Свет невечерний. Атеизм как сословная привилегия

Удивительный философ и пророк Федор Михайлович Достоевский, которого мы все любим, является, наверное, философом номер один в русской традиции. А XIX и XX века со временем наша культура, думаю, будет воспринимать как осевое время русскоязычной цивилизации.

Когда-то, еще в начале 90-х годов, я впервые оказался в Оптиной пустыни, где случайно встретил монаха, который признался, что он, выпускник филологического факультета, пришел к вере в советское время благодаря чтению Федора Михайловича Достоевского, потому что тогда это был единственный источник информации о старчестве, православии, об Оптиной пустыни. Если помните, несколько страниц романа «Братья Карамазовы» посвящены подробной истории старчества на Руси. Где в советские годы человек мог прочитать о старцах, Паисии Величковском, Амвросии Оптинском? Была такая книга – «Братья Карамазовы». Эта книга многих привела к вере. И к чтению этого романа нужно возвращаться снова и снова.

Один из моментов этой книги, который, как мне кажется, недостаточно изучен богословами и верующим, христианским читателем, – вопрос, связанный с атеизмом и его источниками, как он описан в этом замечательном романе. Дело в том, что носителями атеистических вольностей, вольнодумства в романе «Братья Карамазовы» являются прежде всего два дворянина, помещика – Федор Павлович Карамазов (которого потом убили при невыясненных обстоятельствах) и его дальний родственник по первой жене Миусов. Они почти ровесники: Миусову – пятьдесят лет, Федору Павловичу – пятьдесят пять лет. В романе они воспринимаются как старики, но для нашего времени это еще достаточно перспективные мужчины. Они носят в себе заряд того вольнодумства, которое расцвело в России в 40–50-е годы. Федор Михайлович Достоевский рисует не просто некоторую схему атеистических убеждений; он все-таки гений живого, рисует живых людей, которые попадают в очень реалистичные ситуации и проявляют себя. Достоевский дает им проговориться как живым носителям определенного знания, определенного мировоззрения.

Есть сцена в самом начале романа, когда Миусов с Федором Павловичем приходят к старцу Зосиме поговорить о своих делах, получить некий совет. Достоевский дает им проговориться перед встречей, и мы слышим набор аргументов вольнодумцев и атеистов, которые нам до боли знакомы. Мы видим жесты, аргументацию, некоторый багаж сюжетов, которые в современной России, в нашем современном пространстве (и религиозном, и антирелигиозном) снова и снова транслируются. То, что мы слышим сейчас, тогда, в пространстве этого романа (действие происходит в Скотопригоньевске в 80-е годы XIX века, если так можно заключить относительно художественного произведения), было расхожим явлением. Это аргументы о том, что у монахов есть тайные жены, что монахи сами ничего не соблюдают, что клерикалы наживаются на людских слезах, что они не верят в Бога. Миусов проговаривается, что он, как человек образованный, считает своей святой обязанностью бороться с клерикалами, он судится с монастырем. Увидев старца Зосиму, который пытается благословить этот мир, призывает их к благословению, Миусов видит в нем только злобное и завистливое существо.

В романе есть замечательная сцена о том, как эти светские люди входят в монастырь, как они его видят. Достоевский рисует картину сада, полного цветов, очень живое, красивое место. Но два «светских льва», атеиста видят только каких-то замшелых баб, истеричек, нищих, которым они не дают милостыню. Они презрительно оценивают все, что там происходит, сколько что стоит, и даже не видят той красоты, которая вокруг них. Увидев калитку, ведущую в скит, Федор Павлович говорит, что наверняка это та самая калитка, через которую тайные любовницы ходят к этим мнимым постникам.

