Беседы с батюшкой. Ответы на вопросы

В московской студии нашего телеканала на вопросы отвечает протоиерей Димитрий Кувырталов, настоятель храма Архангела Михаила в Летове (Москва).

– Вчера мы праздновали великий праздник – память преподобного Сергия Радонежского. Я знаю, что Вы являетесь также настоятелем храма Сергия Радонежского в детском доме, который называется «Молодая гвардия». То есть это для Вас особенный праздник. Расскажите о своем отношении к этому празднику. Какие эмоции Вы переживаете?

– Преподобного Сергия не случайно мы именуем игуменом земли Русской и печальником земли Русской. Игумен Сергий – ключевая фигура в нашей истории. С преподобным Сергием связано не то что второе рождение нашего Отечества, а просто новая страница, я бы сказал – новая жизнь нашей Русской земли. Преподобный Сергий своим духовным авторитетом, будучи в буквальном смысле сосудом Святого Духа, оживил весь простор нашей земли Русской. И народ, увидев такого дивного молитвенника, дивного игумена, не просто последовал за ним, а ощутил в себе силу жить и приумножаться. Таким образом, мы увидели в лице преподобного игумена Сергия настоящего возглавителя духовного возрождения нашего Отечества.

Надо еще вспомнить, что это было время, когда на Западе начиналось возрождение, именуемое Ренессансом, но оно было именно светским: отступление от основ, от глубинных истоков. А у нас, наоборот, было возрождение именно духовное, и оно было беспримерное в истории всего нашего Отечества. Мне хочется поклониться преподобному Сергию; всегда со слезами этот праздник отмечается, и чувствуется его сегодняшняя забота о нас. Троице-Сергиева лавра, ликуя и храня святыню Русской земли – мощи преподобного Сергия, сегодня торжествует вместе со всей Русской землей.

Надо знать, сколько паломников приезжает в лавру в эти дни и приезжало исстари, во всю историю нашего Отечества, чтобы поклониться мощам преподобного! Сейчас этот людской поток только возрастает. Это очень отрадное и удивительное явление в нашей современной жизни, в информационном пространстве, которое заполнено чем угодно, только не благочестием. А у раки преподобного Сергия мы видим как раз тот народ, ту чистую народную душу, которой всегда держалась Русь, именуемая Святой. Вот эта святость жива, просто нужно переступить порог Троице-Сергиевой лавры или любого храма, построенного в честь преподобного Сергия Радонежского на Руси, да и просто заглянуть в душу любого боголюбца (а такие есть, слава Богу, у нас на Руси), чтобы понять, что Святая Русь жива.

– Всегда актуален праздник в честь этого святого. Как Вы сказали, идет возрождение...

– Я каждый раз наблюдаю, как наполняется храм в дни памяти преподобного Сергия. Это не просто любимый русский святой, но игумен Русской земли, в полном смысле слова руководитель нашего духовного шествия по лицу земли. В это временное, короткое пространство нашей земной жизни преподобный Сергий – наш главный путевождь.

– Расскажите об опекаемом вами детском доме. В нашей стране вообще очень много социальных проектов, которые окормляются Церковью...

– Наверное, тут уникальная ситуация, потому что это не церковный проект, это сложившиеся многолетние (уже более 20 лет) отношения между нашим приходом Михаила Архангела в Летове и детским домом «Молодая гвардия» во Внукове.  До него всего каких-то десять километров, но это расстояние пересекается большой Киевской трассой, а там пробки, поэтому почти час приходится добираться до детского дома и им до нас. Но при этом у нас сохраняются очень тесные и искренние отношения. Они начались в конце 90-х годов, когда меня попросили быть на одном из дней рождения детского дома. Мы тогда поздравили детишек, все были очень рады, и я, очень трогательно с ними пообщавшись, понял, что теперь оттуда никуда не уйду.

Сама обстановка там очень добрая. Это детский дом семейного типа. То есть дети живут не по возрастам в каких-то кубриках или отдельных блоках, а как в многокомнатной квартире. Там шесть таких квартир, они именуют их семьями. В каждой семье есть несколько воспитателей и человек 8-12 детей. Такая модель многодетной семьи. Сейчас детский дом переживает трудные времена, он структурно меняется, но наши отношения, что очень отрадно, вылились в строительство храма на территории муниципального детского дома. То есть это не церковный приют, не частный детский дом, это муниципальное государственное учреждение, полностью финансируемое бюджетом, и это единственный детский дом во всей стране, где есть полноценный православный храм, в котором совершаются литургии в субботние, воскресные и праздничные дни.

