Учимся растить любовью. Приемный ребенок высмеивает веру

"У нас воцерковленная семья, четверо своих детей и один приемный. Приемного сына взяли два года назад вынужденно, он хороший и добрый мальчик, сейчас ему 10 лет. Проблема в том, что он стал высмеивать все, что касается веры. Мы боимся, что это повлияет на двух младших детей, а может - даже и на старших (им 14 и 16). Может быть, православный психолог что-то сможет нам посоветовать?" Так в сокращенном виде выглядит вопрос телезрительницы, на который ответит в эфире священник Александр Дягилев, председатель Епархиальной комиссии по вопросам семьи, защиты материнства и детства.

Сегодня у нас в гостях протоиерей Александр Дягилев.

– Отец Александр, обычно к нам приходят вопросы, адресованные психологу. Но на этот раз мне хотелось бы, чтобы ответ на вопрос дал не просто психолог, но и священник. Вы священник и психолог в одном лице.

Прочитаю вопрос, чтобы не упустить детали: «Мы приемные родители, у нас есть поддерживающий психолог, но он неверующий, и с таким вопросом к нему не пойдешь. Семья у нас воцерковленная, все дети причащаются, празднуем все православные праздники, смотрим телеканал «Союз». Маленьким детям читаем православные сказки, старшим – жития святых. У нас четверо своих детей. Приемного сына взяли два года назад вынужденно: это ребенок родственницы, лишенной прав. Мы любим его, он хороший и добрый мальчик, сейчас ему 10 лет. Проблема в том, что он стал высмеивать все, что касается веры, высказывать к этому неуважение. Понимаем, что в него не вложили зерно веры, хотя он крещен. Мы не хотим привести его в храм помимо воли, обходим эту тему, что-то предлагаем, но не навязываем. Во всем ребенок очень покладистый, а тут – какое-то отторжение. Мы боимся, что это повлияет на двух младших детей, а может, даже и на старших, которым 14 и 16 лет. Пытались говорить, но, видимо, не с тем посылом – не помогло.  Может, православный психолог сможет что-то нам посоветовать?»

– Ситуация непростая. Начну с того, что я являюсь председателем Комиссии по вопросам семьи, защиты материнства и детства Санкт-Петербургской епархии. Также я являюсь священником и семейным психологом, это моя специализация. Много ситуаций приходится через себя пропускать. Поэтому дерзну ответить и как психолог, и как священник тоже, потому что здесь вопрос не только психологический, но и религиозный.

Стратегия, на мой взгляд, выбрана родителями правильно. Потому что если ребенка, который даже смеется над верой, принуждать ходить в храм, это вызовет еще большее отторжение. Более того, я подозреваю, что за этой реакцией стоит отторжение приемной семьи. Ребенок все равно любит родную семью, в которой он вырос, пусть даже она была, может быть, дисфункциональной. Родная мама – всегда родная. В другой семье могут быть хорошие условия, хорошие люди, но они не родные. Теперь ребенок вынужден называть их папой и мамой.

Эта семья отличается верой от той, в которой ребенок рос до восьми лет (сейчас ему 10 лет, взяли два года назад). То есть восемь лет ребенок рос вне веры. Некий бунт, который в каком-то смысле естественный, происходит через отторжение веры. И это не потому, что ребенок отрицает бытие Божие или еще что-то; серьезных аргументов у него, скорее всего, нет...

– Может, тогда и решать эту проблему нужно по-другому? Помогать адаптироваться в семье?

– Думаю, да, и тогда вместо отторжения будет интерес. Мы никого не можем сделать верующим. Мы не можем сделать верующими даже собственных детей. В наших силах только четыре вещи. Первое – ввести ребенка в Церковь, пока он маленький: крестить его, водить на причастие, в воскресную школу, бывать с ним на службах, в паломничествах. То есть так или иначе знакомить его с церковной жизнью. Второе – давать теорию: рассказывать о церковных праздниках, житиях святых, содержании Библии, смотреть вместе телеканал «Союз», например. Теория тоже важна. Третье, что в наших силах, – молиться за ребенка. Правда, молиться за ребенка – непростая тема, потому что иногда мы пытаемся на Господа Бога переложить ответственность за то, что должны делать сами. «Господи, сделай моего ребеночка верующим» – это некорректная молитва. Смотрит Господь Бог на такую мамочку и думает: «Что сделать?» Через какие-то обстоятельства жизни Господь будет стучаться в его сердце, но открыть сердце или нет – человек решает сам. И четвертое, самое главное – показывать личный пример жизни по вере, что наши слова не расходятся с нашими действиями в жизни. Показывать, что для нас самих это дорого.