В романе есть замечательная и очень характерная сцена, которая неоднократно случалась и в моей жизни как православного священника. Эти светские вольнодумцы заходят в келью старца Зосимы и не знают, как себя вести. Они же православные крещеные люди, значит, они должны хотя бы из вежливости взять благословение у старца. Если не руку поцеловать, то хотя бы взять благословение. Но они себе этого не позволяют, потому что чувствуют взгляд друг друга на себе, и потому отделываются сухим поклоном. Старец только поднимает руку, чтобы их благословить, и безвольно ее опускает – они остаются без благословения. Это очень важный жест: желание старца благословить даже безбожников, вольнодумцев, обнять их своей любовью, и неспособность этих людей этот дар принять.

Что в этих портретах вольнодумцев и атеистов очень важно? Дело в том, что кроме этих дворян-вольнодумцев мы встречаем в романе «Братья Карамазовы» и представителей других сословий. Атеист Ракитин – из семинаристов, то есть из духовного сословия; он является циником и безбожником, может быть, даже в большей степени, чем Федор Павлович или Миусов. Есть Смердяков, который принадлежит низшему сословию: он лакей. Смердяков – незаконнорожденный, тоже атеист, безбожник на свой какой-то сценичный манер.

Самое, может быть, важное в портретах этих безбожников – то, что Федор Михайлович Достоевский предрекает, как будет маршировать безбожие в России, в которое страна будет ввергнута через несколько лет после смерти писателя во время двух революций и в гражданскую войну. Ведь в самом начале Советского Союза безбожие шло по России очень агрессивно. И для многих историков большой вопрос, как так случилось, что крещеные люди (ведь народ был крещеный, православный) вдруг взялись рушить церкви. Мне кажется, что отгадку дает Федор Михайлович Достоевский в этом романе, рисуя портреты безбожников, принадлежавших к разным сословиям.

Люди, которые принадлежат к сословию, более низшему (например, к сословию дворовых, лакеев), с завистью копируют безбожие дворян. Для них атеизм – это привилегия высшего сословия, и они, добиваясь целого букета привилегий, которые есть у дворян, в том числе пытаются усвоить и эту привилегию. Конечно, это не главный мотив, но он очень важный, и мы не должны его упускать.

После французской революции простой народ добивался важнейшей привилегии, которая была у дворян, – права быть казненным через обезглавливание (декапитация). Желающих вот так, по-дворянски, умереть оказалось так много (народ добился этого права, этой привилегии), что была изобретена гильотина, чтобы удовлетворить спрос на такую «благородную» казнь.

Так вот, мне кажется, что сословный атеизм стал той привилегией, которой в конце концов добились низшие сословия. Они с остервенением стали его реализовывать, как те, кому они подражали и злобно завидовали. Те самые дворяне и ввергли Россию в этот водоворот безбожия.

Мы можем много говорить о том, что это был «грядущий Хам», что гегемон, пролетариат изгнал элиту. Именно элита отравила безбожием крестьянство, рабочих, купцов, разночинцев и все прочие сословия. Элита, которая стеснялась креститься, с презрением смотрела на храмы, монастыри, церкви, оскорбляла духовенство. И мы в романе это видим. Дворяне-безбожники ведут себя точно так же, как комиссары, которые закрывали храмы, вскрывали мощи и прочее. Это болезнь, которая появилась у дворян; это они ввергли Россию в водоворот безбожия.

Конечно, это не главные элементы того, что произошло в нашей истории. Но мы должны быть благодарны Федору Михайловичу Достоевскому как прозорливцу и мыслителю, который разгадал этот источник сословного атеизма, разгадал этот яд, который был влит в тело единого русского народа как эпидемия, зараза. Яд, который мы до сих пор не можем изжить, потому что люди, пытающиеся выдавать себя за современную русскую элиту, в том числе очень часто демонстрируют вызывающее агрессивное безбожие, которое даже кровь революций и гражданской войны не искупила. Это требует от нас вдумчивого чтения наших мыслителей и прежде всего молитв о заблудших душах, которые всё пользуются этим залежалым товаром, этим атеизмом «секонд-хенд», и никак не могут отделаться от его мнимого обаяния.

Записала Нина Кирсанова