Плод веры. Заслуженный художник России, академик РАХ Николай Давыдов. Часть 1

13 мая 2025 г.

Главная » Передачи » «Плод веры» (Москва)

Как русскому художнику удалось запечатлеть на своих полотнах все монастыри Афона? Как проходила работа и как реагировали на живописца монахи? Рассказывает Николай Давыдов, заслуженный художник РФ, академик Российской академии художеств, член Союза художников России.

– Николай Сергеевич, Вы, возможно, единственный художник, и не только в России, который изобразил на своих картинах все монастыри Афона. Как так получилось? И действительно ли Вам неизвестны другие художники, которые совершили подобное?

– Вопрос интересный, он меня тоже будоражил. Я не ставил целью поехать и написать Афон. На все воля Божия. Иногда говорят: без воли Божией и волос не упадет. На самом деле так и есть. Я никогда не думал, что буду на Афоне. У меня было благословение патриарха Алексия, я писал русские храмы и монастыри. По месяцам жил на Валааме и в других монастырях. Меня знали их игумены и игуменьи, и меня это все устраивало. Когда я уехал из Москвы в Тверь, приехали мои друзья, поклонники, которые покупали мои работы (я профессионал, живу за счет этого), и говорят: «Николай, ты на Афоне был?» Я говорю: «Нет, не был». – «А почему не едешь?» – «Да я как-то об этом не думал». – «А ты подумай». – «Что думать, зачем?» – «А ты возьми телефон и позвони». Я позвонил, и мне сказали: «Собирайтесь». Наутро я собрался, взял краски, кисти – и в Грецию, в Салоники. Прилетел в Салоники – дождь идет мелкий. Вокзал простой, не фешенебельный. Мне сказали, что нужно доехать до Уранополиса и там переночевать, потому что я не успею получить диамонтирион (разрешение). Я иду, смотрю – стоят автобусы, мне надо как-то добраться туда. Слышу: по-русски говорят. Я спрашиваю: «Вы русские?» – «Да, а что ты хотел?» – «Я еду на Афон». – «Садись в автобус». Ехать было часа четыре. Приехали, говорят: «Мы сейчас обедать идем, заказали ресторан. Пойдем с нами, поедим». – Я говорю: «У меня деньги есть». – «Да пойдем, это не мы тебя приглашаем – Божья Матерь». Я, конечно, сел, как тут откажешься? Поели, дают мне немного денег: «Мы тебе гостиницу сняли. Мы сейчас на катере уезжаем, у нас естьдиамонтирион, постоянное разрешение. Тебе надо будет получить разрешение, а оно с восьми до часу примерно выдается, так что придется переночевать». Я говорю: «Да у меня есть деньги!» – «Так это не мы, это тебе Божья Матерь дает!» Вот такие чудеса и дальше пошли. Утром я получил диамонтирион, сел на паром, приехал в Хиландар, меня там разместили, и пошли мои приключения, как будто что-то само меня вело. Многие мне, может быть, и не поверят. Но смотрите сами: я же не турист, не паломник, не монах, а кто? Когда я жил в монастырях, меня где-то, как в Зографе болгарском, сажали вместе с монахами за стол. Где-то – с трудниками (в Хиландаре), где-то – с туристами, где-то – с паломниками. Я за все говорил: Господи, спасибо! И жил там.

А потом – опять чудо: в русском Свято-Пантелеимоновом монастыре, где служит отец Макарий, мне один из паломников, который там давно работает, ученый Никитин, говорит: «А ты съезди в Ксилургу». – «А что это такое?» – «Это древнее название скита, переводится как «древодел». Раньше храмы делали из дерева, их русские построили. Но местный червь шашель здесь разъедает дерево, оно рассыпается в песок. А первое название скита – Ксилургу, потому что он был сначала из дерева сделан, а потом уже из камня». Я взял благословение. А этот скит восстанавливали к тысячелетию русского монашества на Афоне. Я туда приехал. Опять, помню, дождь мелкий шел. Вышел, меня встретил монах Богдан, и еще там Мартемьян был из тех ста человек, которых послали поддержать Афон. Мы ведь об Афоне ничего не знаем, узнаем его, только когда начинаем в него погружаться. До революции Афон считался русским. Там жило более пяти тысяч русских людей! В одном только Андреевском скиту жило порядка 800 человек. В семидесятых годах осталось около семи человек, и уже стоял вопрос о закрытии. Но власть обратилась с призывом, собрала монахов по России (около ста человек, как мне сказали), выделила средства и отправила их на Афон. На сегодняшний день там живет примерно сотни полторы. Потихонечку возрождается духовная жизнь.