В день памяти преподобного Сергия Радонежского мы совершали там Божественную литургию с очень удивительным, торжественным крестным ходом. Надо было видеть радостные лица детворы, участвующей в таком благодатном мероприятии! Они просят и водой их окропить, и дать им угощение, и что-то хотят рассказать. Пятилетняя девочка буквально на днях ко мне подбежала и говорит: «Батюшка, а у нас единственный детский дом в стране, где есть православный храм». Даже дети это знают, делают на этом акцент. Этот храм – как терем 18-метровый... Дети, идя в школу, возвращаясь из школы, проходя мимо храма, крестятся, с радостью забегают в храм, прикладываются к иконам, разговаривают с батюшкой или с тем, кто там дежурит в этот день, и совершенно удивительным, вдохновенным образом совершают свой жизненный путь.

– Я тоже был в одном таком московском детском доме. Мы приезжали туда с батюшкой, причащали детей, общались с ними. Но я столкнулся с тем, что некоторые дети (кто уже постарше) начинают задавать провокационные вопросы, а некоторые даже с нападками на Церковь. В Вашей практике такое случалось? Наверняка же есть дети, которые сомневаются, спрашивают...

– Не могу сказать, что есть какое-то настороженное отношение к Церкви и к моей персоне лично. В этом смысле у нас в детском доме одна большая семья, у нас очень теплые, доверительные отношения с педагогическим составом, с воспитателями, с администрацией и, конечно, с детворой. Дети вырастают, уходят, приходят новые, которые вливаются в эти теплые отношения. Конечно, есть дети, которые не хотят ходить в церковь, считают, что им это не надо, но они очень четко выстраивают свою позицию и не то что не конфликтуют, но, наоборот, с радостью и доброй, светлой завистью смотрят, как их сверстники бегают в храм, причащаются, возвращаются оттуда с гостинцами.

Когда я к ним прихожу, со всеми общаюсь, для меня нет никаких запретных тем или преград. Младшая детвора просто виснет на мне, приходится их как-то удерживать, а старшие дети подходят и делятся своими наболевшими проблемами, трудностями, кто-то своими печалями, которые связаны с общением с родителями. Это социальный детский дом, то есть там не дети-сироты, а дети, которых родители оставили по разным причинам (например, находятся в заключении или в тяжелых болезнях). Бывают очень изломанные судьбы. Отогреть этих детей, прижать их к себе – это очень великое дело, особенно сейчас. И когда ты к ним с открытой душой – ни один ребенок не может сопротивляться любви; это такая удивительная власть или сила, светлая радость, которая согревает и объединяет всех. Это не значит, что когда я прихожу, все сразу начинают ликовать и радоваться; нет. Просто мы всегда всем открыты, и это всегда чувствуется.

Так у нас сложилось, что каждую среду (сейчас через среду) мы приходим к ним с духовным словом, с какой-то беседой. Мы собираем некоторое количество детворы и беседуем либо о предстоящем празднике, либо готовимся к какой-то паломнической поездке. Потом назначается общая служба для детского дома, вся детвора собирается в храм. Кто постарше – исповедуются, помладше – стоят и ждут, когда вынесут Чашу. И все в восторженном ожидании.

С теми, кто не хочет ходить в храм, мы все равно дружим, даже с ними иногда бывают отношения конструктивнее, созидательнее, потому что они как бы негласные блюстители некой правды и справедливости за порогом храма. То есть те дети, которые ходят в храм, находятся под моим окормлением, а с детьми постарше и с теми, кто в храм не ходит, есть негласная договоренность: будь честен, справедлив и следи, чтобы все было по порядку. Иногда они мне докладывают: «Батюшка, а Вы знаете, что у нас не все благополучно?» Я говорю: «Давайте вместе решим этот вопрос». Я обязательно общаюсь и с детворой, и с педагогическим составом, воспитателями. Все решается удивительно и миром.

