Лицом к лицу. Епископ Петергофский Силуан

– Ваше Преосвященство, благодарим Вас за возможность поговорить сегодня о Санкт-Петербургской духовной академии и о периоде Вашего ректорства в ней. Когда Вы узнали о том, что Вас назначили ректором Санкт-Петербургской духовной школы, Вы наверняка посмотрели на ее историю и, может быть, нашли для себя каких-то интересных личностей, особенности, на которые сразу обратили внимание, чтобы вооружиться ими и понять, как управлять одной из древнейших духовных школ…

– Говорить о периоде ректорства не вполне этично, пока он еще продолжается. Наверное, должно пройти какое-то время после моего ректорства, прежде чем я дам действительно какое-то взвешенное объяснение всему тому, чем Вы сейчас интересуетесь. Но хотел бы сказать, что, конечно же, я знал о Санкт-Петербургской духовной академии достаточно много, еще находясь в Москве, на прежнем своем послушании в Сретенском монастыре и Сретенской духовной семинарии. Историю я знал хорошо, но в этом учебном заведении до назначения на должность ректора не был ни разу. И когда в 2019 году Господь меня сюда привел через решение священноначалия, я для себя поставил задачу еще больше углубить свои знания относительно истории славной академии.

Люди, которые близки мне лично, в первую очередь связаны с тем послушанием, которое я сейчас несу. Это ректоры, которые возглавляли Санкт-Петербургскую духовную школу. Могу сказать, что среди них есть личности, которые вызывают у меня неподдельный интерес. Мне хочется знать об этих людях как можно больше и сейчас. Например, мне с детства очень симпатична личность архиепископа Смарагда (Крыжановского), который еще в первой половине XIX века ректорствовал в академии, но по которому до сих пор нет никакого серьезного исследования. Мне, конечно, интересна и очень симпатична личность Макария (Булгакова), который занимался историей, сам был человеком науки и славно, как мне кажется, ректорствовал в Санкт-Петербургских духовных школах.

Одним словом, у меня есть и любимцы, которым хочется подражать, и есть те, на ошибках которых я стараюсь учиться.

– А какой критерий? Почему одному человеку хочется подражать, а уроков, которые преподнес нам другой человек, хочется избегать? Что является ключевым показателем?

– Мне кажется, это вопрос очень сложный, это очень личное. Смарагд (Крыжановский) для меня открылся через произведение «Мелочи архиерейской жизни» еще в детстве. Конечно, это, может быть, какие-то детские впечатления. В целом от этого экзотического имени, от его образа, который рисуется благодаря Николаю Семеновичу Лескову, веяло чем-то таинственным и очень для меня интересным. Потом уже, прочитав о нем у архиепископа Никанора (Бровковича), я понял, что жизнь его, к сожалению, была действительно несправедливо окрашена исключительно в черный цвет.

– Владыка, мы сегодня записываем интервью в день памяти святителя Филарета (Дроздова). Не могу не задать вопрос об этом угоднике Божием. Какое у Вас личное отношение к нему? Может быть, Вы как-то прокомментируете период его ректорства здесь, в духовной школе?

– Я нахожусь с Вами в кабинете, где висит портрет святителя Филарета (Дроздова), но я не вешал этот портрет. Я получил убранство этого кабинета в наследство от своих предшественников и добавил Филарета (Амфитеатрова), митрополита Киевского, с частицей его мощей.

Я не могу рассматривать святителя Филарета (Дроздова) без святителя Филарета (Амфитеатрова): для меня это дополняющие друг друга личности, которые украсили XIX столетие своим присутствием на земле и помогли нашей Святой Церкви в ее становлении в непростую Синодальную эпоху – в духе мудрости, административного порядка и в то же время кротости и евангельской простоты.

– Деятельность ректоров, в том числе владыки Филарета (Дроздова), была связана так или иначе с научными исследованиями и областью науки в Санкт-Петербургской духовной академии. Как Вы сегодня оцениваете научный потенциал нашей духовной школы? Что интересного, примечательного? Думаю, Вам есть с чем сравнить, поскольку Вы преподаете и в других духовных школах.