И вот я оказался в скиту Богородицы. Спрашиваю Богдана: «Можно поработать?» – «Работай!» – «А где скитоначальник?» – «Он в Салониках». – «А когда будет?» – «Бог его знает». Идет мелкий дождь, рабочие работают, готовятся к празднованию тысячелетия. Я встал под навес. К вечеру Богдан приходит и говорит: «Хочешь – оставайся у нас ночевать в келье. Вот дрова». Я зашел в эту холодную комнату, затопил буржуйку, снял сапоги хромовые, лег под одеяло полностью одетый и уснул. Не ел целый день, намучился. Просыпаюсь, в комнате жарко. Печка чугунная натопилась. Я разделся и опять лег. Утром встал – ветерок, солнце, дождя нет. Там же море; и климат очень изменчивый. Вышел писать. Идет отец Симон (он приехал из Салоник): «Ты кто такой?» – «Я Николай, художник». – «А почему здесь? Что тебе здесь надо? Из какой ты академии?» Я рассказал. Он ушел. Минут через пять прибегает Богдан: «Николай Сергеевич, Вас отец Симон в трапезную приглашает». Почему я так подробно рассказываю? Это был краеугольный камень всего моего дальнейшего пребывания там. Отец Симон – человек неординарный, он был ученым в Томске, а отец его был священником. Он тоже ушел из мира полностью в православие, построил храм в Сочи, в Красной Поляне. Митрополит спросил его, чего он хочет в награду. И он попросил отправить его на Афон. Так он и оказался на Афоне.

Мы с ним сошлись. Он мне рассказывал, что днем он рыбу ловил. Вдруг – шторм. Надо выходить, потому что иначе сети замотает, а они денег стоят. В следующий раз опять придется покупать. А всенощные службы там служат ночью. И он до изнеможения работал. Здоровый такой мужчина, спортивного телосложения, и просто не мог стоять на ногах. Прошло время, и его поставили скитоначальником.

И вот, Божией милостью, он меня взял под свою защиту, под свое крыло. Языка-то я не знаю греческого. Ведь одно дело зайти паломником, посмотреть и уйти, а мне же надо работать и жить в этом монастыре. А завтра дождь пойдет – мне надо пережидать, находить место… Он как-то договаривался, поскольку сам скитоначальник. И я жил там до пяти дней. На Афоне автобусов нет, а надо передвигаться, и у меня краски, а не просто сумочка через плечо, как у паломника… Кто занимался живописью, знает. Он меня возил, забирал в определенное время. Купил мне сим-карту. Низкий поклон ему. Говорил: приезжай еще, я тебя встречу. И в следующий раз меня встречали в Салониках, потом еще и еще... В течение десяти лет (за исключением двух лет пандемии, а потом началась СВО) я жил там по три месяца. Меня уже знали монахи, видели, что я с утра до вечера стою каждый день. И то кофе вынесут, то пирожок художника подкормить. Так я там и жил. И такая благодать там, которую надо просто почувствовать. Вот говорят – вдохновение у художника. Главное – работай, а вдохновение придет. Я его испытывал, но нельзя всегда надеяться на вдохновение, так ничего не получится. Первое – это труд. Хочется, не хочется – надо.

Живя там, я почувствовал стремление туда вернуться. Меня жена спрашивает: ты, может, остаться там собираешься? Да нет, я не монах, монахом надо быть в душе. А не просто приехал, надел подрясник – и монах. Тебя постригли, и что? Потом или всю жизнь мучайся, или уходи с болью в сердце. Я туда все чаще и чаще стал ездить, а потом в Кариесе, в столице Афона, зашел в магазин. Там разные книги, иконы… И смотрю – на русском языке «Афонская кухня». Думаю: почему нет книги про Афон, про все монастыри Афона? Приезжают туристы, паломники, они не могут даже все монастыри обойти, а там двадцать монастырей. Они все располагаются по иерархической лестнице, и наш Пантелеимонов занимает на ней 17-е место. И еще где-то примерно семнадцать скитов и полтысячи разбросанных келий. В некоторых кельях зимой не живут, уезжают на Кипр, потому что в них очень сыро, море со всех сторон. Сам полуостров, на котором расположена монашеская республика, имеет километров 60–65 в длину и 12–14 в ширину.

