Архипастырь. Епископ Североморский и Умбский Митрофан

В московской студии нашего телеканала на вопросы отвечает епископ Североморский и Умбский Митрофан.

(Расшифровка выполнена с минимальным редактированием устной речи)

– Здравствуйте, владыка! Мы рады приветствовать Вас в нашей московской студии, нам очень приятно, что Вы сегодня с нами. Я уже в предвкушении очень интересной беседы, потому что Ваша личность и Ваше послушание, Ваш жизненный путь, думаю, являются примером для многих наших телезрителей, наших сограждан. И я бы хотел начать вот с чего. Известно, что Вы 26 лет провели профессиональным военным моряком на Северном флоте. Владыка, расскажите, пожалуйста, когда начался Ваш путь к Богу? Это возникло уже после службы, во время службы? Либо у Вас есть какие-то особые духовные корни, особые духовные традиции?

– Дело в том, что я потомок профессиональных военных моряков, еще мой прадед служил с адмиралом Макаровым; мой отец – капитан первого ранга, подводник, участник войны; и брат у меня тоже морской офицер в прошлом (сейчас он рукоположен в сан дьякона; это младший брат). Поэтому мне на роду было написано продолжить династию, других вариантов не было. Что касается пути к Богу, то это совсем уже иная стезя. В XX веке военная служба с путем к Богу никак не была связана, то есть это было исключено.

– Более того, нужно было состоять в партии.

– Безусловно, командир не мог быть не в партии. Это уже было очень сомнительно и ненадежно; многое не доверялось, если офицер не вступал в партию. А если бы он еще сказал, что он верующий, то его карьера закончилась бы – и он был бы демобилизован. На моем веку были такие случаи, когда люди приходили к вере и с ними однозначно расставались. Поэтому, конечно, приход к вере и мое служение профессиональным военным никак не были связаны. Тем не менее первые шаги, я думаю, были связаны с морем.

Уже позже, когда я занимался историей Кольского Севера, житиями святых Кольского Севера (это была для меня некая особая деятельность – открытие того, что было от нас скрыто в течение XX века, некоей святыней под спудом), я обнаруживал удивительные примеры морского богоискательства. Казалось бы, такая экзотическая область духовного искания, но, оказалось, она была очень развита на нашем Северном Поморье среди поморов, профессиональных мореплавателей Севера. То, что было открыто еще во времена кельтского, ирландского монашества… Вот этот Брендан Мореплаватель, монахи на корабле, которые уходили искать неведомые земли для проповеди, а в общем, открывать для себя путь к Богу…

Я это все обнаружил, удивительным образом все это сохранилось в нашем поморском духовном наследии; я с ним соприкоснулся воочию, потому что, приняв монашеский сан в 2000 году (я демобилизовался в 1997 году), я пришел в полной мере к осознанию своего нового жизненного пути, нового выбора. И когда принял монашество и священный сан, я был верно и мудро отправлен служить в очень далекие поморские селения, недоступные, без дороги.

– Простым приходским священником?

– Да, восстанавливать все разрушенные в XX веке, этим лихолетьем, древние деревянные поморские храмы, чем я, собственно, и занимался в течение долгих лет. И именно там я для себя открыл, что есть, оказывается, определенный дух поморского мореплавания как некий образ богоискательства. То есть уставы наших поморов всегда начинались с таких очень важных заявлений. Например, прямо в уставе поморских мореплавателей написано, что человеку на море страшно, ибо он перед ним как перед Самим Богом. А поговорки? «Кто в море не хаживал, тот Богу не маливался»… Они это постигали ежедневно, потому что тогда не было могучих лайнеров, сейнеров.

– И даже могучие лайнеры порой терпят кораблекрушение.

– В том-то и дело, но тогда, в те времена, они плавали на карбасах, сшитых корнями можжевельника (вот такие суденышки)... А что такое Север и как там меняется погода? И как там человек, который только что вот живет и рыбу добывает хорошо – и тут же уже понимает, что пришел смертный час? И вот это особое состояние духа, постоянной готовности предстать пред Господом, формировало совершенно особую генерацию людей. Представьте, одно дело хлебопашец, который стоит на твердой земле, все у него нормально, здоровье позволяет, он еще проживет, детей нарожает... А другое дело, когда человек каждый день выходит в море...

– Но море его кормит.

– А без него там ничего нет, там же ничего не растет, они живут только за счет рыбы. Поэтому помор обязан каждый день выйти в море, каждый день он прощается навсегда. Для меня было удивительным это обнаружить, вот эту культуру поморского мореплавания и вот этот дух, когда самое первое, что человек с собой берет в море, – это не снасти (нынешние рыбаки возьмут и выпить, и закусить), а белую рубаху, смертную рубаху. Потому что он готов к тому, что если придет такой момент, он должен успеть ее надеть и сказать: «Господи, в руки Твои предаю дух мой...» И на этом закончится его земная жизнь.

