Беседы с батюшкой. Чем отличается церковный человек от нецерковного?

В петербургской студии нашего телеканала на вопросы телезрителей отвечает настоятель храма в честь всех святых на Гатчинском городском кладбище, глава Отдела по связям с общественностью Гатчинской епархии священник Александр Асонов.

(В расшифровке сохранены некоторые особенности устной речи)

– Сегодня мы обсуждаем вопрос, который подсказали сами телезрители: «Чем отличается церковный человек от нецерковного?»

– А тематика-то интересная, было бы очень интересно, если бы люди действительно откликнулись и стали нашими собеседниками в некоторой степени.

– Наверное, я начну с сути вопроса. Что же такое церковный и нецерковный человек? В данном случае хотелось бы понять, насколько велика пропасть между ними?

– Тут даже три вопроса. Что такое «церковный человек»? Существует ли он в природе и что из себя представляет? И какова пропасть (и есть ли она) между этими людьми? Говорить о том, что такое подлинная церковность, всегда очень сложно, потому что мы все судим о ней субъективно. У каждого из нас свой взгляд на вещи.

Есть какие-то общепринятые шаблоны определения церковности человека. То есть это человек, участвующий в жизнедеятельности той или иной общины (прихода), которая связана с поместной большой общиной – митрополией, епархией, а они, в свою очередь, связаны с Патриархатом и так далее. Все это – большая христианская община, человек как-то с этим связан, он участвует в богослужениях, таинствах; прежде всего в таинстве Евхаристии. Естественно, он крещеный, потому что через это он становится христианином, как мы полагаем и верим, и об этом написано в Катехизисе, с этого все начинается. Но сколько крещеных людей, которые в результате далеки от христианской веры (я не говорю от понятия «Церковь»)?

Это общие понятия того, что из себя представляет церковный человек.

Очень часто мы любим использовать термин «воцерковленный». Тоже очень сложное прилагательное. Мы говорим: «Вот этот воцерковленный, а этот невоцерковленный». Мы привыкли использовать определенную терминологию, но каждый ее понимает по-своему. Это все очень субъективно, очень относительно.

Для меня лично только тогда можно назвать человека церковным, когда он априори и по убеждениям, и по делам своим христианин или христианка. То есть это человек, о котором можно сказать, что он подлинный ученик Христов. А о том, как мир определяет учеников Христовых, сказал Сам Спаситель: «Только если будете иметь любовь между собою». То есть среди этих людей существует определенное качество взаимоотношений. И, глядя на поведение человека, на его дела (не на какие-то ритуальные действия, не на архитектурные религиозные сооружения), люди делают вывод о его определенной  принадлежности. «По плодам их узнаете их».

Для меня прежде всего церковный тот человек, который своей жизнью доказывает принадлежность Христу и пытается исполнять Его заповеди. Самая главная Его заповедь была дана на Тайной Вечере: «Да любите друг друга, как Я возлюбил вас». Это очень важный момент.

– Вопрос телезрителя из Воронежа: «Как жили вне Церкви те люди, которые были сначала в Церкви, а потом они, как Мария Египетская или как другие святые, уходили в пустыню или какие-то более аскетические монастыри? Как они причащались, насколько часто? Как вообще они жили духовно, как питались?»

– Есть общее понятие о том, что церковным человека считают тогда, когда он участвует в богослужениях, таинствах. А я высказал свою позицию: для меня лично это уже какое-то определенное следствие. Самое главное – это убеждения человека, его следование за Христом; это носит всегда индивидуальный характер. Хождение перед Богом носит очень индивидуально-мистический характер, у каждого оно свое. Но плоды всегда одни и те же – это дела милосердия. И находится человек в общении с какой-то определенной, отдельно взятой общиной, с каким-то приходом или нет – все зависит от его дел в жизни. Монашествующие – яркий пример.

Конечно, здесь вопрос был об отшельниках, о людях, которые вообще уходят от общества, совершают такой подвиг жизни. Это очень индивидуально. И рассуждать об этом мы не можем, мы не знаем всех деталей. Я не буду сейчас углубляться в эту историю, достаточно просто почитать умные книжки по этому поводу. Давайте говорить о сути.