Я подумал: а может быть, издать книгу, чтобы туристы, люди, которые приехали на пять-десять или даже 20 дней, могли увидеть, что там дальше, а не просто побывать в двух-трех монастырях? Может быть, им захотелось бы съездить еще в какой-то из них? Я стал ездить туда с этой целью. А что дальше? Издавать? Но как? Цены взлетели до небес…

И опять чудо: я на Афоне, пишу старинный монастырь Пантократор. Подъехал Симон меня забирать, привез мне новые холсты. С ним мужчина, мы с ним познакомились: Бурмистров Михаил Васильевич. А у него дочь долго не могла забеременеть. Он туда приезжал и отмолил ее – дочка родила. Он монастырю машину подарил. Мы там со многими людьми знакомились, это нормально: познакомились и разъехались. Прошло время, и вдруг из Москвы звонок: «Николай Сергеевич, я хочу к Вам в гости приехать, Вы же художник?» – «Приезжайте». Он приехал (кстати, я у него сегодня ночевал). Это – один из ведущих адвокатов России. Он защищал пять премьер-министров, Анатолия Карпова защищал. Очень известный человек. Вчера я по его приглашению был у Павла Астахова, он же тоже адвокат.

Он приехал и говорит: «Николай, надо книгу издавать». Я говорю: «Михаил Васильевич, надо, но Вы думаете, это легко?» А у него хорошие отношения со многими людьми и в иерархии Русской Православной Церкви, в том числе в Фонде Андрея Первозванного, Бушуев Владимир Викторович. Они приехали ко мне в мастерскую в Тверь (я тогда в Твери жил), посмотрели работы и говорят: надо книгу издавать. Я говорю: «У меня денег нет»…

Издали книгу, надо выставку делать. Вот Вы мне скажите, что это, как не Божья милость? Как? Я никогда об этом не думал, не загадывал… То, что здесь буду сидеть, я тоже не думал. И если кто мне скажет, что ничего нет, я скажу: ребята, жалко мне вас! Жалко, что вас не посетила Любовь и вера. Такие люди есть, я не спорю.

– Давайте подробнее поговорим о том, как Вы создавали образы разных монастырей. Как они Вам представлялись? Я бывал на Афоне, не так часто и не так подолгу, как Вы, но даже видеосъемку монахи запрещают. Вам открыли фактически жемчужину, открыли доступ к тому, что и паломникам редко открывают. Как Вы выбирали в том числе ракурсы? Создавались ли какие-то образы тех или иных монастырей в Вашей голове? Может быть, какие-то монастыри писать было сложнее?

– Я ведь и в России очень много храмов пишу. Каждый храм и монастырь не просто так возник, из ничего. Захотелось – и построили. Нет, каждый монастырь имеет свою душу. Не зря говорят, что в каждом монастыре свой уклад, это не я придумал, это на самом деле так. Каждый монастырь возник по какому-то случаю. Даже храм возникает не просто так. Интересный вопрос Вы задали. Когда пишешь монастыри – это как с людьми общаешься: с одним человеком легко, а к другому тебя вроде бы и тянет, но не получается, он не хочет с тобой общаться. Он тебя не выгоняет, не отталкивает, но общаться не хочет. Ты ходишь, начинаешь писать – что-то не то. Замазываешь холст, с другого места подходишь – опять не то… Что-то есть необъяснимое. Вот что такое душа? Скажите, кто ее видел? Какая она – большая, маленькая? В чем она заключается? Так и здесь. Иногда в монастырь приедешь, зайдешь и думаешь: вот отсюда надо писать, прямо отсюда! А иногда ходишь-ходишь: и здесь хорошо, и там, а здесь еще лучше… И не знаешь, откуда начать. Потом, со второго заезда, видишь: вот отсюда надо было, когда серый день, он тогда становится таким, как надо. У меня такое было в Эсфигмене. Я как раз работал в Хиландаре, уже собирался уезжать и пошел к морю прогуляться, до него было километра два-три. Возвращаюсь обратно, смотрю – указатель: Эсфигмен. Подошел, спрашиваю. А там на берегу моря старинный монастырь, стены мощные. Это же были крепости, их грабили, там очень большая история.

