Свет невечерний. Вера от слышания

В дореволюционной российской гимназии во многих учебных заведениях был интересный обычай. Как известно, в классической гимназии изучали латынь и древнегреческий язык. Выпускники гимназии славились глубоким погружением в античную словесность. Например, был такой известный гимназист в Петербурге в конце XIX века, которого звали Коля Малинин; он настолько увлекся древнегреческим языком, что выучил наизусть «Илиаду» и «Одиссею» Гомера на языке оригинала. Мы даже по-русски не можем не то что выучить, а прочитать, а мальчик был настолько погружен в античную словесность, так его увлек ионийский диалект, что он не мог остановиться и, будучи двенадцатилетним, знал наизусть обе эти огромные прекрасные книги.

Кроме всех прочих трудностей и красот гимназического обучения дореволюционной России был интересный обычай, который меня трогает. О нем вспоминали старинные гимназисты в своих мемуарах. Оказывается, когда ученик, изучив достаточно хорошо латинскую грамматику, начинал читать, переводить и толковать Цицерона, преподаватель начинал обращаться к нему только на вы. Представляете, мальчик, чтобы к нему обращались на вы, специально старался усердствовать в латыни, изучал Цицерона. Мы вспоминаем осколки этого классического образования из рассказов Чехова: у него есть замечательное выражение «поцицеронистей».

Цицерон – это, конечно, классический автор. Для нас, людей православных, классическим автором является прежде всего царь и псалмопевец Давид, например, потому что на Псалтири, на двадцати кафизмах, на которые делится эта прекрасная книга, основано православное богослужение. Может быть, стоило бы и нам ввести такую практику: если человек умеет читать по-славянски, читает за богослужением, проявлять к нему какое-то особое отношение? Может быть, придумать для него какое-то церковное «вы», как это было в древности? Тогда чтецов было немного, грамотных людей считали большой ценностью, поэтому степень чтеца являлась первой ступенью в церковной иерархии.

Почему я позволяю себе сравнивать русских гимназистов с современными чтецами? Потому, что сейчас в современной Церкви наблюдается некоторый кризис клироса, кризис хорового пения и чтения, который, честно говоря, несколько обескураживает и озадачивает. Почему? Когда я начал ходить в церковь, мне больше всего на свете хотелось научиться читать по-славянски; мне казалось, что это невероятно красиво. В конце концов методом проб и ошибок я научился читать, интуитивно разбирая слова, начав понимать какие-то буквы сначала на слух, потом сравнивая русскую транскрипцию со славянской. Книжек тогда никаких не было, приходилось пользоваться тем, что есть. Помню, когда мне в первый раз разрешили прочитать шестопсалмие во время вечернего богослужения (куда-то подевался чтец, и регент отправил меня читать по Часослову эти гениальные шесть псалмов), я так разволновался, что прочитал шестопсалмие наизусть, потому что от волнения не мог смотреть в книгу. А наизусть я прочитал потому, что очень внимательно слушал, что читают за богослужением; все это как-то естественно отпечаталось у меня в памяти. И потом меня неоднократно спасала эта привычка.

Почему это запечатлелось в памяти? Почему это было так важно для меня? Потому, что для меня православие – это прежде всего опыт Божественной красоты. Церковнославянский язык – очень красивый. Сейчас я говорю о кризисе клироса, кризисе церковного чтения потому, что мне не совсем понятно, что происходит с православными прихожанами, православными верующими, которые совершенно не имеют никакого интереса к этому. Может быть, я, конечно, ошибаюсь; мне доступна для наблюдения очень небольшая часть православных приходов. Но, общаясь с людьми, я вижу, особенно у молодых людей, какое-то безразличие к чтению и, кроме того, полное невежество относительно не только богослужения, но и того, что они слышат постоянно.

Я каждый год учу подростков читать по-церковнославянски; некоторые потом становятся чтецами. Но я замечаю очень странную вещь: ребята с детства ходят в церковь, стоят на службе, постоянно слышат возгласы священников, реплики чтецов, но на самом деле не слышат ничего. Почему так происходит – не могу понять. То ли утратилось чувство прекрасного, чувство красоты, то ли все стало настолько доступно, что люди просто сомлели от счастья и расслабились. Не знаю, что происходит. Но мне очень хочется, чтобы эта красота нашла себе побольше зрителей и слушателей.

Мне кажется, что каждый православный человек просто обязан уметь читать по-славянски, а у кого есть слух – обязан петь. Потому что это великое благословение – петь на клиросе и читать по Часослову, Псалтири. Это очень важно; это великое дело. Не случайно чтецов, певцов всегда почитали в Православной Церкви, в православном обществе.

Мне кажется, должна произойти определенная, что ли, революция в церковном клиросном деле. Я не знаю, что для этого нужно сделать. Мне в упрек скажут, что современные люди просто не понимают церковнославянский язык, что богослужение нужно перевести на русский язык. Но, думаю, дело вовсе не в этом. Скорее дело в том, что мы как-то уж слишком благополучно живем, нам все доступно. Я хорошо помню бабушек, которые, не имея книг, переписывали в тетрадки и богослужение, и кафизмы.

Была у нас старушка, которая ходила читать молитвы по усопшим, но делала она это не по Псалтири, а по тетрадочке, в которую своим старческим круглым большим почерком переписала Псалтирь. У нас в женском монастыре была схимница Гавриила, которая хранила верность Церкви Христовой всю свою жизнь с юности. И когда в Гомеле в 1992 году открылся монастырь, она туда пришла уже очень пожилой бабушкой. Бывало так, что когда во время вечернего правила кто-то из матушек забывал прочесть какой-то тропарь или молитву или забывал книжку, матушка читала молитвы из великого повечерия. Она знала великое повечерие наизусть! К таким людям, естественно, будешь обращаться на вы. Эти люди читали молитвы, тексты из Священного Писания, псалмы с такой радостью, с таким восторгом, с таким благоговением, что ты сам начинал проникаться особым вниманием и уважением к этим текстам.

Может быть, причина такой небрежности к церковному чтению, пению еще состоит в том, что мы сами (чтецы, певцы и священники) не способны так читать, как читали эти люди, которые через гонения пронесли любовь к красоте церковного богослужения? Не знаю; очень много вопросов... Но мне кажется, что мы, православные люди, должны стремиться делиться той радостью прекрасного, что нам так щедро дает Церковь. К этим радостям относятся, конечно же, и церковное пение, и церковное чтение, и огромная отзывчивость к той красоте, которая разлита во всем нашем церковном опыте.

Записала Нина Кирсанова