Вот это для меня было очень важным, потому что я, анализируя свой опыт плавания на более современных судах, более надежных, тем не менее понимал, что постоянно было это ощущение. Все-таки Север, полярная ночь. Идешь, есть средства навигации; ты что-то видишь, но чего-то и не видишь. Можешь вот сейчас на что-то наткнуться, налететь, на тот же айсберг, отломившуюся льдину, которая пробьет сейчас борт – и начнется непонятно что; борьба: как она еще сложится и к чему это приведет? И были всякие случаи, которые подвигали к этим размышлениям о бренности жизни, о ее конечности. И что ты перед морем – как перед Самим Господом, как говорили наши предки.

Были случаи очень серьезные. У меня был такой случай в 1985 году, когда я перегонял корабль на ремонт в Польшу. Корабль был польской постройки, я должен был выйти из Баренцева моря, а оказаться в Польше, то есть обойти Скандинавию, пройти в Балтийское море. И мы попали в очень тяжелый шторм, в котором погибло немало судов (мы читали потом извещение мореплавателям). У нас была очень тяжелая ситуация, корабль старый, изношенный, выходило из строя оборудование, началась масса проблем – как говорят, цепочка, одна за другой.

Это была страшная ночь. И я понимал, что все взгляды обращены на меня как на командира. То есть как в английской поговорке: только Бог выше командира. И я вот это тогда очень остро почувствовал, что все надеются на меня, а я? Что я? Просто сам по себе тут главный? Я понял эту важную мысль, что есть нечто, без помощи чего мы сейчас не спасемся. Потому что ситуация нарастала катастрофически. И я, как командир, получал доклад со всех постов, и только один я знал, что фактически делается (каждый на своем посту и выполняет свой долг, но он не знает, что вокруг, знаю только я). И я понимал, что приближается очень тяжелая ситуация, что мы можем в эту ночь закончить свой земной путь.

Именно тогда, в такие моменты, у меня появлялось первое понимание того, что я должен как-то это дело правильно осознать, я должен изменить свою жизнь. И я помню, что давал какие-то внутренние обещания: «Спаси нас, и я, конечно, что-то постараюсь изменить, я буду другой». В какой мере я выполнил это обещание тогда, в советское время? Наверное, прямо скажем, не в полной, если можно так вообще сказать. Тем не менее такие обещания я уже тогда дал. То есть это, конечно же, было услышано Господом. Видимо, именно тогда закладывалось то, что в конечном итоге привело меня к архиерейскому сану. Море, конечно же, сыграло свою роль.

– Видите, как получается: имел Господь замысел о Вас, и вот так произошло. А когда Вы принимали монашеский постриг, Вы, наверное, даже и не думали о том, что, возможно, придется быть епископом и так часто бывать в Москве?

– Нет, однозначно. Я думаю, что тот, кто принимает монашеский постриг, собираясь стать епископом, напрасно тогда идет на этот путь. Путь монашества не предполагает никакой власти, это, наоборот, измена монашеским обетам. Эта проблема всегда стояла в Церкви, и отцы об этом говорили. И попускали просто по церковной икономии, что монахи становятся епископами, хотя по сути своей не должны они этим заниматься. Понятно, кто такой монах. Какие там властные функции, какие там административные ресурсы? Он должен быть далек от этого. Поэтому я принимал монашество именно для того, чтобы искупить свою предыдущую жизнь. Для меня это было важным.

То есть для меня было очень важным услышать ответ у святых отцов, что такое монашество, почему это не таинство. Часто задают такой вопрос: почему монашество не таинство? Куда бы выше? Человек такой шаг делает, почему же это не таинство?  Оказывается, отцы говорят, что это очевидное таинство покаяния, только высшая его степень – выше невозможно покаяться. Вот что для меня было важным: что я сделал правильный шаг.

Мне очень хотелось покаяться в своей предыдущей жизни. Это не значит, что я был каким-то полным мерзавцем, нет. У меня была прекрасная семья; надеюсь, что я выглядел вполне достойным офицером, но вся безбожность этой жизни, весь дух того мира XX века, Советского Союза вопили о покаянии. И я в полной мере согласен, что выше покаяться, чем приняв монашество, человеку невозможно. Он умирает для прошлой жизни, он меняет даже имя, его уже нет, умер, скончался. Бывает, меня называют врачи, смотря в документы: «Алексей Васильевич». Я говорю: простите, Алексей Васильевич скончался, я очень прошу, не тревожьте прах покойного, называйте меня, пожалуйста, вот так-то и так-то.

