Свет невечерний. Тайные хранители мира. Проповедь архимандрита Саввы (Мажуко)

В Церкви, как обычно, спорят, дискутируют, проводят конференции и семинары, пишут друг на друга доносы. Идет обычная церковная жизнь, и это нормально, потому что мы всего лишь люди. Один из споров, который периодически поднимается в нашей церковной общине, в среде нашей церковной общественности, относится к статусу тайных молитв на литургии: почему священник их читает про себя, а мы, миряне, прихожане, должны довольствоваться какими-то псалмами, ектеньями, в то время как самое главное и интересное прочитывает священник?

Это сравнимо с завистью младших братьев, которые вдруг узнают, что у старшего брата, оказывается, где-то под подушкой спрятана шоколадка, которую он тайно под одеялом грызет. Точно так же некоторые общинники, братья и сестры, завидуют священникам, потому что те где-то там читают сильные молитвы, поэтому они вооружаются молитвословами или служебниками и сами читают эти молитвы на литургии.

И правильно делают! Надо сказать, что в каноническом отношении они абсолютно правы. Потому что в древности эти тайные молитвы читались для всех прихожан. Хотя тогда даже слов «прихожанин», «мирянин» не было, потому что люди не чувствовали разделения общины на какие-то статусы, на иерархию. Этот момент еще не был тогда привнесен в церковную жизнь. Конечно, это отдельный разговор: правильно это было сделано или нет. Есть свои исторические объективные причины, с которыми спорить совершенно бесполезно. Это просто было. Так получилось, и уже в раннем Средневековье эти тайные молитвы прочитывались только священником, но не зачитывались вслух для всей остальной паствы.

Аргументы можно приводить и с одной, и с другой стороны, но, мне кажется, в споре упускается самое важное. Есть самая простая формула, которую нужно иметь в виду: молитва не тождественна тексту молитвы. В нашем сознании и в нашей культуре, особенно народной, эти вещи отождествляются. Ко мне как к священнику приходит человек и говорит: «Батюшка, дайте мне самую сильную молитву». Человек просит текст молитвы, но не саму молитву. Он больше доверяет тексту молитвы, чем самой молитве.

А что такое сама по себе молитва? Это очень сложно объяснить, потому что тут мы вступаем в какой-то герменевтический круг. Был такой замечательный философ Аристотель, который написал несколько книг, посвященных этике. В «Никомаховой этике» он говорит, что добродетель – это то, как поступает добродетельный человек, а добродетельный человек – тот, кто осуществляет добродетели в своей жизни. Спрашивается, что он объяснил? Это совершенно непонятно. Дело в том, что есть вещи, которые нельзя облечь в словесную форму. Чтобы их понять, их нужно пережить. Так вот, молитва и есть то, как поступает и ведет себя в жизни, как проживает  жизнь молящийся человек, молитвенник.

У меня в памяти общение со старыми монахами и монахинями, которых я посещал. Многие из них в советские годы жили дома, тайно. Я знал несколько тайных монахинь. Но меня всегда поражало это: когда заходишь к ним домой, посещаешь для беседы, для причащения (или когда мы с мамой ухаживали за одной больной монахиней, которая уже лежала в последние годы свой жизни), вдруг переживаешь встречу с какой-то иной реальностью, если так можно выразиться. Ты входишь в другую атмосферу. Позже я понял, что я вдруг вхожу в то место, где молятся. Чуткие люди это ощущают. Почему-то встречу с этой реальностью переживаешь кожей.

У меня была приятельница, 90-летняя схимонахиня, с которой мы очень дружили, потому что она тоже была музыкантом, мы любили с ней вместе попеть. Я посещал ее каждую неделю, когда она болела. Когда я входил в ее маленькую избушку (а она жила в малюсенькой избушке и сама была маленькой), я понимал, что пересекаю границу какого-то иного мира, потому что здесь, в этом месте, молятся. Она действительно молилась. Она молилась не так, как мы себе это можем представить, отождествляя молитву с текстом молитвы. Вот мы взяли книгу, открыли канон или кафизму, читаем и считаем, что мы сейчас молимся. Когда служит много священников, часто дьякон берет на себя роль неформального руководителя и говорит: «Отцы, молимся». Священники понимают, что в этот момент нужно перекреститься, потому что речь идет о внешних атрибутах: мы сейчас читаем текст или крестимся. А внутри меня что-то происходит? Молитва – это то, что происходит внутри.

Наш великий христианский мистик апостол Павел называл молитву «воздыханиями неизглаголанными». В Послании к Римлянам есть такая таинственная, загадочная строчка. Хотя все четырнадцать посланий апостола Павла пронизаны духом молитвы. Например, это очень ярко видно в Послании к Ефесянам, когда апостол Павел размышляет о чем-то возвышенном, высоком, о проблемах христологии, а потом вдруг срывается в молитву и начинает молиться за тех, кому он пишет это письмо. Это свойство молящегося человека, потому что молитва – это некий навык. Как говорил один из сербских старцев, тяжело всякой мысли, которая не разрешается в молитву. Всякий жест, всякий помысел, желание превращается в молитву.

Молитва может облекаться в слова, а может в них и не облекаться. Когда мы говорим: «Вспомните меня в своих молитвах», это не значит, что человек произнесет имя, это не значит, что он прочитает какой-то текст. Он, может, просто вздохнет о вас. Не случайно у апостола Павла присутствует образ дыхания, воздуха, то есть для человека, по-настоящему молящегося, молитва превращается в воздух. Поэтому когда вы приходите в келью старца или просто старушки, человека, который молится, вы ощущаете, что здесь иной воздух, – воздух, пропитанный молитвой. Не текстом, не буквами, не фразами, а молитвой.

Ошибка тех людей, которые так ожесточенно ведут спор, например, по поводу перехода на русский язык, чтения тайных молитв вслух для всех молящихся, которые на самом деле желают добра, хорошего (это совершенно нормальное желание), состоит в том, что нужно отдавать себе отчет: чтение тайных молитв не означает, что ты молишься. Ты читаешь текст. Преследуя благородную цель, ты можешь незаметно одно начетничество, например, церковнославянское, заменить на другое. Потому что смысл начетничества состоит именно в том, что молитва – это просто текст, который непременно нужно вычитать, вставить в нужное место в ткани богослужения, выполнить устав. Мне, прихожанину, положено слышать тайные молитвы, и я добьюсь этого права. Но когда услышишь эту молитву, прочтешь этот текст, будешь ли ты в этот момент молиться?

Что важнее, что имеет цену? Для того чтобы вести спор о молитве, нужно сначала выстроить систему приоритетов. Нужно понять, что «воздыхания неизреченные», о которых говорит апостол Павел (та молитва, что была даже у неграмотных старушек, которые и Шлемана никогда не читали, и об экклезиологии Николая Афанасьева ничего не слышали, и Флоренского не читали, но молились и их молитвами наша земля еще до сих пор жива), ценнее любых наших богословских упражнений, любых наших уставов, реформистских проектов, что мы в Церкви осуществляем. Потому что Церковь живет этими «неизреченными глаголами». Я даже больше скажу, ими живет не просто Церковь, а земля живет ими. Мы живы до сих пор не тем, что политики очень умело управляют странами или экономика достигла каких-то небывалых высот, а тем, что есть люди разного звания, положения и образования, которые позволяют себе эти «неизреченные глаголы» и своими воздыханиями, кислородом молитвы держат этот мир, спасают его от разрушения.

Записала Таисия Зыкова