У нас много паломнических поездок. Часто они приезжают и к нам в храм в Летово, где мы устраиваем концерты, спортивные мероприятия. В общем, у нас огромное количество совместных событий. И для нас это уже просто жизнь общины, которая не может удержать внутри себя эту силу и радость общения, радость благовестия, этим хочется поделиться. Мы пошли даже на такой эксперимент, и он оказался очень действенным: мы поручили некоторым нашим прихожанам опекать конкретные семьи. Там шесть семей, по два человека (получается, всего 12 человек) опекают конкретную семью в течение года. Например, шнурки порвались, зубную пасту надо купить, какие-то учебники, книги, сказать какие-то добрые наставления, отпраздновать дни рождения. Проходит год, меняется контингент, приходят новые люди. Вот такое живое и тесное общение происходит уже на протяжении более двадцати лет. И огромная радость от уже построенного и украшенного храма. Там резной иконостас, замечательные иконы; там все сияет любовью и детским, добрым отношением.

– Пример Ваших отношений с этими детьми – это, наверное, образ православного христианина: как необходимо жить в Церкви и вне Церкви. По крайней мере, я такой вывод могу сделать.

– Действительно, жизнь в Церкви переполняется не эмоциями, не какими-то впечатлениями, а именно жертвенным служением, наполненностью, осмысленностью нашей жизни: мы вдруг понимаем, для чего мы ходим по земле: мы нужны людям.

– У нас есть вопросы, которые присылают нам телезрители. Давайте постараемся на них ответить. Первый вопрос: «Собираюсь вышить Казанскую икону Божией Матери. Икона маленькая. Перед началом работы надо ли просить благословение у священника в храме? И по окончании работы надо ли освящать икону? Если да, то как это сделать?»

– Вопрос часто встречается, потому что сейчас очень много стало таких золотошвеек или иконописцев, которые причастны этому благодатному труду – вышиванию, творению икон. Икона – это молельный образ; это не интерьерное украшение, не портрет знакомого и любимого человека или почитаемой личности. Если икона, вышитая нашими руками, будет в красном углу среди других икон в нашем домашнем иконостасе и мы будем читать молитвы святому, изображенному на этой иконе, тогда эта икона должна быть освящена. Потому что священник не только кропит водой и читает молитвы о призывании Святого Духа на данное изображение святого, но еще и смотрит, правильно ли она сделана, по тем ли образцам (иконографическим, уставным, древним), которые были введены в церковный обиход. Это важно, чтобы сохранить благодатное узнавание святых и чтобы ниточка молитвенной благодати не обрывалась от образа к образу, а сохранялась. Чтобы человек, стоя у этого образа, чувствовал, что тот святой, к которому он обращается, слышит его, что есть обратный ответ.

В этом смысле надо сказать, что икона – это окно в вечность. Поэтому чем больше таких икон, тем светлее в доме. Но тут есть очень большая опасность. Во-первых, когда мы приступаем к деланию иконы, конечно, должны взять благословение, потому что это духовный труд, и батюшка подскажет, как правильно это делать, с какой молитвой. Но если этого не произошло – ничего страшного. Когда человек делает доброе дело, оставляет это себе или кому-то хочет подарить – все это благочестиво, но то, что благочестиво, должно быть посвящено Богу. Поэтому лучше, конечно, взять благословение, посоветоваться, как лучше это сделать. А после изготовления икону принести в храм и сказать: «Батюшка, мне надо освятить икону». А батюшка уже знает, что делать.

– Мы часто дарим друг другу иконы. Бывает, раздают маленькие иконки в каких-то монастырях, куда приезжаешь в паломничество. И иконок становится так много, что многие задаются вопросом, что с ними делать. Вообще полезно ли держать много икон в доме? Может быть, икон должно быть только несколько?

– Как говорят старцы и духовно уважаемые люди, каждая икона в доме – это икона для молитвы, то есть каждой иконе мы должны совершать поклон или произносить какое-то молитвенное обращение. Если этого не происходит, получается, что это либо интерьер, либо украшение дома, и это уже не совсем благочестиво. Что такое благочестие? Это умение хранить середину, царский путь: не уклоняться ни вправо, ни влево, ни в излишек, ни в скудость. А где эта середина – пусть каждый решит в зависимости от своего домашнего уклада.