– Я могу сказать только то, что наукой в этих стенах, как во времена святителя Филарета (Дроздова), Макария (Булгакова), так и в последующие времена занимались не благодаря чему-то, а вопреки всему. Это настоящий подвиг, что несут люди, которые действительно влюблены в церковную науку. Создать искусственно некую лабораторию, где бы мы трудились (церковные историки, литургисты, богословы, библеисты), сейчас нам так же невозможно, как и моим почтеннейшим предшественникам. Для этого все-таки необходимо наличие доброй воли человека – нужно любить науку и стремиться не останавливаться на достигнутых открытиях. 

– Есть у Вас, может быть, какая-то рекомендация или рецепт того, как молодому человеку, который приходит в стены духовной академии, привить интерес и любовь к науке? Есть здесь что-то педагогическое? Или это должно зародиться только внутри самого человека?

– Я не уверен, что это можно привить. Можно быть, конечно же, хорошим примером, ревностно, самоотверженно трудиться на научном поприще, откладывая какие-то, может быть, более важные для мира вещи и цели… Но люди не похожи друг на друга, у каждого могут быть такие внутренние метаморфозы на совсем, казалось бы, ровном месте, что какие-то стратегии планирования для другого человека здесь были бы весьма легкомысленны. Сердце человека для ближнего – потемки. Нельзя здесь предполагать никаких системных инструкций, чтобы воспитать кого-то как научного сотрудника или деятеля. Академия может только соединять в своих стенах тех, кто действительно заинтересован церковной наукой, и создавать для них необходимые условия.

– Тогда позволю себе задать этот вопрос немного с другой стороны. Сегодня в России, как мы прекрасно знаем, есть так называемая система научного знания, когда преподаватель вуза должен регулярно выпускать статьи, писать монографии, книги. Насколько и как здесь вырабатывать человеку мотивацию? То есть преподаватель духовной школы должен быть педагогом, который передает знания другим, или лаборантом, который пишет научные труды сам? Или нужно совмещать это? Есть у Вас какая-то оценка этого явления?

– Преподаватель духовной академии помимо того, что должен заниматься наукой и трудиться непосредственно как педагог, еще и наставник – чаще всего или архипастырь, или пастырь. Поэтому здесь очень сложно выбрать какие-то строгие критерии, каким должен быть преподаватель. Во всяком случае, он должен любить то дело, которым  занимается.

Может быть, для начала ему будет интересна непосредственно научная деятельность, затем у него возникнет интерес к преподаванию, а потом, может быть, пастырство и душепопечение. Люди развиваются и изменяются, и к этому надо относиться достаточно спокойно.

Но для науки необходимо формирование того, что называется научной школой, когда преподаватель создает вокруг себя подобие некоторой семьи из тех, кто действительно разделяет его интересы, точку зрения, и он старается каким-то образом вовлечь молодое поколение в это общее и интересное дело.

Когда возникает научная школа, тогда уже можно говорить, что наука пустила корни (в том числе в духовном учебном заведении). Для этого необходимы определенные условия, время и все-таки волеизъявление человека. Люди должны любить то, чем они занимаются.

– Владыка, Вы недавно написали книгу об истории Финляндской Православной Церкви. Она получила церковное признание в конкурсе «Просвещение через книгу». Почему тема этой книги была связана именно с Финляндской Православной Церковью?

– Это не книга, а монография. Она написана на основании кандидатской диссертации, защищенной 4 мая 2017 года с темой Московской духовной академии. По сути, я заканчивал определенный период в жизни – аспирантуру в Московской духовной академии. Я защищался по так называемым старым стандартам, когда не надо было входить в очень узкие рамки, необходимые для защиты кандидатской диссертации в духовном учебном заведении. Я сначала написал работу, которая превышала 600 страниц, затем попросили работу сократить. Это было очень больно – сокращения: легче написать что-то заново, чем сокращать или редактировать. Поэтому я решил то, что мне не удалось сделать непосредственно на уровне кандидатской диссертации, осуществить в монографии. Причем тема мне казалась весьма актуальной, так как о Финляндской Православной Церкви работ на русском языке, к сожалению, очень мало.

