Плод веры. Директор Благотворительного фонда «Крохино» Анор Тукаева. Часть 1

О необходимости знать и с уважением относиться к трудным эпизодам нашей истории, о важности сохранения уникального памятника истории и культуры на территории затопленных деревень Вологодской области рассказывает Анор Тукаева, директор Центра возрождения культурного наследия "Крохино".

– Сегодня мы поговорим о достаточно сложной теме: о том, как и зачем сохранять наследие, особенно если это касается территорий, которых сейчас не существует. Много рассуждают о том, нужно ли сохранять и восстанавливать церкви в деревнях, которые сейчас опустели. Кто-то считает, что это совершенно не нужно, потому что деревня вымерла – зачем восстанавливать полуразрушенную церковь? Ваш случай вообще эксклюзивный: нет деревни, в которой эта церковь была построена, а останки храма чудом сохранились. И многие задаются вопросом: стоит ли тратить время и силы на то, чтобы это сохранять? Многие говорят: что ушло – то ушло, что погибло – то погибло… Бывает, спрашивают: как бы Вы детям объяснили то, чем Вы занимаетесь? Можете простым языком объяснить, зачем Вы пятнадцать лет сохраняете то, что без Вас уже давно было бы забыто и уничтожено?

– Мне кажется, если бы я говорила с детьми (а я говорю и со своими детьми об этом), я бы прежде всего говорила о том, что чувствую, на уровне сердца. Я делаю то, что я люблю. То, что мне кажется очень важным. Когда я в первый раз увидела Крохинский храм (это была зима 2009 года), его вид вызвал настолько большой отклик в моем сердце, настолько большое ощущение боли за него, что это стало просто переломным моментом в моей жизни. Я поняла, что как раз объяснить детям, почему я ушла от этого, если это так тронуло мое сердце, я бы не смогла. Мне было бы стыдно, что я ушла, а он разрушился. Это было, с одной стороны, иррациональное чувство, но, мне кажется, именно с точки зрения разговора с детьми это, наверно, самое важное.

А с точки зрения сохранения наследия, если говорить об этом с мемориальной точки зрения, это – последний храм, который сохранился в зоне затопления. Конечно, он не будет действующим, потому что люди с этой территории были выселены, сейчас здесь никто не живет. Но он очень важен для нашей страны как памятник XX века. Он столько претерпел! На своем веку видел невероятные события. В период безвременья был уже затоплен, и все видели, как он разрушался. Мимо идут туристические суда, люди фотографируют его или фотографируются на его фоне. Потом идут следующие маршруты, люди видят еще большие разрушения, и никто ничего не предпринимает. Этот молчаливый крик гибнущего храма, гибнущего наследия видели и слышали все, но не откликались. И молчали об этом достаточно долго. Это тоже наша история. Мы не могли себе позволить об этом говорить, не решались, было сложно… Есть много факторов, которые привели к тому, каким стал храм сейчас. Мне кажется, именно с точки зрения мемориальной значимости это невероятное место.

– Если вспомнить историю XX века, то многие в советское время даже участвовали в разрушении храмов. Мы знаем, что этот храм был, если я не ошибаюсь, и зернохранилищем, и Дворцом культуры. Другие храмы просто уничтожались, и в этом участвовали те же самые люди, которые за несколько десятилетий до этого ходили в эти храмы. Может быть, поэтому мы стремимся забыть о таких болезненных точках? Это стоит немым укором – и нам как бы не хочется этот укор лишний раз видеть.

– Я думаю, в этом, конечно, есть доля правды. Наверно, еще важно то, что люди не привыкли принимать события прошлого. Принять – значит понять, что произошло, сделать какие-то выводы и идти дальше. Но очень многие истории из-за их «неудобности», сложности, некрасивости забывались, потому что это было что-то неправильное, мол, лучше это спрятать под ковер, не думать об этом и не вспоминать. Но если принять это, сделать выводы, становится, во-первых, легче, а во-вторых, ты понимаешь, какие поступки, ошибки не хотел бы повторить в будущем. Это касается глобальных событий в масштабе города, общности, даже страны.

