Плод веры. Игумен Лука (Степанов). Часть 1

Почему выпускник знаменитого ГИТИСа отказался от актерской карьеры и стал монахом? Как бороться с искушениями? Рассказывает игумен Лука (Степанов), настоятель Спасо-Преображенского Пронского мужского монастыря, кандидат исторических наук, писатель, телеведущий. 

− Всегда очень интересно беседовать с такими личностями, как Вы, у которых был  непростой (а может, и простой) путь к монашеству. До того как стать монахом, Вы окончили известный театральный институт. Есть что-то, за что Вы благодарны актерской профессии, которую получили?

− Православная традиция состоит в том, чтобы  каждому из нас благодарить Господа за тот путь, которым Он привел нас в лоно Церкви. Если же говорить о монашестве, то, конечно, сложно представить, что актерская юность и монашеское служение  взаимосвязаны друг с другом. Но для меня это было искреннее восхождение по душевным ступеням, воспитание чувств.

Константин Сергеевич Станиславский, которого мы достаточно усердно изучали в институте с нашими наставниками, ставил задачей искусства отражение жизни человеческого духа на сцене и его возвышение и для исполнителей, и для зрителей. Мы, студенты, с этой мыслью сдружились. Но предлагаемые в произведениях обстоятельства, глубина героев, мотивация их героических, благородных поступков, которую надо было чувственно понимать, были для меня загадочны. Особенно это касалось русской классики.

− Почему?

− Потому, что для советского школьника было неясно, какими ценностями руководствуется человек, принимая решение с кем-то расстаться, идти на самопожертвование или среди совершенного материального благополучия вдруг впадая в тоску. Как говорит Иванов у Чехова: «Тебя, брат, среда заела!» Или в «Дяде Ване»: «Мы, дядя Ваня, будем жить. Проживем длинный-длинный ряд дней, долгих вечеров…» Если относиться к этому в духе русского высокого театрального искусства, то это служит душевному росту, развитию и духовному поиску актера.

− Получается, что Вас тоже «среда заела»?

− Творческая среда заела в хорошем смысле этого слова: увлекла. Но впоследствии, когда я уже был приглашен в два профессиональных московских театра на главные роли, некоторым образом разочаровала.

К этому времени я три года преподавал в ГИТИСе мастерство актера у нашего прекрасного педагога, который не посчитал зазорным пригласить меня в качестве одного из младших преподавателей. Мне казалось, что мое равнодушие к личной актерской славе, которое к тому времени уже появилось, сможет подмениться педагогической, режиссерской работой. Но потом я почувствовал, что мой духовник был прав, когда на мою просьбу о благословении на преподавательскую, режиссерскую деятельность ответил: «Благословляю, но, Игорь Ильич, я надеюсь, что Вы будете не учить играть жизнь, а учить жить», имея в виду не творческие, а иные высоты.

Впоследствии я оставил и преподавание. Но не ради того, чтобы найти другую земную профессию, а для того, чтобы главным делом на свете для меня стал богослужебный суточный круг.

− Вы сказали о духовном восхождении души в актерском мастерстве. Но там присутствует и нисхождение: приходится играть отрицательных персонажей.

− Дело не в том, кого приходится играть. Я с нежностью вспоминаю свою роль, которая заставила меня взглянуть на глубину человеческой души: роль Смердякова в нашей самостоятельной работе (так называемые «самостоятельные отрывки»). Мы подготовили ее с однокурсниками, многие из которых стали известными актерами и режиссерами: с Андреем Звягинцевым, например, мы вместе готовили дипломный проект. И Смердяков был для меня особенно загадочен и жалок. Он при разборе отношений с Иваном говорит: «Вот вы-то и убили». Потому что свобода мысли Ивана Карамазова, дерзость его ума подтвердили в Смердякове право лишить жизни ненужного и противного папашу. Это воспринималось, переживалось мной как трагедия жизни. Я помню, за этот труд нам поставили высокую оценку.

Отрицательного персонажа ты тоже стремишься душевно объять, испытать к нему глубокое сострадание, поставить с ним рядом собственные силы души и оправдать его в действиях, словах, которые ты произносишь за него, в сценах, в которые ты его помещаешь. Так что проблема не в отрицательном персонаже, а в тщеславии.