Когда многодетная семья, у каждого есть своя комнатка или общее место для молитвы, пусть у каждого будет свой образ, который ему дорог, своя икона. Или это может быть одна большая икона на всю семью. Это дело семьи. Мы не можем регламентировать и сказать, что восемь икон – это хорошо, а двенадцать – плохо. Плохо, когда икон десятки, но они за занавеской или среди рюмок в серванте; или среди книжек стоят на полочке запыленные. Вот это беда, и это говорит о том, что дома нет молитвы, нет того теплого места, где душа рвется к Богу и где Бог говорит с душой.

Обычно дома есть намоленное место для молитвенного труда и возрастания. Где и в каком углу – решите сами, это зависит от расположения комнат или мебели в доме. Пусть это будет так, как вам на сердце ляжет, но это должно быть. Мне кажется, вопрос о том, сколько должно быть икон и где они должны быть, – праздный.

Что касается огромного количества иконок, образков, которые мы привозим из паломнических поездок, это лишний раз говорит о том, что мы бездумно набираем в этих поездках огромное количество иконок. Это во-первых. Чаще всего бывает так: «Ой, эту надо взять и эту надо взять», а уже через две-три недели мы не помним, что это за святой, чем он прославился в Церкви, почему Церковь его почитает. Это говорит об оскудении нашей памяти, об оскудении нашей духовной жизни, нашего сердечного отношения к святым.

С другой стороны, у кого-то есть возможность частых паломнических путешествий. Если ты привез иконочку – найди для нее место. Если открыл ящичек или аналой, где хранятся святыни, и обнаружил, что уже некуда их ставить, надо набраться мужества и принести это в храм. А в храме знают, как с ними поступить: либо раздадут как подарки пришедшим паломникам, либо нуждающимся. А ведь таких людей очень много. Нам кажется, что если у нас все есть, то и у всех так. Нет, некоторые люди рады маленькой иконочке. Бывает такое, что кому-то сон приснился, он видит во сне икону, приезжает в храм – а ему дарят этот образок. И надо видеть радость и слезы на глазах у этого человека: небо открывается перед ним в этот момент, какое-то сообщение Господь посылает ему в подкрепление, в утешение. Это какие-то сокровенные откровения, душа общается с Богом неведомым нам образом.

Поэтому в этом смысле мы не должны скрывать свое сокровище у себя в келье, в доме, а если чувствуем, что оно нам уже не востребовано, с сокрушенным покаянием (потому что не сумели сохранить святыню, не сумели этим распорядиться на пользу себе) передать это другим людям через храм.

– У меня знакомые сделали так...

– Я считаю, что возраст неофитства, когда мы с восторгом воспринимаем любую новую информацию и, приезжая к святому месту, пытаемся набрать оттуда максимальное количество памятных святынь, должен пройти. Все-таки человек возрастает и понимает, что для богообщения много не надо.

– Моим знакомым иконы подарили на свадьбу. (Православные люди дарят иконы.) Очень красивые иконы. И потом их накопилось много. Знакомая сложила их в коробку и отвезла в родительский дом, считая, что когда будет больше места, они устроят нормальный иконостас. Правильно ли поступает человек, когда убирает иконы в коробку, аккуратно их запаковав, лишь бы они не валялись по всему дому?

– Надо все-таки усвоить принцип благоговения и благочестия. Бывает, человек, убираясь, заодно убирает все иконы из дома... Как вариант такое возможно, но до какого периода это все отложено? Ведь это же фактически обещание Богу: я обещаю устроить благочестивый иконостас там, где будет больше места. И к этому надо идти, стремиться.

Если он лукавит перед собой, думает: «Ну, когда даст Господь, тогда и будет», то Господь без нас не спасает, нам обязательно надо предпринимать какие-то шаги, надо искать это место, приобретать участок, строить дом, чтобы было где разместить иконы (если у нас изначально был такой помысел и мы этим мотивировали перемещение этих святынь в другой дом). А так лучше быть проще, жить сегодняшним днем и то, что нам сегодня не пригодилось, просто передать тем людям, которым это нужнее.

– Нам прислали такой вопрос: «Как определить, впал человек в прелесть или нет? Что такое прелесть вообще? И что делать, если ты замечаешь за собой и за другими такое духовное явление?»