Монашество носит очень индивидуальный характер, и не все призваны к этому. К этому призывает человека Господь через определенный жизненный контекст. То есть нельзя стать монахом именно вследствие пострига или ношения клобука и мантии. Это вообще ни о чем. Постриг, клобук, мантия – это уже официальное признание Церкви, когда Церковь уже принимает человека как существующего монаха. Он уже живет этим, и Церковь его выделяет таким образом, совершается его становление как монашествующего в Церкви.

Монашество бывает общинное и необщинное, но это отдельная история, отдельный разговор, и лучше его задавать не представителю белого духовенства, к которому я отношусь. Потому что я человек не монашествующий, я себя вообще плохо представляю монахом. Лучше, конечно, такие вопросы задавать кому-то из монашествующих.

– Вопрос заключается в том, что когда мы говорим о Церкви, то для многих людей Церковь – это именно здание.

– Это проблематика русского языка, и не только русского. Греческое «кириаки» мигрировало в другие языки, приобретая разнообразные фонетические оттенки. Церковь – это тоже греческое слово «кириаки»; это здание. А есть термин более красивый (его используют в основном теологически образованные люди или просто образованные, знающие богословскую терминологию): «экклесиа».

По своей сути это некоторая калькированная форма понятия «синагога». Синагога – это тоже «собрание». «Экклесиа» – это собрание верных чад Христовых (не важно, в здании оно происходит, в поле или каком-то другом месте). Главное, что для нас Церковь – это не здание. Церковь – это все верные чада Христовы. Недаром в нашей догматическо-богословской терминологии, когда мы рассуждаем о христианах, мы говорим: «верные». Это верные чада Христовы, это и есть подлинная Церковь. И здесь вопрос идет о том, насколько они верные, насколько они христиане. Это то, с чего я начал.

– То есть Церковь не в бревнах, а в ребрах.

– Не в камне, не в бревнах, не в каких-то социальных институтах и не в подразделениях церковного управления, которые всегда временны (они могут появляться, могут исчезать). Может быть самостоятельный отдел по связям с общественностью, а может быть он и частью какого-то большого одела. Но все они существуют вследствие того, что мы на Земле-матушке живем, у нас неизбежно форма взаимоотношений друг с другом строится через какую-то иерархичность, а иначе просто никак. Но не в этом суть, суть – это вера христианская, это люди, верные чада Христовы.

– И литургия как центр нашей веры.

– Да. Греческий термин прекрасно определяет, что такое литургия. Это «общее дело».

– Действительно, для нас, православных христиан, это самое главное в нашей христианской жизни. Тем не менее мы сталкиваемся с некоторыми вопросами, связанными с богослужениями. Потому что сейчас мы слышим часто задаваемый вопрос о том, не пора ли нам сделать так, чтобы Церковь перешла на понятный русский разговорный язык...

Вопрос телезрителя из Белгорода: «У меня три коротких вопроса. Первый: кто по большому счету определяет, в Церкви человек или не в Церкви? Второй: как это влияет на спасение самого человека? И третий вопрос конкретный: разбойник, распятый справа от Христа, был церковный человек или нет? Как Вы считаете?»

– Я даже больше скажу: он не был крещен в том смысле, как мы понимаем это сейчас. Мы не знаем всю его историю; возможно, он крестился в водах Иордани от Иоанна Крестителя (никто этого не знает), история умалчивает. Мы говорим про одно таинство, – таинство Крещения, а на самом деле у нас, православных христиан, совершаются два таинства: таинство Иоанна во оставление грехов – омовение водой; и таинство Миропомазания, которое предполагает именно молитву о сошествии Святого Духа и крещении Духом Святым: «Приими печать Духа Святаго». И это уже предполагает Крещение Христово. Это отдельное интересное событие в жизни христианина.