Что касается истории с затоплением, то мы работали в архивах, изучали местные районные и городские газеты и региональную прессу с 1940 по 1960 год. Мы изучали этот двадцатилетний период, чтобы посмотреть, что писалось в то время о затоплениях. Крохино затапливали в начале 60-х годов. К затоплению готовились заранее, почти за десять лет. Люди должны были разобрать свои дома, перевезти их на новое место и устроить там свое жилье. Было бы странно предполагать, что об этом не будет писать пресса. Но оказалось, что об этом не писали вообще. Ноль упоминаний. Это невероятно, но мы просмотрели каждый номер газеты за этот период. Единственное упоминание (скорее всего, редактор пропустил этот момент) было о нерадивом бригадире, который запил и сорвал сроки переселения. Эти две фразы о сроках переселения были единственным упоминанием темы затопления вообще. Это была абсолютно табуированная тема. Люди об этом не просто не говорили – они понимали, что тема запрещенная. А если это не проговаривается вслух, то становится осознанным молчанием.

Естественно, никакого анализа того, что произошло, что претерпевали отдельные семьи, не было. И когда мы только начинали работу с воспоминаниями и записывали первые интервью с переселенцами, мы часто сталкивались с их нежеланием об этом ни вспоминать, ни говорить. Люди молчали, говорили, что они ничего не помнят. Хотя это событие не настолько давнее, еще живы его свидетели. Это действительно сложная тема, и о ней трудно говорить, если она была когда-то запретной. Люди еще не забыли ощущений, которые сопровождали их в те годы, когда в их семьях происходили настоящие драмы, а вокруг была некая иллюзия нормальности. Я думаю, это очень тяжелая и болезненная тема.

– Храм достаточно большой. Каким было село, которое могло позволить себе построить такой храм, содержать его? Что мы потеряли? Что это за затопленное село – Крохино?

– Храм был действительно очень большой, красивый и богато устроенный. У него было красивое архитектурное убранство в стиле расцвета барокко. Это был почти питерский храм. Когда заходишь в петербургские храмы того же периода, когда был построен и Крохинский (это конец XVIII века), то видишь, что убранство очень похожее. Я, конечно, сужу по фотографии. Есть фотография 1913 года исследователя Николая Макаренко, который ездил по Русскому Северу. Это единственная фотография внутреннего убранства, и благодаря ей мы доподлинно знаем, как выглядел второй этаж летнего храма.

Надо сказать, что Крохинский храм Рождества Христова был, по сути, городским собором. Всего в Крохинском посаде было шесть храмов. Это просто чтобы представить масштаб этого места. И действительно, в XVIII веке это был город. В конце XIX – начале XX века он теряет свое значение и становится просто крупным селом. Но в конце XIX века это еще город, и в нем шесть храмов, три деревянные часовни и три каменных храма: один на кладбище, второй стоял прямо напротив Крохинского, его удобно показывать, в селе Каргулино (посад состоял из нескольких селений – Крохино, Каргулино, деревня Попково, где был как раз храм на кладбище). Все это помогает немного представить масштаб этого поселения, который когда-то был. И есть замечательные упоминания путешественников того времени, которые не про храмы, конечно, говорили, но рассказывали, что Крохино – это удивительная природная гавань, удобная для одновременной швартовки более пятисот судов. Конечно, суда были не такие, как сейчас мы можем себе представить, но это были суда раз в десять крупнее обычной лодки. Чтобы представить масштаб поселения, это две достаточно яркие зарисовки.

– Давайте дополним сейчас, что это Вологодская область, рядом с Белозерском. Как все-таки проходил переезд? Вы говорите: десять лет люди перевозили свои дома. Известно ли, как это все перемещалось? Они же должны были построить фундамент на новом месте?