Отвлекусь немного. Я как-то в один монастырь зашел, а там массивные ворота, обитые металлом, и в них маленькое окошечко. Я думаю: зачем окошечко? А потом понял: ночью кто-то стучится – паломники или еще кто-то. Если открыть ворота, сзади могут ребята с копьями заскочить, всех перебить, все разграбить, в плен захватить, все разорить. А окошечко открыли – ну, стрелу пустили, убили одного монаха, и все. Они так защищали себя. В чем еще святость этой монастырской земли? Во время турецкого гонения, во время унии они сохранили православие, сохранили все, что было создало веками. Я был в Хиландаре, и меня повели в монастырские хранилища. Это такое помещение без окон, двери закрываются как в подводной лодке, и только датчики противопожарные стоят. Я зашел, смотрю – на стенах висят старинные доски с метр высотой, углы осыпались (шашель разъедает дерево), а на меня смотрит Божия Матерь! Я непроизвольно: «Владыко, можно я приложусь?» Меня тянет к Ней, а почему – я не знаю! Он: «Приложись, сын мой». Дальше – Иисус Христос на меня смотрит, IX–X век! Я такого в России не видел. Это до монголо-татарского ига. Грамоту вытаскивает царя Алексея Михайловича на пергаменте, вся серая. Понимаете, что такое православие? Царь дарует монастырю Хиландар деньги. То есть тогда еще их поддерживали. Русские люди, которые прибыли в Византию, были мудрейшие из мудрейших: они взяли оттуда не золото, не цацки, а самое простое и самое главное – веру. И привезли ее в Россию, и создали великое государство, объединив этой верой, как одеялом, разноязычные, бедные, богатые – разные народы. Вот что такое вера. Это объединяющая сила. Низкий поклон тем, кто все это сделал. Потом уже приехали монахи-иконописцы, потом и наши пошли – Андрей Рублев, Дионисий и прочие.

И вот когда подходишь к монастырю – он имеет свой характер, свой уклад. Не каждый монастырь тебе открывается. Но так и должно быть, это живая душа. Как и картина, в силу таланта, мастерства художника, тоже живая. Вы скажете: как так? А я приведу простой пример. Иногда люди приходят и говорят: сделай мне копию, я хочу купить, а денег нет. Я делаю повтор, один к одному, моя работа. Ставлю две работы: какая лучше? «Да они одинаковые». – «Какую бы Вы взяли?» Берут всегда первую. Почему? Там есть то, что нельзя объяснить. Там есть душа. А вторую я делаю уже чисто механически. Я понимаю Саврасова, который, извините, плевался на свою картину «Грачи прилетели» – ее ему 60 с лишним раз заказывали. Но деньги нужны были, жить надо на что-то, у него была семья, четверо детей, съемная квартира…В первых «Грачей» была вложена первозданность, а потом это было механически. Да, это он делал, но повтор есть повтор.

– В завершение нашей программы (хотя Вы так увлекательно рассказываете, что можно было бы слушать и еще несколько часов) вопрос: как реагировали сами монахи на Ваши произведения? И что слышали в ответ?

– Это очень интересный вопрос. Знаете, я счастливый человек: пейзаж ли я пишу, натюрморт, особенно когда на натуре (там же природа, там я с Богом), – остается отпечаток погоды, настроения и всего остального. Я как-то в Осташкове писал весной. Холодно, руки замерзли страшно. Думаю: завтра приеду и допишу. А потом себе говорю: нет, завтра я уже буду другой, время будет другое, все будет другое. Пиши сейчас! И я стал вслух (вокруг никого нет) громко читать «Отче наш», чуть ли не ору. Дописываю, руки посинели… И дописал, чтобы только немного дома подправить.

Так же и здесь. Монахи – тоже люди. И когда ты стоишь день, два, причем не просто – постоял немного и побежал. Они всё понимают и видят. Если ты с чистой душой, с чистыми намерениями делаешь – они это принимают. Когда я в очередной раз приехал в Хиландар и привез им их холст, я передал их наместнику Мефодию, потому что заштормило, паромы не ходили, и меня на машине повезли до русского монастыря по территории полуострова. Отношение было очень хорошее. В ските Карулия я был, где полуостров заканчивается, и кельи висят как гнезда стрижей или ласточек. Ты понимаешь, что вера – это великая вещь. Люди там живут, у них вода дождевая в расщелинах толем накрыта, чтобы не испарялась, и эту воду они пьют. А кто им туда будет возить бутилированную воду? Но они живут этим, они этим довольствуются.