– Поделитесь секретом, как человек ученый, монах, руководитель крупных подразделений находит время для того, чтобы писать подобного рода огромные труды?

– Я не ученый, не руководитель огромных подразделений, только монах, и у монаха, как и у каждого человека, есть свободное время. Кто-то из монахов занимает его плетением четок, а может, подражает древнеегипетским отцам – изготавливает корзины или циновки. Я в свое время посчитал, что для меня будет более приемлемым занимать свой свободный график все-таки чем-то связанным с наукой. Я очень рад, что нашел поддержку в лице своего духовника, сегодняшнего митрополита Симферопольского Тихона, который благословил меня поступать в аспирантуру Московской духовной академии. Затем Господь меня не сводил с пути, так или иначе связанного с учебными заведениями.

Я считаю, что руководитель учебного заведения сам обязан учиться, чтобы лучше понимать тех, кто находится под его попечением. Как я могу ожидать и требовать чего-то от молодых людей, если сам не прошел этим путем? Я не учился в Санкт-Петербургской духовной академии – для меня до сих пор она не полностью понятна, но я все-таки все больше и больше понимаю, что разница в учебных заведениях не такая существенная. Очень много похожего, потому что мы живем по единому учебному плану. Разница только в людях. Чтобы все-таки в себе не потерять человека, который способен с долей самокритики относиться к собственным трудам, я считаю, что учиться мне будет полезно и в дальнейшем. Надеюсь, что не только монография по Финляндской Православной Церкви будет издана на русском языке.

– Когда Вас назначили ректором Санкт-Петербургской духовной академии, параллельно с этим Вы стали главой Синодальной комиссии по биоэтике. Могли бы Вы себе когда-то представить, что будете связаны с такой узкой темой исследований?

– Синодальная комиссия по биоэтике была создана в 2021 году. Я же сюда пришел ректором в 2019 году. Поэтому у меня было все-таки два года как-то понять Санкт-Петербургскую духовную академию. Я не знаю, с чем связано мое назначение на должность председателя Комиссии по биоэтике; хотя по должности ректор Санкт-Петербургской духовной школы входил в состав Комиссии по богословию Межсоборного присутствия, и данной комиссией рассматривались вопросы, в том числе связанные и с биоэтической проблематикой.

Когда нас всех постигла коронавирусная пандемия, стали остро стоять вопросы относительно вакцинации. Было решено часть вопросов, которые рассматривала Комиссия по богословию Межсоборного присутствия нашей Церкви, передать в новообразованную Комиссию по биоэтике.

Не знаю, с чем это связано. Наверное, это объясняется теми документами, которые готовил коллектив Санкт-Петербургской духовной академии для Комиссии Межсоборного присутствия. В том числе это касается наших преподавателей, которые под руководством ректора трудились над документом по экстракорпоральному оплодотворению.

– Какие перспективы, на Ваш взгляд, по работе этой комиссии? Что стоит на повестке дня? Чего ждать? Какие, может быть, следующие шаги?

– Создание комиссий всегда объяснимо насущными вопросами. Мы не занимаемся чем-то отвлеченным от жизни. Когда мы получаем некоторые указания от священноначалия и вопросы от народа Божьего, тогда комиссия рассматривает данный вопрос с привлечением узкого круга специалистов, которые занимаются той или иной проблематикой.

Мы не готовим никакие документы, которые должны сразу ответить на все возникающие вопросы, прекрасно понимая, что святоотеческое богословие не даст нам ответы в том числе по вопросу экстракорпорального оплодотворения. Святые отцы жили в иную эпоху, в иных условиях и не сталкивались с теми вызовами, в том числе и в науке, которые сейчас имеют место в нашей повседневной жизни.