Давайте пойдем по порядку. Первый вопрос: кто определяет, что такое церковность? В самом начале передачи я сказал, что есть определенные общие шаблоны, они существуют, уже никуда мы от них уйти не можем. В соответствии с этими понятиями церковный человек – это человек, который так или иначе участвует в жизни и деятельности Церкви (то есть в службах, таинствах) через определенную общину или множество общин (в зависимости от его жизненных обстоятельств) и таким образом становится соучастником того действа, когда преподается благодать через таинства. Но нет отдельно взятого церковного органа, который мог бы определять, церковный этот человек или нет.

Даже в вопросах канонизации Церковь скорее всего уже констатирует факт особого почитания среди верных чад Христовых той или иной личности и потом уже, используя определенные догматические инструменты, пытается понять, насколько тот или иной человек действительно достиг святости среди верных. Нет какого-то определенного подразделения, отдела по делам веры и так далее, которые бы занимались вопросами определения подлинной духовности и церковности человека.

Это как в семинарии, когда я учился; у нас шутили: на вопрос определить свою духовность возникает следующий вопрос – а кто нам вообще такой прибор выдал, который мог бы показывать степень духовности человека? То есть я поднесу приборчик, а он покажет, насколько человек церковный... Такого нет. А вот определить, христианин вы или нет, можно так: есть ли плоды Духа Святого? А плоды Святого Духа – это дела милосердия. Они имеют разные проявления.

А про разбойника… Да, есть факт, что он первым вошел в рай, хотя он вообще еще не знал той Церкви, которая возникнет в будущем во всех ее проявлениях: культурологических, этнических, национальных. Церковь имеет очень большое количество оттенков в том или ином обществе, государстве, этносе. То есть в Японии на иконах Спаситель похож на японца, в Африке – на представителя африканской культуры и так далее.

– Хорошо, что телезритель задал этот вопрос, здесь возникает еще одна тема. Ведь когда перед причастием мы говорим: «Яко разбойника помяни мя, Господи, во Царствии Твоем», мы все – церковные и нецерковные люди – принимаем Христовы Тайны...

– ... и ассоциируем себя с Церковью.

– Да, совершенно верно. У телезрителя в вопросе был еще такой хороший подтекст: как это определяется, если человек сам говорит о себе, что он воцерковленный, церковный...

– Опять же очень сложный термин. Что такое быть церковным? Это что – хороших, умных богословских книжек начитаться, Катехизис наизусть помнить или чинопоследование службы?

– Или по плодам любви узнавать? То есть тут вопрос действительно серьезный.

– Вопрос о первичном и вторичном. И недаром Господь попустил для нашего назидания такое повествование в Евангелии, где первым в Царство Небесное входит разбойник. Это назидание для всех нас. Не забывайте о том, что существенно.

Через тех, кто достиг определенного духовного стяжания, Господь нас наставляет, что есть первичные нюансы; об этом все отцы Церкви писали. Они говорили, что самое главное – это плоды Духа Святого. Я их в общем смысле называю делами милосердия; понятно, что они по-разному проявляются. Это такие события в жизни человека, когда человек не трубит о том, что он делает; это происходит незаметно и вроде бы естественно, но это есть. И это самое главное. Об этом все наше православие.

– Вернемся к вопросу по поводу изменений в Церкви. Когда я был новоначальным, для меня тоже была большая проблема, что я не понимал церковнославянского языка. Тем не менее у меня не возникало ощущения, что надо уйти, если я этого не понимаю. Нет, у меня было желание понять. И слава Богу, что пришло время, когда я стал все это понимать, и сейчас я не могу себе представить другого. Тем не менее это серьезно обсуждается в православном современном обществе. Более того, очень известные деятели Церкви говорят о том, что нет ничего страшного, если в нескольких церквях служба будет идти на русском языке. И в этом случае мы сразу отсекаем тех людей, которые называют себя церковными, только по той причине, что понимают язык, которого не понимают другие, нецерковные.

