Плод веры. Руководитель студии «Русские начала» Татьяна Валькова. Часть 1

Зачем реконструировать русский традиционный костюм? Какую функцию выполняли женские костюмы в жизни представителей разных сословий? Рассказывает Татьяна Валькова, руководитель студии "Русские начала".

– Не так давно в музее-заповеднике «Коломенское» открылась замечательная выставка «Русская Атлантида», которую, по сути, вы создавали с коллегами своими руками. Я побывал там в первый день, когда она открывалась, и был поражен ее масштабом. Казалось бы, не такое большое пространство, не такие большие залы, но как насыщена экспозиция! Я слушал, с каким вдохновением Вы рассказывали представителям прессы об этих костюмах. Надеюсь, что Вы и сегодня наших телезрителей порадуете тем, чем занимаетесь многие годы. И все-таки меня как мужчину не то чтобы обидело, но удивило отсутствие мужских традиционных костюмов, которые, получается, никто не восстанавливает в отличие от женских?

– Этот вопрос, конечно, волнует не только наших зрителей, но и наших семейных мужчин. Тут нужно понимать, что мужской костюм сохранился даже не в разы, а в десятки раз меньше. Это происходило по очень разным причинам. Прежде всего мужчины очень активны, и народная мужская традиция была у нас очень подвержена переменам. Кроме того, женщины не так много внимания уделяли мужской одежде. Например, в рубахах у нас очень долго сохранялся туникообразный крой. А этому крою, можно сказать, несколько тысячелетий. Конечно, мужская рубаха менялась, хотя и не так конструктивно. Менялось, скажем так, ее оформление. Сначала не было воротничка. Или он был пристяжной и вышивался гладью шелками, золотной вышивкой или какими-то другими техниками, если мы говорим о совсем деревенских предметах. Со временем появился воротничок, появилась планка, к концу XVIII века – какие-то другие нюансы. Но в основном мужская рубаха стала меняться в XIX веке. Даже появились новые варианты кроя: в некоторых местах стала популярна рубаха на кокетке. Это не значит, что мужчины не любили наряжаться, у нас все любили хорошо выглядеть в определенные моменты, в праздничные дни. Просто сохранилось очень мало предметов. И нам все-таки интереснее заниматься исследованием женского костюма. Здесь больше поводов для исследовательской, для творческой работы. 

Хотя недавно мы сделали проект, посвященный исследованию народного костюма Подмосковья. Он назывался: «Народный костюм Дмитровского уезда Московской губернии: успеть сохранить». Выяснилось, что в Российском этнографическом музее, в музее «Дмитровский кремль» сохранилось несколько предметов мужского костюма. И мы их, соответственно, тоже повторили. Всего в нашем проекте было семнадцать костюмов, и шесть из них – мужские. Есть даже элементы верхней одежды, что тоже чрезвычайно интересно. Так что не все так плохо. Просто на выставке «Северная Атлантида» мы хотели показать северный костюм и богатство (я бы даже сказала, роскошь) женского северного костюма, его разнообразие по разным территориям. Там представлены земли Олонецкая, Архангельская, Вологодская. В Вологодском зале у нас три подлинных мужских костюма. Так что наши зрители все-таки могут посмотреть, во что одевались наши мужчины на рубеже XIX и XX веков на этой земле. Отчасти в пестрядинных сарафанах могли выглядеть женщины и архангельских, и других деревень.

Если говорить о том, что сохранилось, – чрезвычайно богат каргопольский женский костюм. Но нужно сказать, что почти нет подлинников каргопольского мужского костюма. В самом Каргопольском музее их просто единицы, в северных архангельских музеях – тоже представлены единичные экземпляры. Есть несколько прекрасно оформленных мужских рубах, может быть, середины XIX века, в Российском этнографическом музее – и всё. Почему так плохо сохранились эти предметы? Наверно, мужчины их дольше носили. Праздничная рубаха, которая переставала быть модной и актуальной, становилась повседневной и занашивалась до дыр. Взрослые вещи перешивались на подростков, на младших детей. Поэтому так получилось.

