Слово в образе. Художник Иван Крамской

(В расшифровке сохранены некоторые особенности устной речи)

– Сегодня мы с вами поговорим об Иване Николаевиче Крамском, замечательном художнике, очень светлом человеке, который может считаться одним из лидеров художественного процесса в нашей стране. Он родился в Воронеже, в семье мелкого чиновника. Всегда казалось, что в его жизни что-то состоится настоящее и большое. Начинал он с очень скромной роли – ретушера фотографий. Это потом появится Санкт-Петербург, где он окажется в Императорской Академии художеств.

Там он уже обнаружит свои не просто лидирующие качества, но станет генератором общения, гением коммуникаций. Он будет собирать вокруг себя, в своей маленькой комнатушке, товарищей по Академии. Они вместе будут рисовать и говорить не только об искусстве, но и о важных событиях, явлениях, происходящих вокруг них.

Из этого общения начнет формироваться товарищество с особыми сердечными взаимоотношениями. И результат станет совершенно неожиданным: четырнадцать выпускников Академии откажутся писать дипломную работу и покинут Академию. Но все равно считается, что они получили высшее образование и звание художников второго класса. И самое главное, у них было то ремесло (а у кого-то искусство), которое получено было в стенах старой добротной академической школы. Из этих четырнадцати выпускников возникает артель. Но и из этой артели удивительный организационный талант Крамского создаст еще более успешный творческий и коммерческий проект, народнический по своему духу: «Товарищество передвижных выставок», которое просуществует очень долго.

А вот что касается самого Крамского, он, блистательный портретист, мастер психологических характеристик, тем не менее мечтал о большой работе. Они все были заряжены на большую итоговую работу. И Крамской тоже мечтал о такой большой работе, которая должна была каким-то образом выразить время, в котором он живет; состояние людей, которые в этом времени оказались; его, Крамского, личное ощущение. И вот он нашел такую тему, которая очень точно соответствовала его мироощущениям: искушения Христа, Христос в пустыне.

Над этой картиной он будет работать вторую половину шестидесятых годов. Будет искать решения. Первое решение было найдено почти мгновенно: одинокая фигура Христа в пустыне. Он ездил в Крым, писал этюды. Правда, он говорил, что ему эти этюды нужны не столько для того, чтобы найти какой-то изобразительный ряд, сколько для того, чтобы ощутить на себе это состояние одиночества в безграничном открытом пространстве.       

Картина была написана и выставлена на второй выставке «Товарищества передвижных выставок». Вторая выставка закрепила успех первой. Картина «Христос в пустыне» закрепляла статус Крамского как лидера товарищества. Картина была принята. Все приняли ее потому, что ощутили состояние активной, глубокой, пронзительной мысли в поисках выхода, понимания своей роли в том мире, который так стремительно стал развиваться.

Правда, многие говорили: «Не совсем понятно, что, собственно говоря, происходит на картине». Да, Человек сидит на камне, активно думает, но это может быть кто угодно. Когда Павел Третьяков приехал на выставку в Петербург, он влюбился в эту картину и впоследствии будет говорить о том, что никогда не жалел о тех шести тысячах рублей (огромная по тем временам сумма), которые заплатил за нее. По существу, с этого начинается его знаменитая коллекция, известная сегодня как Третьяковская галерея. Третьяков стоит перед картиной и вдруг слышит, как кто-то говорит: «Так это же не Христос».

Мы с вами не можем сказать это утвердительно, но должны иметь в виду, что, с одной стороны, Крамской писал эту работу, будучи человеком верующим. Он сам писал в своих письмах, что неоднократно горячо и страстно молился в процессе работы над этой картиной. С другой стороны, мы понимаем, что это человек, который находился в процессе активного воздействия тех идей, которые доминировали в то время в Европе. Точно так же, как Николай Ге и большинство его товарищей. Он читал огромное количество работ, в которых отрицалась Божественная Ипостась Христа. Таких, как Ренан, Штраус. Мы знаем из писем Николая Крамского, что он считал эту работу («Христос в пустыне») главной в своей жизни − самой важной. Это, наверное, справедливо.

Владимир Васильевич Стасов, который был идеологом движения, воплотившегося в «Товарищество передвижных выставок», замечательный критик, человек, может быть, не столь глубокий, но очень искренний, пронзительный, точно так же, как Крамской, находился в состоянии постоянного поиска, путался, не понимая до конца динамику и драматизм времени. Он в одной из своих статей довольно честно написал, что не совсем понимает, что на картине происходит. Человек находится в состоянии активного мыслительного процесса, размышляющий − о чем? Что, собственно, происходит? Должно происходить явление чрезвычайно важное. Христос, после принятия Крещения в Иордане, отправляется в пустыню и здесь, в течение сорока дней, будет искушаем сатаной. Это какой же важности событие происходит! Ведь главная задача сатаны заключается в победе над этим миром, в захвате его. Что может быть важнее и очевиднее, чем победа сейчас над Создателем этого мира, Который уязвим тем, что находится в человеческой плоти, связан ею? Он не только Бог, но и Человек. Даже гений Шекспира не в состоянии был бы передать накал страсти, который присутствовал тогда, в эти сорок дней.

По существу, вся история человечества замерла (должна была замереть) в ожидании этой решающей схватки. Но небо чисто, на нем лишь несколько облаков. В этой пустоте − одинокая фигура, погруженная в Свои собственные мысли. О чем? Может быть, Крамской предлагает нам именно такой прием: ассоциировать себя с Героем его картины? Во всяком случае, Стернин говорит о том, что перед нами, по сути, целый богословско-психологический трактат. Честно говоря, мы этого не видим. Кто-то говорит, что перед нами некое пространство имитации (имитационной мысли). Но чего мы не можем не заметить − Христос находится в той же самой позе, что Достоевский на портрете работы Перова. Точно так же сомкнуты руки, точно так же взгляд погружен в самого себя, и мы не ошибемся, если скажем, что в известной степени это и автопортрет самого Крамского, и портрет всей русской интеллигенции, и портрет, быть может, всего человечества, которое оказывается в середине XIX века на развилке, увлеченное своей собственной мыслью. Куда приведет активная творческая мысль человечества? К какому итогу, какому рубежу? Какие перспективы начнут отверзаться? В этом, конечно, значение этой работы.