– Вопрос, касающийся литургических изменений, существует не первый день, он появился давным-давно. Еще обновленческое движение после революции этим занималось, были попытки сделать литургию более понятной, в том числе это было связано с переводом литургии на современный язык. Я просто хочу подчеркнуть тот факт, что этот вопрос обсуждается давно. Это касается вообще людей отдельно взятой нашей культуры. Именно в Русской Православной Церкви этот вопрос является сложным, потому что все зависит от того, готов или нет сам по себе народ, который ходит в храмы, принять эти изменения. То есть я сто процентов убежден, что священноначалие никаких кривотолков в этом не видит и, наоборот, с этим согласно. Есть литургия, она переведена на русский язык; в некоторых приходах ее уже служат – и делают это успешно. Но вот насколько общество готово само по себе?

Действительно, Вы правы, есть люди, которые не могут представить себе Божественную литургию без церковнославянского языка. Это не хорошо и не плохо, это определенная национально-культурная традиция отдельно взятой Поместной Церкви. Во всем мире литургия служится на современном языке того народа, где находится Поместная Церковь. В Элладской Церкви она служится по-гречески, но не на древнегреческом.

Кстати, приведу вам интересный пример. Есть древневосточные Церкви, среди прочих – Армянская Апостольская Церковь. Насколько я знаю, там служат на древнеармянском. Это еще сложнее для армян, потому что это совсем древний язык. То есть билингвистичность – это не только проблема Русской Православной Церкви, но и других Поместных Церквей. Этот вопрос должен обсуждаться на общем уровне среди людей отдельно взятой Поместной Церкви. В данном случае мы говорим о Русской Православной Церкви (Московский Патриархат).

Ввести такие понятия насильно не получится, это вызовет возмущение, негативную реакцию . Это первое. Второй момент: а для чего мы это хотим сделать? Мы думаем, что если мы сейчас переведем литургию на современный русский язык и, может быть, даже сделаем ее более понятной в чинопоследовании (например, не будем использовать повторяющиеся ектеньи, достаточно одного раза) – и все вроде бы будет понятно?..

О положении литургических дел в современном русском православии писал очень интересные книги архиерей Русской Православной Церкви Михаил (Мудьюгин). Он выступал с серьезной критикой, много чего об этом писал, советую всем почитать. Светлая голова. Молится за всех нас уже там, с Господом Спасителем.

Хорошо, мы все это сделаем: переведем, упростим, сделаем более понятным, будем проводить специальные библейские чтения или часы, евангельские часы, катехизационные занятия, как это все хотят. И обязательно будет курс какой-нибудь, всех научим литургике, все будут прекрасно понимать чинопоследование, научатся говорить проповеди и прочее. И что – качество жизни христианской улучшится?

Мы знания людям дадим, а дальше-то что? Дадим знания и заставим понимать что-то даже тех, кто не хочет это понимать, кому это, в принципе, и не очень важно. Потому что, с их точки зрения, есть священнослужители: пускай они и понимают, а нам главное – духовное насыщение. И вот их заставим что-то, будем всех водить хороводами по литургическому чинопоследованию. Дальше-то что будет? Мы интересную тему затронули…

– Вопрос телезрителя из Москвы: «Очень многие в современном обществе воспринимают Церковь как субъект сферы услуг. В чем причина такого потребительского отношения к Церкви?»

– Это проблематика современного общества вообще. В нашей российской действительности, к сожалению, Церковь всегда была камнем преткновения, потому что очень сильны языческие корни. Это моя точка зрения.

Наша Церковь была всегда в сложном положении в отличие от других Поместных Церквей, потому что все этносы, которые перемешиваются между собой на территории государства, что мы называем красивым именем Россия, по-разному относились к христианству и раньше. Это понятно для тех, кто изучал историю; когда-то Церковь была частью Константинопольского Патриархата Греческой Поместной Церкви. Где-то вдалеке существовала какая-то митрополия, и только потом уже (благодаря политике государей, правителей, Годунова) Церковь приобретает свою так называемую автокефалию, о которой так много разговоров в последнее время.