– Поговорим о сохранности вещей. Вы говорите, что изучаете объекты XVII–XVIII веков. Но подлинники же вряд ли сохранились? Или они действительно существуют?

– От XVIII века подлинники сохранились. Нет в значительном количестве визуального материала, по которому можно было бы делать достоверные реконструкции. Но подлинники есть, и наши друзья-реставраторы, которые имеют возможность раскрывать подлинные предметы, иногда обнаруживают уникальные факты. Например, в одном из архангельских девичьих головных уборов был найден документ 1727 года, в другом – 1750 года. Сейчас исследователи имеют все больше возможностей подключать современные технологии для исследования материалов, и порой бывают сюрпризы с датировкой: нижняя может продвинуться на несколько десятилетий. Это очень ценные и интересные моменты.

– Хорошо, исследователи – это профессиональные историки, которые занимаются сохранением традиций и культуры. Но то, что Вы делаете, некоторые назовут новоделом. Скажут: а зачем вообще воссоздавать то, что уже было утрачено? Как Вы для себя определяете эту миссию, которой занимаетесь много лет?

– В первую очередь мы исследователи. Полное наше название – «Студия по изучению, возрождению и развитию национальных традиций». Такое сложное у нас название сейчас. Мы существуем уже очень давно, сейчас нам идет 27-й год. Мы существовали в разных юридических форматах, но сейчас совершенно самостоятельны и занимаемся именно тем, что звучит в нашем названии. Мы – независимый исследовательский центр. Прежде всего, мы изучаем это всё как специалисты. И с нашим мнением сейчас все больше и больше считаются музеи, поскольку мы не просто изучаем это теоретически. Если мы что-то открыли, о чем-то написали статью, то еще и пытаемся это повторить, воссоздаем иногда даже сами технологии. Мы имеем возможность работать с подлинниками. Для того и была открыта наша коллекция, чтобы с подлинными предметами имели возможность знакомиться не только мы, но и наши ученики. Изначально она была задумана как учебная коллекция, поскольку мы всё это рассматриваем на занятиях. И когда понимаем, как это сделать, нам очень хочется это сделать.

Для чего мы этим занимаемся? Наши работы не производят впечатление старой вещи, которая уже утратила цвет ниток, на которой уже видны какие-то следы... Когда наши современные люди надевают вещи, сделанные своими собственными руками, сшитые вручную (такой настоящий вход в историю), они при этом очень меняются. Если мы  посмотрим на эту фотографию, мы не увидим ни одного профессионального специалиста. Здесь есть врачи, экономисты, педагоги, которые в какой-то момент поняли, что им хочется изучить достоверную историю, приобщиться к ней. Люди приходят, сначала что-то узнают, потом начинают шить. И очень при этом изменяется отношение к нашему народу, к тому, что они умели, какие были умные, мудрые, умелые. Люди постоянно сравнивают себя сегодняшних и то, как они сейчас проводят время, с тем, что было раньше. Через нашу учебную историю за эти годы прошло уже больше тысячи человек. Со многими у нас продолжаются связи, отношения. Есть даже по-настоящему дружный коллектив, с которым мы вместе выезжаем в экспедиции, безвозмездно занимаемся разными проектами. Мы тратим на них достаточно много времени, чтобы показать современному человеку: смотрите, вот что было раньше. Это наш народ, это наша история, и из этого всего можно что-то брать в нашу жизнь.

– Как раз об этом я и хотел поговорить. Брать в нашу жизнь. Ну хорошо, тысяча человек на всю нашу страну решили изучить историю, изучили технологии, что-то для себя воспроизвели, сшили. И, наверно, это хранится где-то в укромном месте дома, в шкафу. Но что для современной жизни дает это погружение в традицию, кроме ощущения гордости за наших предков?

