне революции как раз и не было.

В этом произведении очень много пластов, но самое главное, Василий Иванович показывает трагедию села, потому что судьбу села решают те люди, которым наплевать на народ.

У Бориса Можаева есть повесть с говорящим названием «Живой», где главный герой, несмотря на все перипетии, остается живчиком. В ней есть удивительный, психологически точный эпизод тоже в духе Достоевского. К Федору Кузькину приходит комиссия, для того чтобы выяснить, как он действительно живет. Это начальство из центра; и хотят повесить курточку. Федор Кузькин аккуратно кладет эту курточку на диван, где наверняка не очень чистое лоскутное одеяло, разбросанные вещи, и один из членов комисии просит: извините, но не могли бы Вы повесить курточку на крючок? «Да ради Бога» – вешает, а там еще хуже: детские тулупчики не совсем опрятные. И ему говорят: ой, извините, пожалуйста, ладно, пусть уж она здесь лежит. Сюда к мужику пришел барин, который боится испачкаться об этого мужика. И о каком радении за светлое будущее здесь может идти речь? И вот эти вещи прежде всего касались веры русского народа.

У Бориса Можаева есть пронзительное произведение «Мужики и бабы», которое он создавал в 80-х годах. В нем есть такие размышления, которые мужики, может быть, не высказывали в открытую, но для себя они их приводят. Там церковь превращают в дурдом. А они говорят: «Ну какой же дурдом? Церковь всегда боролась с суевериями, скотина и то выходит на поскотину, для того чтобы полюбоваться красотой, побыть вместе, а я теперь куда пойду?» И у него очень точно показан образ отца Василия, который, просто как будущий патриарх Сергий (Страгородский), говорит, что для того чтобы не было лишних жертв, необходимо христианское смирение.

И мы знаем, что у нас было два направления, когда одни действительно стояли до конца за свою веру и приняли мученический венец, а другие, сохраняя жизнь многих невинных людей, как патриарх Сергий, действительно смирились, зная, что над всем Господь. Потом некоторые горячие головы назовут это даже «сергианством» и чуть ли не отступлением от веры, но здесь как раз мудрость.

Что интересно: читая сегодня писателей-деревенщиков, поражаешься, как это вообще было пропущено в советское время, ведь это же антисоветские произведения. Но такие вещи случаются с сильными литераторами и сильной литературой.

– В оставшееся время можно поговорить о таком удивительном явлении нашего времени, когда люди предпочитают городу деревню.

– Этот выбор так или иначе рождается в человеке, причем необязательно к пожилому возрасту. Тяга к земле, корням, к своей истории, тяга к ненаносному, неискусственному, нефальшивому, естественному все равно будет присутствовать в душе каждого человека, особенно русского.

Можно даже привести такой пример. Существует ли сегодня деревенская литература? Те произведения, о которых мы говорим, написаны 50 лет назад, пишет ли кто-то сегодня в этом ключе? Да, это многие лауреаты Патриаршей премии (сегодня мы еще не коснулись этой темы), например Владимир Крупинин. Это человек, который изначально мыслил себя как православный русский писатель. Он создал замечательные произведения и тоже дорастал до духовной высоты.

Также можно вспомнить Михаила Тарковского. Он биолог, москвич, еще со стройотрядом посещает Енисей и остается в тайге, становясь настоящим хозяином тайги. Конечно, он не профессиональный промысловик, но тем не менее чувствует себя там достаточно органично, как и его прекрасная семья. И он пишет удивительную прозу и очень проникновенные стихи. В них и Енисей, и образ замечательной тайги.

Кстати, Валентин Григорьевич вошел в нашу литературу с первым рассказом «Василий и Василиса», где Василий тоже хозяин тайги. Именно хозяин, в том плане, что он там не хозяйничает с бухты-барахты, а действительно следит в ней за порядком и помогает и раненому зверю, и лесным насаждениям, для того чтобы все это оставить будущим потомкам.

Каков главный принцип врача? Не навреди. Вот таким же образом надо относиться и к своей земле. Не просто говорить о том, что это такая страна, в которой одни смуты и революции и вообще неизвестно что. Так мы ничего не добьемся.

Сегодня таких примеров достаточно много, и они в том числе подпитаны этой замечательной литературой. Читая Михаила Тарковского, веришь ему, прикасаешься к его удивительному опыту и хочешь в один из своих отпусков поехать не куда-то за границу, а посетить описываемые им места, которых многие из нас, россиян, до сих пор не знают. Мы не открыли для себя ни Алтай, ни Восточную, ни Западную Сибирь, а там, конечно, красота. И Михаил Тарковский, москвич, ставший таежником, подает нам этот замечательный пример.

– Хочется добавить кинематографические примеры. Недавно был снят очень интересный и резонансный фильм «Атлантида Русского Севера», где как раз рассказывается о молодых людях, которые сознательно выбрали жизнь в деревне. Очень мотивирующий фильм и даже провоцирующий для нашего времени с его так называемой гиперурбанизацией. И еще очень интересные фильмы киностудии «Летучая рыба» о сельских священниках Ярославской земли.

Дорогие друзья, читайте деревенскую прозу. И очень рекомендую, если будет возможность, познакомиться с этими кинопроизведениями (только так и могу их назвать).

Отец Михаил, к сожалению, нам не удается охватить все, что хотелось бы. Но дай Бог, мы видимся не в последний раз и у нас еще будет возможность продолжить наше общение. Напоследок Ваше пожелание нашим телезрителям в рамках сегодняшней темы.

– Я бы хотел пожелать всем нам, дорогие братья и сестры, быть великими наследниками наших великих предков. Они завещали нам это замечательное не географическое, а прежде всего духовное пространство – Русь, они его для нас сохранили и как великий подарок преподнесли на блюдечке. И своими действиями мы прежде всего должны не отщипывать какие-то куски от этого пирога, а благоукрашать свою землю, трудиться на ней и так же, как ее нам передали наши предки, передать подрастающим поколениям. В этом нам, конечно, помогут и наши великие классики, и наши великие писатели-деревенщики. Ну и, конечно, наши христианские подвижники, наша православная вера. Это всё понятия одного источника, – источника любви к своей малой и большой Родине.

– Благодарю Вас, отец Михаил, за эту очень интересную, насыщенную беседу, которая дает возможность обратиться к нашему богатому литературному наследию, в частности к творчеству писателей-деревенщиков, открыть для себя деревенскую прозу и удивиться.

Ведущий Михаил Проходцев

Записала Ксения Сосновская