И во все времена очень сложно складывались взаимоотношения между народами, проживающими на территории России, и Церковью, в данном случае Поместной Православной христианской Церковью. И сейчас тоже нелегко складываются. Видимо, такая судьба и у христиан в этом государстве, и у народов, которые здесь проживают. Все не просто так, все имеет свои корни. У каждого социального события есть определенные предпосылки.

Совершенно иначе обстоит дело в других Поместных Церквах. Например, много ли священнослужителей на улицах нашего города (в данном случае Санкт-Петербурга) вы наблюдаете? Этот пресловутый клерикализм так сильно виден у нас на Невском проспекте? Прямо табунами ходят? Я думаю, можно сказать: нет, не видим. А они есть. Так вот, почему они без подрясников ходят? Нет, кто-то ходит смело в подряснике. Во-первых, не всегда удобно в нем ходить, мы проживаем еще в таком климате, когда это не так удобно. Но это определенная психологическая ситуация для людей, потому что такова русская культура, потому что будут оглядываться, смотреть как на клоуна-придурка.

Я приезжаю в Грецию – везде хожу в подряснике, никто не оборачивается. Зайду в любой ресторанчик, закажу бокал вина, никто не будет сидеть с телефоном и фотографировать: поп пришел, пьянствует, бокал вина пьет. Никому в голову это не придет. Это в Греции. Все будет нормально, престижно, все будет хорошо, и у меня не возникнет психологических сложностей с этими людьми.

Почему у нас духовенство не очень любит все это афишировать? Я их понимаю, они не хотят вызывать антагонизм в обществе. И так постоянно вопросы возникают, еще и здесь вызывать у кого-то раздражение? А общество постоянно готово к раздражению, причем по мелочам, а здесь тем более как красная тряпка для быка.

– В данном случае черная.

– Я бы с удовольствием ходил везде в подряснике, но чувствую, что общество к этому не готово. И в 90-е годы, когда все в храмы пошли, оно тоже было не готово, там другая ситуация была. Это культура данного народа, обстоятельства. Для нас это такое испытание, наш христианский крест. Это я просто такие яркие примеры привел.

То же самое, если я в Европу приеду и буду там идти в подряснике: тоже будут оглядываться. Но там уже оголтелый антицерковный настрой, там католическое духовенство может смеяться над католическим духовенством, которое просто рубашки с воротником надевает. Какой-нибудь католический священник такому же священнику говорит в какой-нибудь просвещенной Германии: «Да что ты выпендриваешься? Ходи как все. Дурью маешься. Кому это нужно?»

Это истории, которые были в реальности, я сейчас ничего не придумываю. Я слышал это из уст людей, которые имеют отношение к Католической Церкви. Это вообще вызывает очень много вопросов, но это говорит об определенном противлении христианству вообще. А Церковь воспринимается в данном случае как видимый враг.

Есть, правда, у людей такая тенденция утверждать, что христианство существует отдельно от Церкви. Церковь – это патриархи, митрополиты, «эти жирные попы» на «Мерседесах». Господи, как уже надоело; одни и те же шаблоны – ну не устали люди кушать всю эту кашу? Это же просто бред какой-то.

Я недавно в «Фейсбуке» выложил воспоминание: у меня случилась такая ситуация, что после отпевания на кладбище я разговорился с людьми. И я видел, что люди, в общем-то, нецерковные, я для них был исполнителем ритуала в данном случае. Они просто заказали отпевание, потому что есть традиция, должен быть батюшка. Но я разговорился с людьми, и мы коснулись вопроса содержания духовенства. Они были очень удивлены, когда узнали, что как таковых зарплат, которые выделяет организация, у духовенства никогда не было и нет.

Я не стал им объяснять, что Синодальный период закончился, что мы не в Финляндии и не в Швеции живем, где у каждого урожденного лютеранина один процент зарплаты на автомате сразу отчисляется в виде церковного налога. Кстати, в Греции тоже из бюджета выплачиваются зарплаты, там пенсионный фонд и прочее. У нас духовенство самое социально незащищенное (вообще все религиозные деятели). Потому что у нас Церковь отделена от государства, школа – от Церкви, это все прописано в Конституции, и невозможно ничего по этому поводу сделать, да и не сделается никогда.