Актерская профессия настроена на популярность, создание впечатления, и мало кто уберегся от ее отрицательных сторон: уныния, печали. Одно дело, когда мы в ГИТИСе репетировали почти всегда то, что хочется, и совсем другое, когда ты попадаешь в руки режиссеров, которые тебя приглашают. Кстати, именно это стало одной из главных причин моего расставания с театром имени Н. В. Гоголя. Я тогда репетировал главную роль в готовящемся спектакле по «Поединку» Куприна, офицера Ромашова − хрупкого, тонкого, душевного, разочаровавшегося человека. Но параллельно я, как молодой танцующий артист, должен был принимать участие в мюзикле «Панночка» по произведению Гоголя «Вий» − я должен был танцевать нечистую силу. Духовник же мне сказал: «Игорь Ильич, это несовместимо с Вашим христианским достоинством. Несомненно, Вы таким образом вытопчете все духовные росточки, которые в Вас сейчас потихонечку созидаются церковной жизнью». Поэтому мне пришлось отказаться от участия в обоих проектах, а затем вовсе оставить этот театр, как и следующий.

Проблема вовсе не в том, что актеру достаются роли страстных, больных, надломленных людей. Это, наоборот, делает актера глубже и милостивее к подобным людям.

− Я все пытаюсь понять, что же еще не устроило Вас в актерской профессии. Правильно ли я понимаю, что некоторые театральные постановки, кинопостановки зачастую не соответствуют цели возвышения души зрителя?

− Да, разумеется. И сейчас мало кем ставится во главу угла возвышающее содержание произведений искусства.

Феофан Затворник очень одобрял творчество, но только говорил, что оно делится на нейтральное, вредное и созидающее. И только последнее можно назвать истинным творчеством. Святитель приводит простой пример: вот картинка с изображением природы – нейтральная, успокаивающая, не вкладывающая ни просвещающей, ни повреждающей информации. Вот картинка-анекдот: в комнате преподаватель занимается со своей ученицей игрой на фортепиано. Мама ученицы из соседней комнаты внимательно подслушивает: все ли там в порядке. Они играют в четыре руки, но пользуются звуками фортепиано для того, чтобы целоваться, что мама никаким образом не может проконтролировать. Эта картинка явно действует на душу неполезно: приобщает к фривольности, легкомыслию, соблазнительности. И третья картинка, которая навевает благоговение: небогатая избушка, утомленная мать, закончив дела, склонила колени перед образом с горящей лампадкой. Дети спят, и только одна из девочек выглядывает − в ее глазах столько благоговения, любви к матери и молитве! Все три картины отражают творчество, но имеют разное воздействие.

Творчеством, искусством может называться только то, что отражает стремление души художника к высоте, тайне мироздания, милости Божьей. Я, в свое время профессионально интересовавшийся мировым кинематографом, подмечаю это стремление в творчестве классиков кино, великих режиссеров. Они, будучи далеки от православия, имеют талант, гений вглядывания в человеческую душу. Например, в женских персонажах Ингмара Бергмана явно заметен луч жертвенной любви, который сияет и в его последнем фильме «Сарабанда», и в других фильмах. Даже, несмотря на некоторый ужас, крики, шепот в своих фильмах, он все равно проносит этот луч Божественной благодати во всем своем творчестве, которое было для меня в те времена дороже творчества всех режиссеров. В результате среди обычного уныния и разрухи, которыми наполнен мир и которые всегда торжествуют, остается нераздавленный жук-щелкун, как у Бернардо Бертолуччи в конце «Последнего императора». Или улыбка Джульетты Мазины в «Ночи Кабирии»: последние кадры среди леса, по которому она идет, окруженная уже милыми, добрыми и веселыми молодыми людьми. Трудно объяснить, как это получается у режиссеров; видимо, это и  называется талантом: золотой нитью провести Божественный луч в произведении и украсить им финал, оставив у человека особое духовное впечатление, а не ощущение чего-то порочного, смутного, разжигающего страсти. Это и есть талант, которого на свете всегда было немного.

− Когда спрашивают, почему сейчас не создаются подобные произведения,  мы слышим ответ: на них нет спроса. На то, что мы видим на центральных телеканалах или в популярных театрах, спрос есть, который, по сути, рождает предложение.  Почему так происходит? 