– Прелесть – духовная болезнь. Это состояние крайнего духовного возбуждения, когда человек становится чрезмерно чувствителен, эмоционален, не очень мирен (это одна из характерных черт этого состояния духовного самообмана, ложной духовной ревности не по Богу). А главный признак этого состояния, как это ни парадоксально, – самоуверенность. Человек уверен, что он все делает правильно.

– Не только в духовной жизни, а вообще по жизни?

– Это духовное состояние. Когда человек не живет духовной жизнью, он просто сам находится в прелести.

– «Я все сам».

– Конечно. Святитель Игнатий (Брянчанинов) на этот счет говорил так: «Если человек не в прелести, он трезво смотрит на свое сердце, сетует, окаивает себя и находится в глубоком сокрушении и переживании», в буквальном смысле слова в духовных слезах и плаче о собственной душе. Это как траур по душе. И такой человек настолько внутренне собран и действительно отрезвлен ярким светом благодати, которая озарила его сердце, что никогда не возомнит о себе, что он достоин каких-то духовных плодов или что он что-то понял и что-то знает; у него боль о собственном грехе, который разлучил его с Богом. Если это состояние у человека есть, он, безусловно, должен быть духовно руководим, то есть человек должен быть в послушании у кого-то, он сам не может даже это чувство толком оценить в себе. Поэтому мы говорим о прелести как о духовной болезни, о болезни людей, которые действительно пришли в церковь, действительно постятся, молятся, живут духовной жизнью, но в какой-то момент перестают трезво оценивать себя и свое место на этом пути в церкви. Тогда им нужен духовный руководитель.

Но если человек считает, что ему не нужен духовный руководитель (или что так сложилось, что его рядом нет, поэтому он должен сам что-то делать), то это есть первый признак прелести. И, к великому сожалению, многие люди ведут сейчас духовную жизнь без духовного руководства.

– Да, часто это замечаешь; порой даже и за собой.

– А что касается людей в миру, там очень много разных эмоциональных реакций: и страстей, и всяких состояний, и эмоций, захлестывающих человека. Мы это не связываем с прелестью, просто это часто либо невоспитанность, либо несобранность, либо распущенность человека. Первая реакция на замечание – это, конечно, возмущение. А на самом деле надо попросить прощения у человека, если я его чем-то смутил, а потом уже делать выводы для себя. Но примириться и мирно принять любой укор в свой адрес – это нормально. А люди часто думают, что это посягательство на какую-то их свободу и так далее…

– Совсем недавно встретил такой вопрос от одного человека, который сокрушался в том, что он чувствует себя одиноко. Он замечает, что к нему относятся с каким-то презрением, не совсем аккуратны в отношении к его личности. И он понимает, что в какой-то степени, может, он виноват, но хочет прояснить, как с духовной точки зрения поменять отношение к себе, что он делает не так.

– Этому человеку можно пожелать в первую очередь настоящего или самого глубокого богопознания, через которое он познает себя. Мне кажется, что с Богом не бывает скучно, с Богом человек всегда наполнен общением. В книге аввы Дорофея приводится такой геометрический пример: чем ближе мы к Богу, тем ближе друг к другу. Как радиусы, расходящиеся от центра круга, соединяются в его центре, так и мы, идя к Богу, все равно будем ощущать эту близость друг к другу. И чем дальше мы от Бога, тем дальше друг от друга.

В этом смысле очень симптоматично это ощущение одиночества, какой-то чрезмерной ранимости. Хотя бывают очень чуткие души, и они очень больно и резко ощущают не столько свое одиночество, сколько онтологическое одиночество всего человеческого рода. Это тоже не страшно, это такой дар Божий. К нему можно отнестись и с другой стороны, что Господь дал такую особую чуткость сердца, чтобы попытаться найти для этого лекарство. А это лекарство – служение ближним.

У меня есть замечательный пример – одна очень одинокая девушка. Она из детского дома, без родителей, просто так получилось, что из детского дома ее забрали совершенно чужие люди, но они оставили ей после своей кончины квартиру. Она ухаживала за престарелыми супругами и спустя десять лет осталась там жить одна. И она, конечно, была счастлива, потому что теперь у нее была своя квартира, надсмотрщики над ней не стоят, никто ничего не заставляет делать.