Родители пишут, что они ребенка не заставляют верить, но показывают пример – и это самая правильная стратегия. Через какое-то время, когда сердечко ребенка оттает, бунт пройдет, возможно, он несколько иначе посмотрит на опыт своих приемных родителей. Пока идет стадия отторжения самого факта, что он оказался в чужой семье, пусть даже родственников.

– Родителей очень беспокоит, что этот период адаптации и отторжения веры может плохо сказаться на других детях, которые уже воспитаны в вере, воцерковлены. Насколько эти опасения актуальны? Мне кажется, на эту часть вопроса тоже надо отреагировать.

– Опасения актуальны в том плане, что они существуют. Есть чувство страха, что только что подведенные к Богу дети вдруг от Бога могут отшатнуться. Эти опасения вполне понятны. Хотя еще раз повторю, мы можем сделать только четыре вещи, а уверовать в Бога или нет – человек решает сам.

Можно ли сказать, что младшие или старшие дети уже уверовали? Не знаю. Они, может быть, явно не бунтуют, привыкли слушаться родителей, но верующие ли они – большой вопрос. В этом мире они будут сталкиваться с неверующими людьми: в детском саду (пока маленькие), в школе, в институте, на работе. Иногда православным людям свойственно создавать такую православную теплицу, в которой идеальные условия, все только верующие и воцерковленные, вокруг иконы, молитва. Это здорово, но стоит детям покинуть эту теплицу, оказаться в реальном мире, столкнуться с неверующим человеком – и они тушуются, не понимают, как на это реагировать.

Очень непростая тема. Например, меня иногда спрашивают родители, в какую школу отдавать ребенка: православную или светскую. Могу сказать, что мы с супругой своих детей отдали в светскую школу. И дети об этом не жалеют и даже говорят нам спасибо. Я знаю детей, которые учились до определенного класса в православных школах, и не у всех, но у многих воспоминания скорее негативного плана. Во-первых, навязываемое православие вызывает отторжение. Во-вторых, стоит детям столкнуться с тем, что есть другие сверстники, которые учатся в других условиях, где не заставляют в обязательном порядке молиться перед уроком, которые иначе смотрят на жизнь, на Церковь, на Бога, – тут же в душе появляются сомнения, смятение, ребенок оказывается к этому не готов.

Появление в семье такого человека в каком-то смысле к вере может даже подвигнуть, веру закалить. Дети научатся выстраивать диалог (иногда диспуты), смогут понять, как при несогласии по разным темам, в том числе важным, все-таки учиться выживать. И эта привычка пригодится им не только в семье, но где угодно. У людей могут быть разные точки зрения, но нужно как-то рядом жить, сосуществовать.

– Мы переходим в интересную плоскость. Сразу хочется поднять вопрос: как научить наших детей быть стойкими в вере и сделать так, чтобы их вера закалялась под разными натисками, а не утрачивалась? И под силу ли это родителям? Наверное, мы можем дать своим детям какой-то инструментарий. Что Вы посоветуете?

– Прежде всего, важно понимать и называть их чувства. Делиться своими чувствами тоже очень важно. Вера – это то, чем мы можем делиться, но это не то, что мы должны защищать через обесценивание чего-то другого, пусть даже, с нашей точки зрения, неправильного.

Например, родитель может сказать ребенку: «Я верю вот так. Как и почему верит другой человек – вопрос к нему, но не ко мне. Но когда я вижу и слышу, как он пытается уговорить тебя не ходить в храм, я чувствую тревогу. Я понимаю, что тебе решать – верить в Бога или нет. Но не нужно изображать что-то ради нас, родителей. Я хочу, чтобы ты был честным, в том числе перед Богом». И ребенок задумается.

До определенного возраста ребенок действительно делает что-то, чтобы угодить папе и маме, и может не понимать своих внутренних мотивов. Но рано или поздно он понимает, что имеет право пойти по жизни своим путем. Если путь мамы и папы навязывался, выдавался как единственно возможный, если родители были агрессивно настроены и не давали даже познакомиться с чем-то иным, то у ребенка и возникает (особенно в подростковом возрасте) стремление пойти именно туда, куда запрещали. Повторюсь, агрессивное навязывание веры, скорее, отталкивает от веры и рождает интерес к другому.