− У нас сейчас тяжелый этап. В начале 90-х годов произошла смена формации, и это привело к полному кризису культурно-воспитательной деятельности.

В советские времена, хоть и с коммунистической богомерзкой идеологией, но люди воспитывались, их нравственный образ был предметом внимания правительства. Начиная с детского сада и до высших уровней образования преподавались теории, связанные с идеологией. Не так давно мне в руки попал мой диплом ГИТИСа с вкладышем, и я удивился: половина предметов – марксизм-ленинизм. Мы, студенты, конечно, запомнили наши предметы: мастерство актера, сценическая речь, сценический бой, хореография. Но, оказывается, все четыре года параллельно нам преподавали по два-три предмета идеологической направленности, это: марксистско-ленинская диалектика, история партии и другие. Преподаватели, правда, по этим дисциплинам были в основном люди остроумные и не требовали от нас много.

Сейчас ситуация печальная. Некую надежду на ее изменение хочется увидеть во внесении в Конституцию РФ других подлинных ценностей, связанных с Господом Богом, с  идентичностью русского народа и традиционными для него ценностями. Но для этого нужно полностью развернуть корабль образования, а он такой же неповоротливый, как «Титаник», несущийся на айсберг. Мы тоже несемся не к лучшим временам, если, как всегда, милостью Божьей, на которую Россия всегда уповала, чудесным образом это не будет приостановлено.

Воспитание нужно начинать с детского сада. Образовательная система должна вернуть главные ценности в воспитательный процесс. Дома этому учить некому: вчерашние выпускники советских и постсоветских школ тоже ничего не знают. Посмотрите на наше студенчество. Про них говорят, мол, хорошая молодежь, современная, активная, собирают волонтерские отряды, осознают семейные ценности. Говорят, что по результатам студенческих опросов многие молодые люди считают, что  семья – это приоритет. Но подавляющее большинство студентов не имеют христианского сознания, о котором говорил протопресвитер Иоанн Мейендорф, у них отсутствует догматическое народное сознание. Хотя мы сейчас набрали молодежь на факультет теологии: они не вполне глубоко понимают суть, но их сердца лежат к Матери-Церкви и православию.

Ценности должны впитываться с молоком матери. Их должна декларировать правящая партия, люди у власти, как это было при царе-батюшке: тогда было понятно, что есть христианские ценности, святыни. У нас отношение к святыне не воспитывается с младенчества – это делать некому: система образования в этом смысле безмолвствует, система домашнего обучения не имеет возможности. Остается только чаще смотреть телеканал «Союз».

− О кафедре теологии, которую Вы упомянули, мы еще обязательно поговорим. Но я хотел завершить разговор о ГИТИСе. Вы продолжаете общаться с кем-то из своих однокурсников?

− Да. По иронии судьбы ко мне в монастырь начал приезжать тот самый артист, который вместо меня сыграл Ромашова в Гоголевском театре, когда вышла премьера спектакля. Мы подружились, поддерживаем отношения. Когда у него выдаются свободные от съемок и театральных работ дни, он приезжает. Бывает у меня нередко однокурсник, с которым мы ставили «Братьев Карамазовых» Достоевского, хотя у него бывают непростые периоды в жизни. Несколько раз мы виделись с Андреем Звягинцевым, когда он приезжал в Рязань: там чтут память Тарковского, а он тоже с почтительностью к нему относится. Мы с ним записывали небольшие передачи для рязанского телевидения.

Так что некая связь с ГИТИСом есть. И даже больше скажу: нынешний ректор захотел познакомиться со мной, мы пообщались. В разговоре я высказал мысль, что могу  сотрудничать с институтом не только в качестве священника, потому что в этом есть некая сложность. Одно дело, когда в учебное заведение входит священник, и другое, когда приходит активный деятель кафедры теологии Рязанского университета, кандидат исторических наук − это уже педагогический статус. Благодаря ему я имею право преподавать курсы по выбору, проводить систематические занятия со студентами различных уровней обучения, в том числе и с магистрантами. Пока у меня были только первые встречи, но, надеюсь, отношения с ГИТИСом продолжатся.

− Для Вас это – не перевернутая страница и не закрытый мир?

− Я не могу сказать, что выбрался из какого-то борделя и теперь дышу на просторах чистым воздухом отеческого православия. В ГИТИСе к нам приходил наш батюшка – знаменитый проповедник. Я крестился у него. Было очень много доброго и созидательного.