Но через какое-то время ей стало страшно одиноко. Не оказалось рядом человека, который был бы ей близок по сердцу, по душе. Она была затравленным зверьком в интернате, а теперь осталась одна-одинешенька в этой московской квартире. Она много горьких слез пролила на этот счет, очень переживала и советовалась со мной в том числе. Она пошла в дом малютки к малышам, у которых нет родителей (к отказничкам), и всю себя отдала на служение этим малышкам. Она говорит: «Когда я их прижму, я вместе с ними плачу, но я самый счастливый человек, я вижу, что я нужна и что мое служение как воздух необходимо им, а главное – мне, я без этого уже не могу».

И она уже много лет ходит в этот дом малютки, причем, возвращаясь домой, те же слезы льет, что она вновь остается одна. Но она наполнена, насыщена этим действительно жертвенным служением, и для нее жизнь предстает совсем в других красках. Она видит, как бывает в жизни, что ее участь далеко не самая тяжелая.

– То есть нужно стремиться быть в жизни кому-то нужным?

– Очень. Это на самом деле как рецепт от любых болезней – ощутить свою нужность кому-то и не ждать, что тебя кто-то позовет, а найти себя в этом служении близким. Это очень важно, дорогого стоит.

– Наш телезритель спрашивает: «Есть заповедь – не сотвори себе кумира. Почему мы поклоняемся иконам?» Вроде бы ответ очевиден.

– Как ни парадоксально, ответ не совсем очевиден, потому что вопрошание всегда остается. Увы, для большинства людей не совсем очевидно, что мы поклоняемся не иконам, а изображенному Богу. Можно ли изображать Бога? Тут есть целая армия последователей разных протестантских толков, мусульман, иудеев, которые скажут, что Бога изобразить невозможно никак. Но христианство стоит на том, что Бог стал осязаем, когда стал Человеком. И мы видели Его, как говорит апостол Иоанн.

– А если видели, можем изображать.

– Да, и мы изображаем лицо Иисуса Христа, Господа нашего, богочеловеческое лицо. В этом лице мы почитаем и Бога, и Человека. И мы поклоняемся не иконе, а Богу через эту икону. Как сказал Иоанн Дамаскин, честь, воздаваемая образу, восходит к первообразу. В любом случае, когда мы прикасаемся к иконе, мы ощущаем это богоприсутствие. Поразительно.

Вот давайте выбросим все фотографии из нашего дома, давайте из портретной галереи вынесем все портреты царей, императоров и так далее. Это будет расцениваться как кощунственный акт, как посягательство на то, что дорого. «Но разве можно поклоняться идолам?» – скажут нам. А мы разве поклоняемся? Мы храним как самое дорогое изображения тех, кто нам дорог. Почему же на иконы не распространяется это благоговение и этот трепет, эта душевная теплота? Мне кажется, что в отношении понятия «не сотвори себе кумира» христиане, как никто, блюдут эту заповедь, не поклоняясь никому, кроме Бога.

– Следующий вопрос: «Когда нет друзей, что это за знак? Хорошо это или плохо?»

– Я бы сказал так, что это особое послушание Богу – пройти определенную часть этого пути в некоторой внутренней собранности. Дело в том, что любовь – дар Божий свыше, она не всем дается. Не стоит думать, что все способны ощутить это высокое жертвенное чувство любви. Хотя предполагается, что каждый человек способен к любви, но дара любви не так много, не все люди ощущают его и способны любить. Жаждут любви к себе, но отдать эту любовь кому-то – это встречается еще реже.

А дружба – это тоже дар Божий. И никто не говорит о том, что дружба и любовь – это совершенно разные состояния. Более того, супруги в какой-то период времени должны ощутить, что дружба гораздо глубже, потому что дружба дает некую глубину всего спектра отношений. И если супруги дружны между собой, у них действительно общие интересы и общие радости, то это великая милость Божия конкретной семье.

А бывает, что дружба может быть и вне семьи. Но из истории Церкви мы знаем, что Василий Великий имел одного-единственного друга; и с ним не так просто складывались отношения. Это был святитель Григорий Богослов, будущий патриарх Константинопольский. Иоанн Златоуст имел одного-единственного друга, и с ним отношения были разрушены, когда друг рукоположился в епископы, а Иоанн Златоуст убежал из-под хиротонии и не стал рукополагаться. В результате он написал «Шесть слов о священстве», которые Церковь до сих пор хранит как сокровище, где он говорит о том, каким должен быть священник.