…Когда я выполнял свой долг в знаменитом поморском селе Варзуга, расположенном среди скал (это древнейшее поморское село), я уже там все приготовил, место под рябинкой между двумя храмами, мною восстановленными, и уже меня называли Митрофан Варзужский. Я думал: вот когда-нибудь напишут так на моей могилке...

– Храмы, наверное, приходилось восстанавливать и собственными руками?

– Ну конечно. И это чудо Божье! Там же разоренные села, совершенно без копейки денег, люди живут на подножном корму: что выловили и что в лесу собрали (грибы, ягоды), то и есть, больше ничего нет. Сейчас-то уже по-другому, сейчас села ожили, слава Богу, время радикально меняется. Но когда я туда пришел, это было полное уныние, такое было отчаяние у людей, что рухнуло то, чему они посвятили жизнь. Мы с вами даже не можем в полной мере этого прочувствовать, как люди в настоящей глубинке пережили катастрофу развала Советского Союза и крах тех идеалов, которым они честно служили. Я вот это застал там, увидел и только там понял, какая вообще произошла страшная катастрофа в истории нашей страны; она началась в 1917 году (не в 1991-м), а в 1991-м логично закончилась.  

– Сейчас началась, наверное, какая-то новая эра?

– Сейчас люди по-другому относятся… Мы же видим, насколько по-другому. Мы видим даже по ситуации с футболом.

– Да, это очень интересная тема касательно спорта и того, что произошло совсем недавно на футбольных полях нашей страны. Я еще обязательно вернусь к этой теме.

Вы стали епископом, прошли этот действительно интересный путь (это, наверное, материал для многих книг), сейчас Вы правящий архиерей епархии. Североморск – база Северного флота нашей страны. Какая сейчас работа проводится в Вашей епархии? Какие отношения с моряками? Тем более Вы не понаслышке знаете, что такое флот.

– Безусловно. И мысль Его Святейшества в этом и была: вызвать меня из тех мест, куда я ушел, окончательно попрощавшись с флотом. Перевернув эту страницу, я никак не предполагал, что я опять вернусь. Но я вернулся, конечно, на другом уровне; уже, видимо, с тем потенциалом, которым я могу поделиться со своими собратьями-офицерами.

– А ведь действительно есть, наверное, еще те люди, которые помнили Вас?

– Это уже уровень главкома, нынешнего Владимира Ивановича Королева, с которым мы в очень добрых отношениях, мы заканчивали с ним одно командное училище, но даже он младше меня. Командующий флотом значительно младше. То есть все-таки это уже уровень генералитета. И, конечно, уровень понимания и моего взаимодействия с ними на сегодняшний день очень достойный. У нас взаимопонимание, потому что нам не надо друг другу что-то объяснять, мы, как говорится, одной крови, и есть уровень доверия с их стороны. Конечно, я очень ценю, что они доверяют мне. Потому что для них важно увидеть то, что я не лгу.

Когда я принимал это решение, меня же многие знали, это целая когорта всех моих офицеров, вместе делавших карьеру, переходивших с должности на должность, друг друга знающих. Это все единая общность. И вдруг один из них совершает такой шаг. Естественно, у всех возникает мысль: «Беда-то какая, надо же, такой был хороший офицер, и вот крыша у него поехала; ну, случается, что ж, всяко бывает». И убедиться в том, что не крыша поехала, а что как раз я понял что-то большее, что они пока еще для себя не открыли, – для них это очень важно сейчас.

Поэтому когда Его Святейшество меня туда отправил, он именно с этой мыслью меня напутствовал: он очень надеется, что та активная работа, которая сейчас идет в армии и на флоте по созданию института военного духовенства, получит новый импульс именно на Северном флоте. Что, собственно, я и пытался по мере своих сил исполнять. Уже пять лет, как я возглавляю эту епархию. То есть именно на нашем флоте, на нашем опыте мы достигли необходимого уровня взаимодействия, взаимопонимания, в том числе и оформили необходимые документы.

То есть существует понятие «регламент работы священника» в течение дня, недели, месяца, года, чтобы командованию было понятно, чем занимается священник. И чтобы планы командования согласовывались, когда выделить время для работы, ведь график жесткий, там не вставить никакое мероприятие. Надо было всем немного подвинуться, как говорится. Мы же сталкиваемся здесь с двумя самыми ортодоксальными структурами России, то есть с теми, которые очень берегут свои традиции и не хотят ничего менять.

– И иногда даже похожи по некоторым моментам.

– Безусловно, похожи. Поэтому мы и можем найти общий язык, но у них свои проверенные уставы, своя форма, даже свой язык (корабельный, веками установленный). Они никогда не назовут туалет туалетом, а гальюном; это понятно. Я помню, отец придет домой: «Так, я в гальюн». Все думают, куда же это он собирается уйти, в какое страшное место с таким названием?