Поэтому мы для начала решили хотя бы сформировать некоторое поле для дискуссий, учитывая, что и в нашей Церкви существуют совсем противоположные мнения по ряду, казалось бы, устоявшихся вопросов. Во всяком случае, могу сказать, что на сегодняшний момент Синодальная комиссия по биоэтике такую площадку предоставляет всем желающим. У нас нет изгоев – исследователей, специалистов, заинтересованных людей, которых мы так или иначе проигнорировали.

Но еще раз говорю, что комиссия не имеет своей задачей сразу давать какие-то точные ответы на возникающие проблемы или имеющиеся уже сейчас запросы.

– Как воспринимаются документы, которые издает комиссия, в секулярном мире, с секулярными исследователями? Есть ли какой-то резонанс или это уважительный диалог?

– Скажу, что очень приятно общаться со светскими специалистами, которые, во всяком случае, испытывают предельный интерес к Церкви по тем вопросам, которыми они занимаются. И, наверное, необходимо разделять непосредственно людей науки, которые действительно стремятся открыть что-то новое, достигнуть каких-то важных для них целей и результатов, и тех, кто, простите, зарабатывает на открытиях людей науки. Если с первыми у нас понимание и диалог, то со вторыми, к сожалению, понимания не имеется.

– Когда мы говорим о Санкт-Петербургской духовной академии, наверное, невозможно не затронуть вопроса о том академическом братстве, которое при академии существует. В других духовных учебных заведениях, которые очень тесно связаны с жизнью монастырей, находясь рядом с ними или на одной территории, немного другой уровень между монастырской жизнью и академической. Санкт-Петербургская академия в этом плане стоит немного особняком, поскольку очень слабые контакты с Александро-Невской лаврой. Как Вы понимаете роль академического монашества и того академического братства, которое сложилось при академии? Какие у него перспективы, с какими трудностями оно сталкивается и как их можно решить? 

– Многообразие – это всегда хорошо. Приятно осознавать, что в нашей Церкви есть духовные школы, которые очень тесно соприкасаются с жизнью монастырей. Воспитанники этих духовных школ, уже обучаясь, могут соприкоснуться с монашеской традицией. Особенность Санкт-Петербургской духовной академии в том, что она, как Вы выразились, не совсем близка к Александро-Невской лавре. Наверное, не надо изменять ход вещей. Как сложилось еще по задумке основателей Петербургских духовных школ, так и должно все продолжаться.

 

Санкт-Петербургская духовная академия – это духовная школа, которая находится практически в центре мегаполиса. Она сложилась с 1946 года в своем многообразии, которое мы сейчас видим: воспитание юношей и девушек. Как некое продолжение имеется монашеская община, сформировавшаяся в непростое советское время. Она небольшая, и живет по тем принципам, которые объяснимы рядом общецерковных документов.

 

Для нас, начальствующих в духовных школах, была большим утешением позиция Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Кирилла. Он поддержал и закрепил синодальным определением статус монашеских общин при учебных заведениях нашей Церкви.

 

Стоит ли сохранять эти общины, которые часто себя не оправдывают и дают не совсем надлежащие результаты? После определенной дискуссии Святейший Патриарх все-таки определил, что при тех духовных школах, где общины исторически сложились, они должны продолжать свое существование.

 

Я скорблю о том, что общины, которые складываются возле учебных заведений нашей Церкви, не всегда имеют внутренний устав. Он был бы скрепляющим для членов этой общины. К сожалению, вопрос создания некоего «Положения» о жизни в монашеской общине при Санкт-Петербургской духовной академии остается открытым.  Вопрос этот не связан непосредственно с ректором академии или с членами общины. Проект этого «Положения» давно подготовлен и обсужден с монашествующими общины, но дальнейшее решение за священноначалием.

 

Надеюсь, что все-таки произойдет регламентация – и те молодые люди, которые постригаются в стенах Санкт-Петербургской духовной академии, будут четко представлять, что их ожидает в качестве подвига монашеской жизни при духовной школе.