– Вы знаете, это не просто лежит в шкафу, потому что к нам приходит достаточно много православных людей. Все это надевается в определенные моменты и показывается в храмах. Это тоже очень важный момент. Прежде всего студия «Русские начала» была задумана как православная организация. Приходят либо многодетные мамы, которые хотят одеть детей в праздники, либо мы приезжаем в какие-то места… Вот у нас была такая достаточно известная история: в 2002 году мы впервые оказались в селе Безводном, это Кстовский район Нижегородской области. В первую очередь мы познакомились с настоятелем храма (тогда это был отец Лев Юшков, который тоже очень интересовался селом), и когда мы начали работать, он нам очень помог. Люди сейчас очень осторожные, и не каждого человека впустят в дом, покажут, что лежит в сундуках, и расскажут то, что они помнят. Люди очень осторожненько сначала на все это реагировали. Отец Лев на вечерней службе, где присутствовали пожилые люди села, объявил, что этих молодых людей (нас) бояться не надо. Приходите, приносите на утреннюю службу то, что у вас сохранилось, и если они к вам придут в гости, примите их, пожалуйста, и расскажите то, что вы знаете. Это очень помогло. Выяснилось, что престольный праздник села – это Троица, а раньше, еще в довоенные и в дореволюционные годы, пока храм не закрылся, продолжением этого престольного праздника было народное гулянье. Собирались люди, нарядно одетые в старинные одежды, вставали в круг, водили хороводы, пели песни. Это было такое логическое народное продолжение престольного праздника. Люди общались, праздновали вместе, это был очень важный момент.

В этом селе мы успели записать песни, даже мужские голоса, что бывает очень редко. Это было потрясающее событие, растянувшееся на несколько лет нашей жизни. С помощью Нижегородского музея мы рассмотрели те вещи, которые были носимы. Нашли старые фотографии, разучили по записям песни здесь вместе с коллективом, в котором пела я сама, пели мои дети (это студия на Поварской слободе, которой руководила Оксана Жабина). Записанные нами песни мы отвезли в воскресную школу и там их изучали. Еще мы выпустили печатное издание, как сшить этот костюм. Когда мы приехали через год, это был праздник. Раньше уже десятилетиями народ не собирался в этот день. Храм – служба – крестный ход – завершение службы – и все расходятся по домам. Праздника народного как такового не было. А вот с нашей подачи объединили два московских коллектива – «Русские начала» и студию на Поварской слободе – с воскресной школой этого села, и это был совершенно незабываемый праздник. Дети очень быстро подружились, московские и безводнинские. Как-то так совпало, что это были подростки. И было просто удивительно: вечером в селе опять зазвучала песня, уже без всякого нашего посыла и принуждения. Дети собрались в одном конце села и пели песни, старики собрались в другом и пели песни… Просто незабываемый вечер Троицы 2003 года!

Потом родилась идея сделать в селе музей. Мы очень много предметов собрали. Этот музей и сейчас продолжает работать, ему уже больше 20 лет. Мы еще очень долго приезжали на Троицу в это село. Правда, батюшка там поменялся, тем не менее много костюмов шили и сами жители села, и у нас заказывали, и это продолжалось очень долго. Люди в традиционных нижегородских костюмах вставали в круги и пели эти песни, играли. Это очень ценный опыт. Растет новое поколение людей (первые наши дети безводнинские уже сами мамы и папы), которые уже могут своим детям рассказать о том, что в их селе есть престольный праздник, достать из сундука сарафан или рубаху, воссозданные по старинным образцам. Получилась такая непрерванная нить, мы успели ухватить эту традицию и хотя бы еще на одно или два поколения эти воспоминания продлить. Эти люди помнят тексты тех песен и при случае могут их спеть. Не только фольклорный ансамбль, а просто жители села. Это один из примеров того, что мы делали и делаем.

– Не получается ли так, что мы сейчас вырываем из контекста и эти костюмы, и песни для молодежи, которая разучила пять-десять песен? Они же все равно вырваны из контекста, который их предки понимали в большей степени. Что это для них? Чем это становится, эти костюмы, которые вы воссоздаете? Они же все равно для нас, можно сказать, музейные экспонаты?