Поэтому то, что мы сейчас достигли, – это является в определенном смысле образцовым для последующего внедрения в других направлениях работы военного духовенства. Северный флот и вообще весь флот и вся наша структура вооруженных сил работают сейчас в чрезвычайно напряженном режиме. Мы должны понимать, что те достижения, которые мы сейчас демонстрируем и которые стали очевидны всем нашим потенциальным друзьям или заклятым партнерам, не на пустом месте возникли, это дается потом и кровью. Надо же понимать, что тот уровень, масштаб тех возможностей, которые имел флот того же Советского Союза, не идут в сравнение с нынешним флотом, от него осталась после 90-х годов совсем небольшая часть. А задачи, которые сейчас ставятся, ровно такие же, как стояли перед флотом Советского Союза, который имел кораблей на порядок больше.

– А сейчас не хватает просто?

– Сейчас просто ребята работают на износ. Англичане смеялись: вот там «Кузнецов» идет, дымит, да что может эта развалюха? А показали такой уровень, какой им и не снился. Наши священники в Сирии – это был первый опыт. Священники ходили на учения, на визиты, на присягу – ну что не пройтись? А на войну? Ходили в Чечне. А на морскую войну ходили? Не ходили. И это решение принималось на самом верху. Я доложил командующему: «Готовится отряд боевых кораблей, такая серьезная операция, а священник-то пойдет?» И вдруг все: «А, точно, а как же так? А что же это мы? А давайте-ка на коллегию в министерство доложим». Всё, срочно, немедленно, вопрос был решен моментально. Из отпуска вызвали даже священника, это было время отпусков. Четыре месяца провел он там. Это колоссальный опыт.

То есть как настоящий моряк в военном походе сопровождал. Но это была нагрузка запредельная для священника. Мы видим, как трудятся ребята, но мы увидели, насколько тяжело священнику. Когда мы встретили нашего дорогого отца Сергия после четырех месяцев работы, от него осталась одна треть. Я просто на него смотреть не мог без слез. То есть он просто весь был настолько изможден! И не физически, а морально. Потому что, к сожалению (что ж мы тут будем неправду говорить), дух остался на флоте во многом прежний, советский, принципы взаимоотношений остались те же. Все это настолько заложено в командных училищах и передается по наследству, что изменить вот так, щелчком, это невозможно.

– А вернуть какой дух нужно? Который был до семнадцатого года?

– Который до семнадцатого года был.

– А какой это дух?

– Дух уважения. Дух Советского Союза и армии, флота – дух хамства. То есть командир – это такой матерщинник-горлохват, который всех за глотку держит, орет и кроет. Это что такое вообще? Я вернулся на флот и понял, что срочно должен написать книгу; я озаглавил ее «Правда о русском мате». Это сейчас бестселлер. Святейший одобрил и сказал тиражировать, распространять. Одна Троице-Сергиева лавра выпустила столько, что раздают везде, где только можно, бесплатно. В Симферополе я был, тоже вижу: лежат везде. Переиздают, тиражируют, потому что это же колоссальная проблема. Какая может быть молитва на корабле, если там без мата вообще и разговора нет? И священник на четыре месяца туда погружен. Ему даже негде уединиться и не с кем поговорить, нет единомышленника. Мы уже для себя решили, что в такие походы одного посылать нельзя.

– А батюшка семейный?

– Семейный.

– Так еще и вдали от семьи?

– Да, конечно. Все офицеры семейные, все вдали от семьи, речь идет именно об этой недопустимой атмосфере. И только здесь мы в полной мере понимаем всю глубину духовной катастрофы, постигшей Россию. Это все было немыслимо до 1917 года. Это было именно в пику господам офицерам: «У нас будет другая армия». Еще я застал, когда наш офицер выращивается из матросской среды. А матросская среда – понятно какая. И офицер должен оттуда вырасти, и он должен быть таким, чтобы эту среду держать в кулаке. То есть не пример давать благородства, справедливости, доброты и внимательности к подчиненному, заботы о нем. Нет, он должен подавить. То есть вот что там было. И там без мата, конечно, никак нельзя.

Для меня эта проблема чрезвычайно болезненная. Мой отец был офицер, но как белая ворона – не матерился; и я пошел по его стопам, не допускал этого. Но это было крайне сложно, это была диковинка, это вообще вызывало  удивление и некое благоговение: надо же, как же это так, такого быть не может! Поэтому это колоссальная проблема, но, конечно, не армии и флота, это проблема нашего народа. Потому что сейчас я говорю с педагогами, с воспитателями детских садов – в детских садах эта проблема; должны об этом когда-то сказать наконец.