– Это известно по воспоминаниям, которые мы собираем, и отчасти по документам, которые хранятся в архивах. В основном с точки зрения архивной информации это справки, формы, в которых людей извещали: вам следует переместиться на новое место до такого-то числа. Такие сухие документы. Что касается воспоминаний переселенцев, то они рассказывали, что это, по сути, было настоящее перемещение домов. Дома разбирались, раскатывались по бревнышку, сруб нумеровался, и на новом месте предстояло построить его с нуля. Естественно, всему этому сопутствовал перевоз вещей, скота и всего домашнего скарба. В общем, это целое путешествие в масштабах одной семьи. Нам, городским, особенно современным, сложно представить, что такое перевезти дом и снова его построить. Кажется, что это что-то невероятное, но тогда такие домашние хозяйства перевозились тысячами, даже в округе Белого озера, в зоне затопления по Вологодской области. Это была уже четвертая очередь Волго-Балта: довоенная стройка, когда строилась Рыбинская ГЭС и затапливалась Молога, и послевоенный период, который коснулся преимущественно Вологодской области. Тогда уже были более, скажем так, лояльные условия для переселения, потому что давалось целых десять лет. На переселение в Молого-Шекснинском междуречье давалось всего несколько месяцев. Но это опять-таки по воспоминаниям людей.

Надо еще понимать, что в послевоенное время все было затруднено тем, что во многих семьях не было мужчин: либо они возвращались искалеченными после войны, либо вообще не возвращались. И в то же время оставались пожилые родители, т.е. иногда все это бремя переселения еще и падало на плечи женщин. Что касается фундаментов, их, конечно, не перевозили, их нужно было строить на новом месте. Надо сказать, что где-то фундаментов и не было, дома могли ставить либо на валуны, либо просто на землю. Но это – в бедных кварталах. Поскольку мы говорим о городе, то здесь были и каменные купеческие особняки, и достаточно крепкие двухэтажные деревянные дома, которые, конечно, имели крепкий фундамент. И это как раз причина того, что сюда возвращается земля. То, что мы видим здесь на фотографии, – это земля, которая появилась за последние 60 лет, после затопления. В 60-е годы здесь было затоплено все пространство, которое видно на фото. Так получилось, что благодаря этой городской цивилизации в виде оставшихся фундаментов, которые было невозможно перевезти, там стал накапливаться ил, потом начал расти тростник. Этот процесс длился годами, десятилетиями, мы просто в ускоренном режиме об этом рассуждаем. И потом на месте тростника, когда из обводненного грунта растениями была убрана излишняя влага, начали расти деревья. И так, год за годом, десятилетие за десятилетием, здесь снова появилась земля. Это крайне редко бывает на затопляемых территориях, земля редко возвращается на месте техногенно заболоченных территорий. Это видно по Рыбинскому водохранилищу: берега в основном размывает. Это естественный процесс при затоплении с учетом активного волнового воздействия от кораблей. Волны размывают берег, и происходит дальнейшая эрозия. А здесь происходит ровно обратный процесс. Это настоящее чудо природы, связанное с прошлым этого места.

– Как Вы сказали, подобные истории происходили не только в Вологодской области, но и в разных других регионах, в том числе в Сибири затапливали обширные территории для строительства ГЭС. Кто-то, помимо Вас, занимается исследованием, сохранением наследия этих многочисленных затопленных деревень? Общаетесь ли Вы с такими подвижниками? Что общего и в чем разница в вашей деятельности?

– Такие проекты есть. Большой проект и большое сообщество людей, которые эту память начали сохранять гораздо раньше нашего фонда. Это, конечно, землячество и собственно переселенцы из Мологи, Молого-Шекснинского междуречья. По той причине, что ту территорию затапливали раньше. Поэтому и люди начали раньше собираться, и появились замечательные исследователи, которые явились инициаторами этих процессов. Есть замечательный музей в Рыбинске, Музей Мологского края, который существует уже с конца 90-х годов. Этот процесс был начат людьми, которые были переселены, чьи родные земли были затоплены раньше, чем Крохино. Что касается сибирских проектов, то там был замечательный проект по реконструкции песен затопленных деревень. У меня даже есть диск с этими песнями. Так что эти проекты все-таки существуют. Иногда они очень локальные, и у них просто не хватает ресурсов, чтобы быть услышанными более широкой аудиторией. В нашем случае мы отличаемся тем, что есть Крохинский храм, очень заметный, и на него, как на скелет, очень много всего цепляется. Он – как бы ось нашего проекта. Это немного отличает наши проекты. Понятно, что мы все занимаемся сохранением памяти, но у нас есть еще такая яркая архитектурная доминанта, которая одним своим существованием привлекает внимание.