– Можно продолжать рассуждать, зачем это нужно, музейные это экспонаты или нет… Несмотря на то что мы живем в центре нашей страны, в Москве, когда мы что-то делаем, мы стараемся отвезти это на исходное место. В частности, в село Кимжа, прекрасное село Мезенского района Архангельской области. Мы несколько раз там бывали и продолжаем с некоторой периодичностью общаться с активными жителями этого села, которые попросили помочь им сшить костюмы. Нас несколько раз приглашали на мастер-классы. Поэтому я не могу сказать, что это совсем вырвано из контекста. Мы придумываем для себя какие-то внутренние девизы, в последнее время я озвучиваю один из них: «Взял – положи на место». Изучил традицию – расскажи об этом наследникам, вдруг это кого-то зацепит. Так, например, мы ездим в город Каргополь, так мы не раз ездили в прекрасное местечко Ошевенск, где рассказали о том, как там было раньше, что делалось, и даже привезли несколько десятков метров кумача, чтобы они из него что-то сшили и вышили. Это, правда, было давно. Конечно, очень хочется, чтобы это все продолжало развиваться на месте. Чтобы те люди, которые готовы это принять, поняли всю глубину и чистоту того, что происходило. Чтобы не появилось непременного желания бесконечно выступать на сцене, петь это все в микрофон. Чтобы это было естественное состояние, чтобы в праздник выйти на то же место, на котором водили хороводы твои предки, и в чистоте, с глубиной понимания спеть эти песни. Такое иногда происходит.

Сегодня можно относиться к народному искусству еще и по-другому. Я все время сравниваю: вот композитор написал произведение, исполнил его в первый раз, а потом мы столетиями его продолжаем исполнять. Получает удовольствие и исполнитель, и от высококлассного исполнения получают удовольствие слушатели. То же самое происходит и с народным искусством. Есть, конечно, искусствоведы, которые считают, что это нельзя повторять ни в коем случае, это народное, это традиция… А я считаю, что если человек, который хочет это повторить, может это сделать и ему доставит радость, если он повторит это в чистоте, без выходов в современные технологии (не возьмет швейную машинку и не вышьет это на ней, хотя, наверно, и это возможно), это очень вдохновит и его, и всех тех, кто видит этот процесс созидания. Получается очень красивое изделие – человек что-то понял, пришли люди, посмотрели, получили удовольствие, созерцая это. Если это деликатно и со вкусом преломится и станет, например, украшением интерьера (красивое полотенце) или приложится к современному обряду, например, к современному венчанию (сегодня же люди обращаются к этому все чаще) – в этом нет ничего плохого. Если человеку хочется спеть русскую песню – почему не спеть, если от этого радостно? Я сама поющий человек, и поющий в коллективе. И еще один аргумент, почему сегодня все больше людей в городах к этому обращаются: мы видим деревню, где живет сто, двести, триста человек; у них общая жизнь, они живут общим миром, сосед к соседу ходит, соседки создают какие-то произведения, копируя вещи своих бабушек, мам, переосмысливая и осовременивая их, создавая новую традицию.

Было потрясающее общение, жили общим делом, общей улицей, все связаны между собой глубоким родством. Что сегодня происходит у нас? Мы разобщены до невозможности. Но, собираясь во имя общего дела, мы получаем то, что получали они: общинную жизнь. Это то, чем я живу уже, наверно, сорок лет. Сначала я была в фольклорном студенческом ансамбле, потом в детском фольклорном ансамбле, с которым мы вместе ездили в экспедиции, и теперь то же самое у нас в «Русских началах». Люди сначала приходят за знаниями, умениями, а в итоге очень многие остаются потому, что получили еще и колоссальное общение, и приобщение к нашей истории и традиции.

– Спасибо за этот разговор. Мы продолжим нашу беседу в следующей программе.