– Идет из семьи, ребенок же где-то услышал.

– Естественно, он слышит, на каком языке говорят, на том и он говорит. И куда мы катимся? Поэтому эта книга написана, и я очень много об этом говорю с командованием, нахожу взаимопонимание, постепенно приходит понимание того, что это, конечно, наследие мрачных времен. И нам надо что-то с этим делать, так дальше жить нельзя.

– Действительно, многие говорят, что развал Советского Союза – это трагедия; так наш президент говорил, что это большая трагедия в истории нашего народа. Но какой вывод можно сделать из Ваших слов? Оказывается, нужно начать с себя: не матерись, поступай хорошо – и, возможно, среда вокруг изменится. Это, наверное,  простые парадигмы и формулы, но как иногда сложно им следовать…

– Это формула Серафима Саровского: спаси себя – и вокруг тебя все изменится. Начни с себя. Не пытайся кого-то воспитать, а сам остаться в стороне.

– Оказывается, огромный труд и огромная воля, которые сейчас демонстрирует наша страна, выражаются не только в военных победах, хотя на самом деле иногда очень тревожно читать какие-то сводки, которые доступны нам в СМИ, что происходит в Сирии. И вообще даже на Кавказе до сих пор какие-то есть нестроения и погибают ребята. Но страна наша живет, движется вперед, есть неудачи, есть успехи. И опять же – многое зависит от нас с вами.

Но вот совсем недавно было событие, которое мы сегодня уже затронули, это игра в четвертьфинале нашей сборной. Вам вопрос тоже не случайно, потому что Вы являетесь председателем Патриаршей комиссии по физической культуре и спорту. Помню по армейской жизни, как говорили про выходной день: если праздник, то спортивный, если отдых, то активный. То есть всегда армейская жизнь тоже своего рода спорт. Когда Вас назначили председателем этой комиссии, что Вы вообще подумали? Ведь вроде как с военными связаны.

– Решение о комиссии было принято в 2015 году, но Патриарх говорил, что не мог найти человека. «И вот сейчас я понял, что я хочу поручить эту работу Вам. Комиссия по физкультуре и спорту». Я, честно говоря, немного оторопел (может быть, на моем лице это отразилось), что-то я совершенно к этому не был готов. Если бы по здравоохранению и по инвалидности, может быть... Здоровье у меня в последние годы было весьма плачевным, и операций много. Я говорю: «Может быть, я с удовольствием в свою среду попал бы». Он говорит: «Нет, Вы не понимаете, насколько это сейчас важнейший участок работы». И когда мы с ним побеседовали, я понял, собственно, о чем говорить... Это колоссальная схожесть контингента: военнослужащие и спортсмены, люди совершенно особого характера, особого настроя на победу. То есть человек живет с этим настроем.

– А иначе зачем вообще этим заниматься?

– В том-то и дело. Но про военных мы понимаем: это их обязанность победить, они для того и идут на военную службу, чтобы стать профессионалом и победителем. А эти люди в мирной жизни идут тем же путем: преодолеть, добиться, достичь. То есть это очень важный пласт нашего народа, и очень достойный пласт. Это колоссальный потенциал, это некие отборные люди –  не каждый пойдет, кому это надо; да сиди ты, пей пиво, в компьютере играй; и все прочие радости жизни. А тут надо вот так себя вести, ограничивать, по сути дела быть подвижником.

И я понял, что это очень  схожая среда и что как раз мой опыт общения с такими людьми, с духом этих людей мне очень близок. Поэтому разговор у нас может состояться и непременно состоится, и мы найдем взаимопонимание. Ну и для меня, как для флотского офицера, было важно увидеть тут некую параллель еще в одном маленьком эпизоде, очевидную схожесть. Я это не успел сказать Святейшему, но, может быть, сейчас скажу.

Чем занимается флот в мирное время, кроме того, что проводит учения? Он уходит для чего-то в океан. Не только на войну в Сирию (это, понятно, боевая задача), но у нас много кораблей находится в мировом океане (в Индийском), и так было всегда, в Советском Союзе флот пребывал в океане. Придут, отдохнут – и опять боевая служба. Уходят для чего? Разве мы угрожаем, на кого-то наводим пушки? Нет, мы объявляем просто о своем присутствии в океане. Это называлось «демонстрация флага». Так определялся смысл пребывания флота в мировом океане в любой точке – демонстрируем свой флаг, мы есть, мы рядом, имейте в виду.

Для спортсмена демонстрация флага – неужели это не высшая радость? Это то, к чему он стремится: когда он будет стоять на пьедестале – и будет подыматься флаг России под гимн.

– Вот чего лишили нас на последних Олимпийских играх.