Поэтому стратегия этих родителей, как они ее описывают, мне кажется правильной: не навязывать что-то, не требовать, но свидетельствовать о вере через личный опыт. Например, в храм ребенок не идет, но куличи, яйца, пасха – красиво же. Спросить: «Тебе нравится?» Можно сказать так: «Хорошо, ты можешь с нами не соглашаться, но давай будем проявлять к этому уважение, ведь люди по-разному могут к этому относиться».

Если в итоге этот молодой человек верующим так и не станет, по крайней мере, он сможет потом быть с верующими людьми рядом. Кто знает, может быть, на старости лет он и задумается, почему его приемные родители занимали такую позицию. Думаю, их стратегия верна.

– Если уж мы коснулись такого вопроса, как воспитание в вере, хотелось бы еще спросить вот о чем. Во многих православных семьях не принято спорить о вере, кажется, что все ответы уже найдены. Но что делать, если у подростка вдруг возникают сомнения? Даже у взрослых людей, когда они пересматривают свои взгляды, возникают сомнения, вопросы. Иногда это стыдно и неловко обсудить даже с самыми близкими людьми – людям кажется, что в этот момент они выглядят недостаточно православными, что подвергают сомнению истины. Но ведь иначе не будет и роста. Как в семье добиться настолько доверительных отношений, чтобы такие темы не табуировались, чтобы можно было говорить о своих сомнениях? Мне кажется, когда воспитываешь подростка, это очень важно.

– Прежде всего, избегать эмоционального возмущения и фраз из серии: «Да как ты смеешь такое спрашивать? Ты неверующий, что ли?» Вот таких укоров, упреков быть не должно. Сомнения у ребенка будут возникать. Сейчас в Интернете чего только нет! Дети общаются со сверстниками, которые чего только не говорят. Но получается так, что родителям они задать вопрос не могут, потому что родители не готовы говорить на эту тему. В итоге родители сами не замечают, как теряют ребенка.

Каждый человек ищет место, где он может быть собой, может быть открытым, искренним, уязвимым. Момент искренности – это момент максимальной уязвимости, но одновременно и момент, когда тебя принимают, когда ты можешь быть собой и не нужно напрягаться, изображать что-то. Любой человек хочет этого всегда: в отношениях с мужем, женой, в идеальной Церкви, с собственными родителями, с детьми. С одной стороны, есть стремление к этой открытости, искренности, но одновременно есть и страхи, что кто-то твоей уязвимостью воспользуется, увидит, что ты неидеален, слаб, что у тебя есть какие-то колебания, сомнения. Хочется не ударить в грязь лицом, соответствовать статусу, сану, еще чему-то, поэтому человек пытается изображать из себя непобедимого, невозмутимого, идеального (отца, священника, православного христианина и так далее) и отвергает все то, что ставит под сомнение его статус.

Когда человек хочет быть искренним, но боится этого, часто он начинает в искренность играть. Для игры в искренность люди используют ритуалы. Честно могу сказать, что я чувствую некоторую тревогу, что в нашей православной традиции процентов на девяносто (а то и больше) в наших отношениях с Богом все заритуализировано. Например, если человек хочет помолиться, он открывает книгу и читает подготовленный святыми отцами правильный текст. Господь Бог смотрит: стоит человек, бубнит что-то. Что ты хочешь сказать, человек? Скажи. Но человек не умеет, ему страшно. Человек думает так: чтобы Бог по голове не стукнул, надо прочитать правильные тексты. И читает. Получается, человек изображает искренность, но искренен ли он в этот момент – большой вопрос.

Детские наивные вопросы порой нас ставят в такую ситуацию, когда ритуал не срабатывает. И тогда, как защитная форма, идет то самое возмущение: «Да как ты смеешь задавать такие вопросы?» Или идет попытка соскочить с ответа: мол, вырастешь – узнаешь. Всё это формы защиты. Или родитель начинает читать мораль, в которую сам не очень-то верит. И в этот момент теряется искренность.

Дети чувствуют, когда взрослые говорят искренне, а когда нет. Взрослые, которые читают мораль, кажутся детям скучными и неинтересными. Ребенок хочет получить от родителей искренний ответ, но не слышит его. И таким образом ребенок отдаляется от папы, мамы и начинает сближаться со сверстниками или друзьями в Интернете, которые порой занимают крайне противоположные позиции. Это может быть одной из причин, почему однажды верующий и воцерковленный ребенок снимает иконы и говорит, что ему это больше не надо. Родители в шоке: «Как так? Что мы не так делали?» Стоит задуматься: может, вы не были искренни, боялись обсуждать сложные темы, отказывались признать свое несовершенство?