 

– Поскольку проект данного положения пока еще находится на рассмотрении, может быть, Вы дадите несколько рекомендаций тем, кто задумывается, постригаться или не постригаться при учебном заведении. В каком направлении им мыслить и что выбирать ориентиром в такой ситуации?

– Как я могу сказать что-то важное по такому серьезному вопросу, если сам постригался в монастыре? Могу лишь сослаться на опыт тех, кто постригался также при духовных учреждениях.

 

Конечно, вспоминаются слова Святейшего Патриарха Кирилла, который, обдумывая пострижение при Ленинградской духовной академии, услышал от одного из преподавателей некое умозаключение: «Ты подумай, тебе придется отвечать за свой выбор в тридцать, сорок, пятьдесят, шестьдесят, семьдесят и восемьдесят лет».

 

Наверное, это актуально для всех, кто собирается принимать постриг при духовных учебных заведениях. Очень много изменений может произойти как с учебным заведением, с окружающими людьми, так и с самим человеком, собирающимся принять постриг.    

 

– Вы говорили о существовании монашеской общины и в целом о функционировании духовной школы и сказали о воспитании студентов, которое здесь осуществляется. На Ваш взгляд, та система, когда именно духовное учебное заведение воспитывает человека, не устарела в современном мире? Может быть, опыт университета, который просто передает знания, достаточен? В чем исключительная особенность того, что у нас здесь есть? 

 

–  То, что мы имеем, мы не ценим, а когда потеряем, то начинаем кусать локти. Россия всегда отличалась от других государств тем, что училась на ошибках своих соседей.  Я считаю, что очень правильно было посмотреть на жизнь Поместных Православных Церквей, которые отказались от традиционного воспитания и подготовки своих пастырей.

 

Не надо далеко ездить. Можно посмотреть на ту же самую Финляндию, которая попрощалась с духовной школой в конце 1980-х годов и перешла на иные стандарты подготовки. Можно посмотреть также на Американскую Православную Церковь, Элладскую, Румынскую и понять, что не всегда, конечно, правильно отказываться от того, что работает и приносит результат.

 

Если бы мы увидели безрезультатность и неэффективность той системы, которая была святителем Филаретом (Дроздовым) продумана и реализована, то, наверное, я бы сказал: учитывая определенные условия воспитания и подготовки кандидатов к обучению в духовных школах, будет правильно пройти всем им сначала через университет.

 

Я сам прошел таким путем: сначала окончил университет, затем пришел в духовную семинарию. Надо дать себе сформироваться в тех условиях, которые предполагают большую личную свободу, нежели духовная семинария или академия. Но это зависит непосредственно от каждого человека.

 

Наши духовные школы были возрождены в очень тяжелое время, послевоенное, когда страна, по сути, была обескровлена. Даже пансионат, который предполагала духовная школа, воспринимался с благодарностями юношами, жившими в коммунальных квартирах или бараках и стоявшими в очередях за продуктами вместе с родственниками.

 

Сейчас, когда благополучие наших граждан находится на совсем ином уровне, пансионат многими воспринимается как нечто лишнее и неоправданное. Как ректор я хотел бы сказать, что проживание, обучение и молитва в одном здании позволяют лучше узнавать друг друга. В этом, наверное, главная положительная особенность духовного образования Русской Православной Церкви.

 

Мне очень понравились слова одного мусульманского деятеля, ныне покойного господина Бероева. Он оканчивал в 1970-е годы медресе в Бухаре. Я был приглашен на мусульманский форум, проходивший в Петербурге, в качестве представителя Русской Православной Церкви. На этом форуме господин Бероев хвалился, что в зале сидят представители разных направлений российского (и не только российского) мусульманства и что все они дружны между собой. Он достаточно тенденциозно заявил, что все собрались здесь потому, что вышли из этого медресе.