В данном случае, конечно, мы отстаем от просвещенных государств Европы, где принципиально у всех отчисляется один процент от зарплаты. Сколько у нас урожденных православных граждан? Два-три процента ходит в храм – не важно; социальные опросы составили.  Один процент отчислили бы – вам что, жалко? Вы представляете, какие это доходы? Но у нас же, понимаете, «все жируют» и Церковь «узурпацией» занимается, она  «плохая и ничтожная».

И вот я на кладбище об этом разговариваю с людьми: что духовенство не имеет содержания, что содержание духовенства – это в основном подаяние (по сути, люди живут с протянутой рукой). Пожертвуют – хорошо, не пожертвуют – а что делать? Конечно, в лавке свечки продаются, но это и есть основной доход.

Я не говорю за всех. Говорю о том, что знаю как заведующий канцелярией епархии, как ответственный за связи с общественностью, как настоятель прихода разрушенного храма, который продолжает рушиться – и никому дела нет. Это исторический памятник, его поддерживают люди, прихожане, которые душу вкладывают в это. И нет никаких дотаций. Не надо летать в облаках; никого не интересует, чем живет священнослужитель. И если с ним что-то случится, кто будет платить за его лечение? Тот же Мудьюгин умер в страшных условиях, чуть ли не в коммуналке, а он архиерей Русской Православной Церкви. Времена такие были. А сейчас что – они лучше? Я к чему это все рассказываю? Потребительское отношение. И вот люди меня пригласили, говорят: «Да ну, Вы что! Неужели никто не поддерживает?» Я говорю: «А кому это нужно? У нас не та система, у нас по Конституции запрещено меня поддерживать, платить  нормальную зарплату». Вот пожертвуют люди – я как настоятель что-то получу; и духовенство, которое со мной служит, тоже что-то получит. Не пожертвуют – будем как-то выживать. Это не какой-то яркий пример, подвиг – ничего подобного, это просто жизнь, но люди об этом не знают. И удивляются.

Знаете, что я услышал в ответ? Эти люди, которые меня пригласили, которые ассоциируют себя с христианами, с церковными людьми, говорят: «Глянь, Церковь о своих священниках не думает». Понимаете, как они воспринимают? Что есть где-то священники, а есть инопланетный корабль, на котором сидит какая-то организация, вот она-то и есть та самая «подлая» Церковь, а они к ней никакого отношения не имеют. И я тоже нахожусь в порабощении.

Кстати, очень «хорошая» сейчас парадигма вырисовывается: что вот архиереи – узурпаторская власть... Я вас умоляю, не те времена. Какая узурпаторская власть? Как архиерей может повлиять на священнослужителя? Говорят: запрет наложить. Хорошо, он скажет: да налагайте запрет, я всю жизнь служил практически бесплатно, сейчас буду просто молиться. Для человека, у которого есть голова, руки и ноги, ничего не изменится. Изменится для того, который только кадилом умеет махать, а больше ничего не умеет. Так, может быть, ему и полезно в запрете побыть. Я иногда говорю: «Отцы, на вас пахать надо. Идите работать, если вам не хватает. Почему остальные находят в себе силы, а кто-то считает, что за красивые глаза должно быть что-то?»

…И эти люди, которые со мной на кладбище общались, должны понимать, что когда они говорят, что Церковь не думает о своих священниках, – это они к себе адресуют и ко мне. Потому что вот она – Церковь, вот мы общаемся, вот она – экклесия...

– Я понимаю, что если человек не просто ходит в церковь для исполнения каких-то своих обязанностей, а ходит туда по велению Духа Святого, то это церковный человек. Человек нецерковный в данном случае – такой, как те люди, с которыми Вы говорили.

– И не только я, мы все сталкиваемся с этим.