Есть множество таких примеров о дружбе внутри Церкви, но мы видим, что там все очень хрупко. Это действительно дар Божий. В Киево-Печерском монастыре два преподобных инока подружились друг с другом. Это уникальнейший случай, когда они по смерти оказались вместе похоронены рядом, это пример удивительной дружбы.

Я считаю так, что дружба – замечательная вещь, но делать проблему из-за того, что рядом никого нет, я бы не стал, потому что даже из этого надо извлечь какой-то урок для себя. Потому что дружба обязывает. С христианской точки зрения это ответственность, дружба – это крестоношение немощей друг друга. Дай Господь, чтобы у нас хватило и глубины сердца, и мужества пронести немощи своего близкого друга через всю жизнь. Это есть дар Божий – дружба.

– Вопрос от нашего телезрителя: «Хочу пойти в монастырь и стать монахом. Что для этого нужно?»

– Нужна пламенная любовь к Богу. Нет монаха без этого позитивного порыва (в хорошем смысле слова). Многие видят себя непригодными в миру: так получилось, что не устроился человек, не видит своих талантов или никому здесь не нужен; или вдовцы, когда похоронили свою супругу, тоже считают, что надо в монастырь. Монастырь для некоторых рассматривается как дом престарелых. Такого быть не должно в принципе.

Монастырь – это место особо напряженной духовной жизни, особого послушания. Я знаю множество монашеских судеб, которые не сложились в монастыре именно потому, что послушание оказывается непосильным для этих людей, особенно для людей уже в предпенсионном или пенсионном возрасте. Переделать себя и полностью отречься от себя, что требуется не только монашеским уставом, но вообще евангельским укладом, образом жизни, оказывается для многих непосильным и невозможным. И тогда начинаются трагедии.

Сказано так, что монахи – это соль земли, они именно в своем пламенном устремлении к Богу. И если эта соль потеряет силу, если этого главного стержня не будет – боголюбия, то ни один монастырь не устоит. И вся земля рухнет. Потому что если соль потеряет силу, то ее никто и ничто не заменит.

Монашество – дело доброе, надо здесь крепко помолиться и положиться на Бога, Господь управит. Как говорил Серафим Саровский одной из своих духовных чад, которая пришла за таким же советом: «Живи как живешь, а в большем Сам Бог тебя наставит». Как-то все устроится помимо нас, если мы призваны к монашеству.

– Еще вопрос из социальных сетей, немного необычный: «Молиться выпивши – это большой грех? Или как вообще необходимо себя вести в этом состоянии?»

– К сожалению, мы вынуждены такое обсуждать, хотя для традиционного общества это было непозволительно в принципе. Это не значит, что нельзя молиться ни в коем случае, молиться надо всегда и везде, особенно в таких страшных и тяжелых состояниях, когда вдруг человек по какой-то причине переступил границу и уже не способен собой управлять. Надо в эти минуты очень горячо молиться, но про себя. То есть, конечно, громко кричать, устраивать бесчинные вопли или публичное покаяние – это совершенная дикость и кощунство, этого никак не должно быть.

Но на Руси было так. Если отец семейства в праздник немного выпил, то он вечером не мог читать молитвенное правило для всей семьи. Выпивший человек элементарно не владеет своим языком, он не может четкие молитвенные формулы, слова произнести как должно, и он смущает всех окружающих. Поэтому, конечно, он не читает это молитвенное правило. Старший сын или старший мужчина в доме это делает, а тот стоит в сторонке сокрушенно, переживая об этом. И утром он идет в храм и не причащается, когда весь храм причащается. И вся община, которая причащается, понимает, почему он не причащается. Стыд и срам. Когда вся община удерживает тебя на таком благочестивом уровне, ты, конечно, всегда в тонусе и никогда не позволишь себе лишнего.

В грузинском народе есть замечательный обычай. Если человек упивается вином, значит, он слабый человек, он не умеет пить, и ему не дают вина. Поэтому даже в культуре, где вино, как кажется, в общем доступе, к вину относятся с великим благоговением, осторожностью, и человек находится в послушании у своей общины.