Многие боятся сказать ребенку, что не знают ответа на какой-то вопрос. Мол, тогда ребенок усомнится в их авторитете. Они разыгрывают из себя через ритуал компетентного взрослого, но в итоге теряют ребенка.

– Что делать в ситуации, когда ребенок приходит с запросом, а родитель не может ответить? Вы сказали, что надо своим примером показывать христианство. Это правильно, но мы ведь не такие совершенные христиане, мы все ошибаемся. Нужно ли это признавать при детях? Некоторые родители с большим трудом признают свои ошибки при детях. Может быть, друг с другом они и обсуждают, что не так, но перед ребенком признавать свое неправильное поведение, свое незнание очень сложно. Стоит ли это преодолевать? Или родитель должен держать лицо?

– В свое время мне попалась очень интересная книга Брене Браун «Сила слабости», в которой поднимается очень интересная тема. Мы, как правило, не всесильны, не всезнающи, значит, будут возникать моменты, когда наших сил, знаний, компетенции не хватит, когда мы не будем способны решить какую-то задачу, что-то сделать, когда можем споткнуться на ровном месте. И интересный момент: когда человек готов принять свое несовершенство, не скрывать его от ближних (да, я упал, но встаю и иду дальше), это, как ни странно, вызывает уважение. И наоборот: когда, упав в грязь лицом, человек говорит: «Я не упал, это маневр такой», – это вызывает сначала недоумение, а потом смех и неуважение.

Оказывается, признание своей слабости делает тебя сильным человеком. Сильный человек потому и сильный, что не боится признать свое несовершенство.

– Даже перед детьми?

– Даже перед детьми, как ни странно. Человек, который пытается всегда выглядеть сильным, по сути, показывает свою слабость. И слабость в том, что человек не может признать свое несовершенство.

Одна из самых опасных ситуаций, с которой я сталкиваюсь, общаясь с людьми верующими, порой даже в священном сане, – когда человек даже мысли не допускает, что может ошибиться. Лишь когда человек допускает, что может ошибиться, есть шанс, что он не ошибется или ошибок будет меньше. А если ошибется, вовремя это увидит и исправится. Если же человек прет как танк, игнорируя происходящее вокруг и не признавая, что он вообще идет не в ту сторону, шансов попасть в Царство Небесное не так уж много...

Хочу поделиться маленьким примером. Есть у нас проект (под эгидой Комиссии по вопросам семьи, защиты материнства и детства Санкт-Петербургской епархии), который называется «Супружеские встречи». Семейная пара, выступающая в роли ведущих, делится с другими семейными парами своим опытом. Поднимаются разные темы, и семейная пара раскрывает, как это решается именно в их семье. Семьи участников в этих рассказах узнают себя. Они думают, что так плохо только у них, но, оказывается, и у других то же самое. Во-вторых, они видят инструменты, которыми можно воспользоваться, применяют их в своей семье – и ситуации начинают выправляться.

Однажды мы проводили выездные «Супружеские встречи» в другом городе. Настоятель храма, который был одним из организаторов, сказал: «Хороший проект. Мы тоже с матушкой хотели стать ведущими, но я подумал, что если мои прихожане узнают, что мы с супругой ругаемся, порой не понимаем друг друга, меня уважать перестанут». Я ему тогда сказал, что как раз наоборот: если прихожане услышат, что, несмотря на это, вы живете вместе и решаете проблемы, они еще больше вас зауважают.

Только тот священник, который готов на амвоне признать свое несовершенство перед прихожанами и покаяться в своих ошибках, в состоянии призвать и своих прихожан к покаянию, и его слово будет иметь силу. А если священник призывает к покаянию, но при этом декларирует (вербально или невербально) свое совершенство, что ему каяться не в чем, – его слова не будут иметь силы. Он вроде правильные слова говорит, но это не толкает людей к исправлению, изменению, работе над собой. Поэтому признание своей слабости – признак подлинной силы.

– Спасибо, отец Александр. Ждем Вас снова у нас в гостях. Мне очень понравилось, как Вы рассуждали, сделав главный акцент на искренности.

Автор и ведущая программы Марина Ланская

Записала Нина Кирсанова