– Да, именно этого им и надо было нас лишить, потому что это и есть как раз суть – демонстрация флага, своего достоинства. Но ничего, они, видимо, мало видят демонстрацию нашего военного флага, скоро увидят больше, тогда перестанут нам запрещать демонстрировать наш спортивный атрибут награждения.

– Уже около месяца существует ваша комиссия. Понятно, что пока, наверное, рано говорить о каких-то продвижениях, потому что очевидно, что решаются всякие насущные вопросы административного характера и все впереди. Но что самое главное Вы видите в этой комиссии? Что нужно сделать в первую очередь для того, как сказал Святейший, огромного поля, где мало что сделано? Что необходимо сделать сейчас?

– Работа комиссии сейчас сосредоточена на создании системы взаимодействия, структуры. Вот эти направления, которые комиссия сейчас должна организовать. Что касается моих впечатлений о том, с чем я столкнулся, то есть какое поле уже мне предложено для работы, то, оказывается, вовсе нельзя сказать, что оно нетронутое, чистый лист, непаханое, – нет, совсем не так. Это удивительно, но я обнаружил, что чрезвычайно много есть помощников и подвижников, священников, которые выросли из профессиональной спортивной среды (их, оказывается, очень много, то есть людей с большими именами, там мастера спорта международного класса, победители каких-то выдающихся соревнований и так далее). Как, допустим, у нас военное духовенство пополняется бывшими офицерами – это важно, это самое оптимальное; так же и здесь. Оказывается, здесь то же самое, и есть особая среда людей, которые продолжают жить тем духом. Допустим, офицеры всегда остаются офицерами, так и спортсмен всегда останется спортсменом. И его нынешний духовный компонент накладывается на его профессионализм и дает потрясающий результат.

Потому что, допустим, на сегодняшнем заседании комиссии, когда стали перечислять, где, в каких областях у нас уже созданы очаги работы по физкультуре и спорту, то оказалось, что есть замечательные люди, которые могут работать в комиссии и уже работают. Независимо от того, была ли комиссия, давал ли кто указания, принималось ли решение, что нам надо так действовать. Многие из них признавались, что действовали даже на свой страх и риск.

Потому что мы знаем, что Церковь достаточно неоднозначно, особенно в раннем христианстве (и понятно – почему), относилась к спортивным соревнованиям, и высказывания святых отцов всегда перед глазами. Но мы должны понимать, что одно дело обличать спорт с языческой доминантой, с культом богов, принесением жертв и вообще желание хлеба и зрелищ, когда их требовала взбудораженная толпа, которой нужно было увидеть кровь и убийства гладиаторов, как лучших христиан порвут звери (либо другим образом они будут умерщвлены). Естественно, Церковь прекратила тут же эти все так называемые соревнования, во что выродились в конечном итоге Олимпийские игры.

И поэтому многие священники боязненно даже относились к этому и старались это не рекламировать. Но признавались сейчас, что для них это было просто бальзамом на душу, когда Святейший высказался настолько решительно о том, что эта работа чрезвычайно важна, что это колоссальный пласт нашего народа, это очень перспективно, и мы не можем отдать ее в руки каких-то сомнительных личностей, которые могут приватизировать духовно эту область. Поэтому я обнаружил, что очень много уже существует очагов достойной работы. Это и спортсмены, пришедшие в священство, и священники, которые увлеклись спортом. То есть это две составляющие, и таких немало. Поэтому опереться есть на кого, и поле деятельности очень хорошее, и контакт с министерством есть.

Уже сегодня мы беседовали с замминистра по спорту – полное взаимопонимание. И что важно, с их стороны активнейшая поддержка этого. Они говорят, что потребность в этом колоссальная. Люди несут такие нагрузки, такие чрезвычайные эмоциональные перегрузки, не только физические, но и психологические! И часто ломаются. Ну, проиграл он… А он всю жизнь этому посвятил и не выиграл – и после соревнования готов чуть ли не с собой покончить. То есть духовная реабилитация, молитвенная поддержка перед соревнованиями – это все требуется.

– Да, это действительно очень важно. И, наверное, можно понять слезы наших футболистов, когда они и переживали, и, с другой стороны, добились того, о чем они, наверное, никогда не мечтали. Но мы видим, что среди них есть верующие люди, мы видим, что там крестятся. То есть у человека в таких экстремальных ситуациях всегда есть потребность в этом... Вот я даже некоторое исследование провел. Конечно, я не буду называть имена, но есть члены даже российской сборной по футболу – христиане, но не православные, там немного сектантский уклон.