– Как много мы потеряли. Иногда диву даешься, сколько устоев и обычаев было, а сейчас мы о них просто даже не знаем.

– К сожалению, весь революционный пафос был направлен на слом традиции, уклада, бытовых отношений людей.

– Новый мир строили все-таки.

– Старообрядцы (как бы к ним раньше ни относились) бытом и укладом были сильны. И они сейчас сохранились только там, где сохранили свой быт, свою общину, когда они уехали из больших городов, устраивали свои трудовые артели.

– По всему миру разъехались. В Бразилии, Австралии, Аргентине – где только их не встречаем.

– Юго-Восточная Азия. Там удивительным образом встречаются русские общины. Во-первых, это укор и пример нам с вами, то есть, оказывается, можно вопреки всему сохранить этот уклад. А во-вторых, какой бы сильный ни был уклад для конкретной общины, все-таки мы должны иметь некое преемство, то есть: «Мои родители так себе не позволяли». Или мы видим, что происходит, если мои родители, родственники, предки позволяли себе то-то и то-то.

И мы не можем этого допустить, позволить себе расслабиться, потому что наш народный генофонд нарушен, осквернен и весь переломан. Нам надо сейчас по крупицам собирать это духовное, нравственное здоровье народа.

– Еще один вопрос от телезрителя: «Можно ли хвалить себя?»

– На этот счет есть замечательная шутка одного моего знакомого архиерея: «Сам себя не похвалишь, весь день как оплеванный ходишь». То есть иногда можно, наверное, себе что-то позволить. Конечно, это шутка. И когда человек сам себя хвалит, это какое-то нездоровье, тем более если это происходит публично. С другой стороны, трезвое отношение к себе и понимание, что ты совершил правильный, добрый поступок, конечно, должны быть.

Например, однажды мне довелось быть свидетелем ограбления на улице. Вор-карманник прямо передо мной залез в сумку к одной женщине. Я был в буквальном смысле в двух шагах от этого. Не вмешаться было просто невозможно.

– Это, наверное, был бы грех.

– Конечно, я вмешался достаточно резко. Он совершенно не ожидал такого поступка с моей стороны, был возмущен, в негодовании пытался что-то сделать, какие-то дружки к нему подбежали. Но драться же они не будут, воры очень трусливы в публичном пространстве. Как только это все обнаруживается, они тут же исчезают и делают вид, что ничего не произошло. Но он был очень раздосадован, пытался наговорить мне каких-то гадких слов. Я был готов его выслушивать, но было понятно, на чьей стороне правда. Конфликта не было, перепуганная женщина, ничего не потеряв, ушла в сторону, а мы в маленькой словесной перепалке пообщались и разошлись.

Конечно, сказать, что этим поступком надо хвастаться, совершенно глупо, я сделал то, что должен был сделать. И что в этом такого? Каждый человек так относился бы к своему служению, к своему долгу: как к необходимости, к обыденности, как к образу жизни. Тогда не было бы повода себя хвалить. Перед кем себя хвалить? А с духовной точки зрения как только сказал что-то о своем добром поступке, так у Бога потерял венцы. Я их приобрел от людей, а от Бога тут же потерял. Не теряйте своих венцов.

– Я попрошу Вас обратиться к нашим телезрителям со словом, чтобы как-то подытожить нашу передачу.

– Сегодня память Иоанна Богослова, апостола любви. Это самый близкий ученик ко Христу Спасителю, его Евангелие самое высокое, самое духовное, самое светлое. Им написана одна из книг Нового Завета – Апокалипсис (Откровение). И между этими двумя откровениями – откровение о конце света (Апокалипсис Иоанна Богослова) и Евангелие Иоанна Богослова – целая жизнь апостола любви.

И нам бы прожить эту жизнь так, как прожил ее Иоанн Богослов: в постоянном богообщении, в постоянном чувстве богоприсутствия и, конечно, в этой ревности по благовестию. Духовное Евангелие Иоанна Богослова написано самым простым и безыскусным языком, но какие глубокие и возвышенные истины оно раскрывает! Вот так бы и наша жизнь была бы проста, но возвышенна. Всем помощи Божией!

Ведущий Сергей Платонов

Записали Нина Кирсанова и Елена Кузоро