Я никогда бы не сказал, что творческое образование вредит человеку. Вспоминается монолог Жадова из «Доходного места»: «Мое сердце уж размягчено образованием, оно не загрубеет в пороке». Мне всегда казалось, что знакомство с нашей великой культурой, русской драматической литературой имеет воспитательное значение. И если бы сейчас  современная молодежь больше этим интересовалась, то это наверняка бы молодым помогло.

Не так давно мы с моей помощницей и прекрасным молодым педагогом Натальей делали передачу для телеканала «Союз» «Душевная вечеря». В рамках программы мы рассматривали чудную беседу святителя Василия Великого о пользе изучения языческих поэтов христианской молодежью. Святитель говорит о том, что сначала надлежит воспитать душу. Для чего? Очень многие языческие авторы создали великолепные труды. Изучение их произведений (не всех подряд, конечно, есть и вредные) просвещает ум, сердце, возвышает чувства, делает человека более способным к восприятию духовных внушений. Василий Великий приводит такое сравнение: плоды на ветвях деревьев, конечно, несравненно дороже листьев, но без последних не появятся и плоды. Во-первых, как отмечает святитель, это будет некрасиво. Во-вторых, листья выполняют свою некую биологическую функцию. Он не вдается в подробности, но мы с вами ведь понимаем, что роза не растет на верблюжьей колючке: у нее есть листья и своя система существования. И Василий Великий называет необходимые просвещающие душевно познания листьями для плодов. Я именно так это и ощущаю − здесь нет никакого антагонизма.

− Если бы Вам дали возможность приходить в ГИТИС и беседовать со студентами, о чем бы Вы в первую очередь стали говорить и как?

− Не теряю надежду на то, что это произойдет. К тому же взамен закрытого филиала Московского института культуры, где было «Драматическое искусство», «Режиссура массовых представлений», со следующего года в Рязанском государственном университете откроются некоторые творческие направления.

Для всех я сделался всем,  говорит апостол Павел, чтобы спасти по крайней мере некоторых. С творческими людьми надо говорить о том, что им интересно: об искусстве, об их собственной состоятельности, которую, конечно, каждый лелеет в душе, поступив на первый курс ГИТИСа. Я до сих пор помню это головокружительное чувство. Если у нас на теологию конкурс три-четыре человека на место, то в ГИТИСе это 150 человек на место. И когда видишь себя в списке поступивших, ощущаешь себя самым счастливым человеком на свете. Но теперь, будучи посаженным на этой чудной благословенной земле, нужно прорасти, чтобы дальше запускать корни, тянуться стволом, распускать ветви, приносить плоды.

− Прохладное отношение в Ваше сердце не пробирается?

− Конечно, у меня бывают печали, наносимые тайными и явными недоброжелателями, есть даже ожесточившиеся враги. Но их можно по пальцам пересчитать, хотя, может, я не всех знаю. Это самое большое смущение, огорчение моего сердца. А других я и не знаю.

Каждый день, просыпаясь и выходя из настоятельского корпуса к храму, я благодарю Бога. Может, я не очень нормальный, но я не знаю другого чувства, кроме бесконечной благодарности Богу, радости о том, что могу каждое утро идти на литургию. Хотя люди опытные могут сказать: это пока ты здоров. У меня был один добрый знакомый, опытный настоятель и духовник, и он мне как-то сказал при встрече: «Отец Лука, надо бы всякому человеку прежде назначения настоятелем сильно поболеть». Я спрашиваю: «Это зачем же, батюшка?» А он отвечает: «Человечности появляется больше». Такое наставление дал: мол, не хватает нам милости, заботы по отношению к тем, кто рядом с нами, в монастыре в том числе.

Понимаю, что Господь немощнейших бережет от серьезных испытаний, искушений, которые могут ввергнуть в уныние. Поэтому пока иду своими ногами, слава Богу, и свободно дышу, особенно в этот период, когда каждый просыпается с мыслями о своем дыхании,  думаю: «Всякое дыхание да хвалит Господа. Слава Тебе, Господи, что я дышу!» Это все обостряет то чувство благодарности Богу, которое мы имеем, живя в монастыре.

Записала Наталья Богданова