– Недавно в одной церкви я был на Божественной литургии. И есть такой обычай, когда священник возглашает: «Христос посреди нас». Вся община отвечает: «Есть и будет». После этого, поворачиваясь друг к другу, говорят: «Христос посреди нас». И все отвечают: «Есть и будет». И ко мне тоже обернулась прихожанка и сказала: «Христос посреди нас». Когда же не получила от меня ответа, потому что я был в этот момент в молитве, она в очень серьезной форме сказала: «Вы должны ответить: "Есть и будет"». Причем сказала это с таким менторским тоном!.. Видимо, в данном случае она подумала, что она церковный человек, а я нецерковный. И что она имеет право учить…

– Об этом я и начал говорить… Если внутреннее состояние человека не изменилось, его дух не обновлен, если нет этого стремления жить по совести, следуя заповедям Христа, исполнять дела милосердия с помощью Божией (сам человек по своей сути не способен этим заниматься; благодаря действию благодати Божией все это в нашей жизни происходит, Бог дарует силы, мудрость), то все это лишь ритуализм: хорошо разбираться в литургии, понимать, что происходит, научиться говорить эти обращения: «Христос посреди нас».

Заниматься надо сущностными вопросами, а не второстепенными. То есть это тонкий момент, он же касается и вопроса, как совершать крестное знамение: справа налево или слева направо, тремя пальцами или двумя. Уже в каком столетии мы живем! Должны же хотя бы такие элементарные вещи понимать, иначе грош цена нашему христианству.

– Вопрос телезрительницы: «Я хотела внести свое предложение по поводу того, что сейчас многие церкви хотят перевести литургию на современный язык. Я, например, считаю, что служба вообще потеряет всю свою красоту. Службу я люблю, хожу в храм. Конечно, очень бы хотелось, чтобы Ветхий Завет и Евангелие читались на русском языке, потому что мы очень многое недопонимаем и много теряем. А остальное трогать нельзя, служба вообще потеряет все».

– Очень хорошо сказано, полностью поддерживаю эту мысль. Действительно,  достаточно было бы чтения Евангелия, апостольских посланий и проповеди на русском языке. Я считаю, очень важно, чтобы всегда звучала проповедь после чтений, это очень актуализирует литургию саму по себе и приготовление к причащению (не в конце литургии, а именно после чтений, тогда все становится на свои места). Так и должно быть, нас так учили на гомилетике, но, к сожалению, не везде так практикуется.

– Я всегда тоже думал, что это было бы хорошо, но столкнулся вот с чем. Когда я слушаю чтение Евангелия на церковнославянском языке, я его хорошо понимаю, но согласен с тем, что есть еще два варианта помощи тем, кто не понимает. Если я готовлюсь к литургии, никто не мешает мне прочесть евангельское чтение перед службой. Во-вторых, в каждом крупном храме евангельское чтение на русском языке висит в притворе храма.

– Иногда раздают приходские листки, где прописано, какие отрывки будут читаться. Сейчас еще есть специальные приложения, можно скачать все в Интернете и посмотреть на телефоне.

– И, конечно, обязательно после чтения Евангелия священник поясняет, что мы слышали. Это хорошо, ведь у нас в литургии два важных момента, два пика.

– Слово Божие и Евхаристия.

– Да. И слово Божие требует от нас особой подготовки, и никто нам не мешает подготовиться к этому, прочитав что-то до службы. А уж потом мы слышим Евангелие на церковнославянском...

– Друзья мои, но все-таки же не по-латыни. У католиков до Второго Ватиканского Собора все было по-латыни. Представьте себе, как полякам латынь?.. Вообще чужой язык, да еще и мертвый.

– Я бы хотел, чтобы мы подвели итог.

– Чтобы мы с церковностью нашей определились? Я не знаю, специальных приборов не выдают. Могу сказать только одно: церковный тот, кто следует за Христом и исполняет Его заповеди. Это все. Для меня лично других критериев нет. А судим по делам, по плодам: есть ли добрые дела, поступает человек по-доброму или все-таки нет…

– И нецерковный человек может считать себя глубоко церковным и воцерковленным, хотя сердце его холодно...

– Я бы сказал так: церковность – это вообще не о здоровом образе жизни, это вообще не рядом.

Ведущий Глеб Ильинский

Записала Елена Кузоро