Наверное, об этом и говорил Святейший, что нужно работать, потому что люди иногда просто другого не видели. Кого-то жена привела, кто-то случайно зашел. Известный нам всем Денис Черышев (ему очень много было посвящено программ, и сколько о нем говорилось в социальных сетях!) действительно такой православный парень, очень простой. И как жалко, что он очень загружен в своей карьере, тем более играет он в Испании; не удастся с ним близко пообщаться даже многим из наших коллег. Ваши какие эмоции? Что бы Вы могли подчеркнуть в том успехе нашей сборной по футболу?

– Тут есть и серьезное, и, может быть, смешное...

– Но Вы смотрели футбол, владыка?

– Мне валидола не хватило бы, я слишком переживал бы об этом. Я смотрел, прерывался, чтобы успокоиться; потом еще раз смотрел, не слишком старался погружаться, потому что это зрелище захватывает...

– Аккуратным надо быть.

– Да, потому что ведь недаром это называется словом «болеть». Это действительно так. Недаром справедливо называют: «футбольная лихорадка».

– Есть такое.

– То есть мы должны тут тоже это дело контролировать, не надо впадать в беснование. Часто, бывает, видишь: человек уже просто неадекватен. Одно дело скандировать, петь, переживать, сжимать ладони, поддерживать сборную, а другое дело, когда человек уже перестает себя контролировать. И мы часто видим эти эмоции, которые уже не могут нами одобряться. То есть человек едва ли не находится во власти каких-то совсем не тех сил в этот момент. Надо быть очень внимательным. Поэтому я тоже старался не слишком погружаться в это, хотя, конечно, радовался и, безусловно, очень доволен результатами.

А что касается  более общих впечатлений об этом, то я рассказал на комиссии сегодня, что когда меня назначили, это было как раз в преддверии начала чемпионата. Я приехал в Североморск, там собрание офицеров. Я зашел, говорю: «Товарищи офицеры, теперь я еще назначен возглавлять комиссию по спорту». И они как-то замолчали все, стали думать, потом кто-то говорит: «Не, вряд ли поможет». То есть у всех мысль одна: поможет это нашей сборной, либо не поможет. И тут 5:0, первая игра. Я опять прихожу, там уже другие мысли, смотрят на меня большими глазами  и говорят: «Слушайте, мы не думали, что так сразу поможет». То есть вот восприятие простого человека: понятно, что это восприятие как чего-то магического, каких-то невероятных чар, которые священник должен сделать; раз – и все произойдет. Тем не менее это колоссальное доверие и внимание, с которыми люди отслеживают участие Церкви в таких масштабных соревнованиях.

И  замминистра говорил сегодня, что есть колоссальная потребность в этом. То есть это востребовано и необходимо, священник должен быть, он очень нужен; некуда обратиться людям. Что они – друг с другом будут? Они все в таком состоянии, все наэлектризованы, у них игра, они очень нуждаются в каком-то утешении. Естественно, если есть присутствие священника в любой атмосфере, в любом обществе – сразу же там все изменяется. Духовная атмосфера, конечно, изменяется,  наступает мир, спокойствие, люди сосредотачиваются, есть время помолиться – и все приходит в норму, отступает весь этот мандраж, человек сосредотачивается.

Поэтому от нашей сборной и от всего, что происходит (я уже сказал по поводу болельщиков), что я еще вижу? Я вижу, что это вообще звенья одной цепи. Это ситуация, меняющаяся у нас в целом в спорте. И в данном случае с этим навсегда, казалось бы, загубленным футболом – мы уже не верили, что вообще когда-либо у нас будут непостыдные результаты. Это все меняется по единому плану. Это называется прощение от Господа. То есть Россия прощается постепенно за свой грех, за иудин грех 1917 года. Прощается.

Я надеюсь, что молитвы наших новомучеников, вся та кровь и те страдания, которые понес российский народ, искупили это во главе с царской семьей, члены которой первыми вошли на Голгофу, а за ними пошел весь российский народ в течение всего страшного XX века. Когда-то уже эта мера Божьего наказания должна исполниться. И я вижу, что она сейчас исполнилась в том, что у нас есть руководители, за которых не стыдно (это касается всех областей), приходят новые люди, которым ты веришь. И видишь, что это человек от Бога. Мы знаем, о ком говорим, это касается и светской власти, и нынешней духовной власти.

Я вижу, что Святейший – человек, который пришел в нужное время в нужное место. И он сделает все необходимое, что сейчас требуется, для того чтобы Россия встала с колен духовных, на которые опустилась, когда ее поработили эти безбожники, среди которых были и мы в свое время. Поэтому это звенья одной цепи. И ситуация с футбольной командой не вырвана из контекста, а это все единый подъем России. Если мы в очередной раз не загубим всё до основания... Вот «затем» уже не будет. Это последний раз. Либо мы вырываемся вперед и у нас есть будущее наших детей и внуков, либо ничего хорошего нам уже не предстоит.