– Я читаю много материалов региональных журналистов, и одна из тем, которые часто поднимаются, особенно в контексте традиций, истории, культуры, семейных связей, – это опустевшие деревни, в том числе в Центральной России, и не только. И не в одном регионе, а в нескольких я услышал рассказы о такой традиции, когда раз в год в опустевшую, заброшенную деревню, где уже даже и домов не осталось, приезжают потомки тех, кто там жил, и в течение дня проводят на этом месте встречу (нельзя назвать это фестивалем. Это становится отдельной традицией. Понятно, что там ничего не возрождается, там ничего не сохранилось, как и в Крохино, кроме фундаментов… Что тянет людей? Есть куда приехать, но тоже, по сути, ничего не осталось. И все равно люди приезжают, встречаются, песни поют, застолья устраивают…

– Безусловно, тянет любовь. «К отеческим гробам», если можно так выразиться. Мне кажется, это большая радость, что люди, во-первых, собираются. Во-вторых, они собираются в этом родном месте, которое дало им жизнь. Не в прямом смысле слова, но эти воспоминания, связанные с детством, всегда очень важны для человека, они всегда жизнеутверждающие. В нашем случае переселенцы как раз очень долго не приезжали. Я думаю, из-за того ощущения боли и утраты, которая здесь на поверхности. Но благодаря тому, что работы идут, они видят результат, узнают о нем из СМИ или соцсетей. Люди стали понимать: что-то в этом есть. И когда у нас рядом с храмом не берегу появился кампус, где живут волонтеры, реставраторы, рабочие, люди стали приезжать охотнее. Я пытаюсь представить себе ощущения человека, который боялся сюда приезжать, потому что было трудно разбить тот прекрасный детский мир воспоминаний об эту болотистую территорию. Но сейчас, когда есть дорожки, когда идешь по ухоженному лесу (потому что мы действительно очень любим это пространство, мы его обихаживаем как что-то очень родное), люди приезжают с большим удовольствием. Так получилось, что мы оказались там. И место нас приняло, и мы его полюбили не меньше, чем когда-то его любили сами жители. Мы устраиваем иногда застолья, потому что люди приезжают большими семьями, с детьми и внуками. У нас есть мечта: собрать максимально возможное число переселенцев (хотя туда добраться непросто), порядка 50 человек, накрыть большой стол и говорить о воспоминаниях. Мне кажется, это очень жизнеутверждающе.

Большой отклик мы услышали тогда, когда нам удалось зажечь свет на колокольне, потому что сам храм сохранили именно как маяк в зоне затопления. Это тоже необычная история, потому что храм на воде оставили не случайно: как и Калязинская колокольня, Крохинский храм служил навигационным знаком. Именно поэтому он сохранился, а не по какой-то случайности. Его использовали как маяк. Когда необходимость в этом отпала (на Волго-Балте установили современные бакены), его забросили. И через какое-то время он, естественно, стал разрушаться под воздействием волн и льда по весне. Но сам этот свет, сам символ, казалось бы, технического навигационного знака на самом деле про человека, про надежду. И очень красивый. Это как свеча на воде. Конечно, изначально, в бытность храма маяком, эта лампа была размещена над куполом, а сейчас, поскольку купол разрушен, мы эти лампы разместили в колокольне. Каждый ярус горит, этот свет распространяется по воде, и некоторые переселенцы рассказывали нам, что они специально приезжают на переправу, чтобы увидеть этот свет, потому что у них сохранилось такое детское воспоминание: бабушка укладывала их спать, когда зажигали свет на маяке. Это невероятно трогательная история и очень человечная.

– Спасибо за Ваш рассказ! Мы продолжим нашу беседу в следующей программе и как раз поговорим о том, можно ли там побывать и как мы можем помочь сохранить эту историю.

Ведущий Александр Гатилин