– Наша встреча происходит в преддверии Царских дней, тех торжеств, которые пройдут в Екатеринбурге совсем скоро. Знаю, что Вам эти дни очень дороги и что они для Вашей жизни не случайны. Расскажите, пожалуйста, свою историю, связанную с этим, с той эпохой до семнадцатого года.

– Так получилось, что моя семья в течение XX века жила под статьей Уголовного Кодекса 58.10, туда попадали все, кто относился к категории «царская прислуга». Мой прадед был управляющим во дворце на Английской набережной, дом 53. Собственно, во флигеле этого дворца родился потом и я с братом. Потом мы переехали на новые квартиры. И самое главное, что осталось от той эпохи, – это, во-первых, икона великого князя, которую наш прадед сберегал. Он спас ее от громивших дворец революционных матросов, которые выкидывали абсолютно все из дворца с верхних этажей и жгли внизу, в нашем дворике. Эта икона хранилась у нас. Сейчас она передана в храм Серафима Саровского в Петербурге и является объектом большого внимания и поклонения. К ней обращаются многие. И приезжают специально на Серафимовское кладбище к этой иконе.

Она была написала в честь чудесного спасения царской семьи в катастрофе 1888 года у деревни Борки, когда 44 человека погибли, а царская семья практически чудесным, неведомым образом оказалась абсолютно целой. Ради этого события была написана эта икона, она была любимой иконой великого князя, и он не взял ее с собой в пермскую ссылку лишь только потому, что она большого размера, в тяжелом серебряном окладе. Это очень достойная икона. Она оставалась во дворце, и мой прадед ее сберег. Она у нас до 1960 года находилась дома, что, конечно, было очень опасным. Но она была за занавесочкой, чтобы никто посторонний ее не видел; мы ее берегли. Прадед погиб в блокаду, мы даже толком не знаем, где он захоронен, как все это происходило, и многого другого печального не знаем. Это одно.

А второе – это воспоминания моих бабушек, которые застали ту эпоху, застали князя. Те самые теплые слова, которые они говорили о нем, о его удивительном сердце, о его заботе, о его великодушии и доброте и какой-то абсолютно искренней отзывчивости к людям. Как они говорили, это очень редко встречалось в те предреволюционные годы. Уже народ становился не тот, все чего-то хотели, где-то кричали, митинговали, все что-то требовали и готовы были все разрушить. И вот среди всего этого они встречались с великим князем (они были тогда девочки-подростки), но эту любовь они передали мне. И я понял для себя, когда пришел в состояние верующего человека, что мой долг написать о князе. Я написал книгу, она так и называется «Икона великого князя», то есть написал всю историю его жизни. Это очень достойный человек, представитель того завершающего периода российской монархии. Вся семья Александра III – это вообще просто золотые люди, то лучшее, что русский народ за тысячелетнюю историю Святой Руси мог подарить. И он подарил. И более того, они все стали мучениками, умерли за этот народ первыми.

Я вернулся недавно из Перми, куда ездил на замечательную встречу с владыкой Мефодием. Мы очень подружились именно на тему почитания великого князя, почитания архиепископа Андроника Пермского, который был замучен практически в один день с великим князем – зарыт в землю живым. И вот это все нас очень объединило, эти торжества, которые там были на столетие. Великий князь был убит первым, потому что он действительно представлял реальную опасность для этой власти, он имел колоссальный авторитет в войсках. Его знаменитая «Дикая дивизия» была признана самым боеспособным подразделением времен Первой мировой войны. Поэтому она стояла у него за спиной. И они его спрашивали: «Князь, чего не зовешь нас? Давай наведем порядок, сколько можно терпеть это?» А он говорил, что не хочет крови, не хочет на престол, заливая вот так Петроград кровью. Но если человек не проливает чужую кровь, значит, приходится пролить свою. Он это в полной мере исполнил.

Поэтому эти торжества для меня были очень важными, я увидел потрясающую степень почитания памяти. И, конечно, понимание вот этого Пермского, Екатеринбургского края как какой-то усыпальницы самых достойных людей: и великой княгини Елизаветы, и князей Константиновичей. Это самые лучшие люди, то, что дала Романовская династия и вообще монархическая российская идея. Этого теперь нет. Кто-то сейчас говорит, что они наследники чего-то… Господь забрал это все, и мы не сможем это все вернуть, напрасно даже и мечтать. То есть народ оказался недостоин, и Господь лишил его этого. Это наш грех. Поэтому мы живем теперь в этом мире, и дай Бог нам прожить эту жизнь по тем заповедям, которые оставили нам замечательные потомки последних монархических правителей России.

Ведущий Сергей Платонов

Записала Елена Кузоро