 

Конечно, и из духовных школ можно выйти озлобленным и глубоко одиноким человеком, но таких единицы. В целом в этих стенах, волей или неволей, формируются некоторые товарищества, которые в дальнейшем играют огромную роль в нашей Церкви, когда мы можем куда-то рекомендовать человека, зная его со студенческой скамьи. Когда мы можем переходить на неформальное общение с кем-то.

 

Мы прекрасно понимаем запросы к Церкви от новых поколений, которые приходят в эти стены. Я рад, что в Санкт-Петербургской духовной академии представлены разные поколения разными церковнослужителями. Некоторым из них уже за восемьдесят лет. Они могут просто пребыванием в этих стенах, своей жизнью многое рассказать и позволить сделать соответствующие выводы представителям иных поколений.   

  

– Сегодня создаются светские теологические структуры, в том числе и по исламскому богословию. Мы знаем, что был создан Институт христианской теологии в университете Санкт-Петербурга. Как Вы относитесь к появлению такой структуры и насколько в нашем обществе необходима именно теология, которая преподается в вузах? Ведь у нас уже есть устоявшаяся система богословского образования. 

– Я думаю, что задачи были непосредственно связаны с традиционными для нашего Отечества конфессиями, и православие занимало отнюдь не первое положение. Могу только предположить, что большой запрос сейчас есть у государства, чтобы специалисты, выходящие из стен Института теологии, были не только компетентны в вопросах вероучения, но в то же время воздерживались от распространения тех взглядов, которые признаны экстремистскими и террористическими.

 

– Владыка, когда Вы стали ректором, одним из Ваших послушаний стало наблюдение и непосредственное участие в реставрационных и восстановительных работах на том комплексе исторических зданий, который когда-то был закреплен за академией. Количество этих зданий растет. Как Вы видите результат этих восстановительных работ? Что на этом месте должно быть после завершения реставрации?

– Вопрос сложный. В Евангелии сказано о том, что новое вино нужно вливать в новые мехи (Лк. 5, 38). Вопросы реставрации – это создание новых мехов. Мы не знаем пока, какое вино должно быть в них влито. Нам достаточно сейчас тех зданий, в которых мы размещаемся. Есть, конечно, серьезные пожелания к общежитию, которое не соответствует даже минимальным бытовым требованиям среднестатистического жителя России. Есть вопросы и к размещению факультета церковных искусств, но в то же время можно согласиться, что живем мы хоть и в тесноте, но не в обиде.

 

Я боюсь говорить о том, о чем некоторые мои предшественники говорили достаточно смело: здесь будет российский Оксфорд. Здесь были ансамбли духовного училища, семинарии и академии, которые содержались государством. В них обучались не только желающие, но и по необходимости дети духовенства. Мы получили в наследство два ансамбля. Третий должен к нам также вернуться.

 

Легче построить что-то новое, потому что учиться и обслуживать памятники накладно и неудобно. Говорить о русском Оксфорде только потому, что у нас здесь исторические памятники, весьма наивно.

 

Мы обязаны, конечно, сохранять то, что подарила нам история. Очень надеюсь, что Господь сопутствует этому желанию, которое отнюдь нельзя назвать желанием непосредственно ректора. Я прекрасно понимаю как ректор, сколько стоит реставрация некоторых зданий, которые здесь есть.

В то же время, конечно, хотелось бы во всем видеть приятное и интересное. Хотелось бы видеть, что будет реализована концепция восстановления исторического ансамбля Санкт-Петербургской духовной школы. Эта концепция предполагает, что на территории трех перечисленных мною ансамблей будет размещаться некий образовательный комплекс, где будут обучаться непосредственно учащиеся Санкт-Петербургской духовной академии. Также хотелось бы, чтобы здесь же учились подрастающие абитуриенты для духовной академии в гимназии. И непосредственно дети выпускников духовной академии, которые трудятся теперь в этих стенах в качестве сотрудников и преподавателей, обучались бы в детском саду при духовной академии. Но это сложная задача, особенно в сегодняшнюю эпоху, когда у нашего государства совсем иные задачи. А мы выполняем непосредственно ту задачу, которая предписана нам в первую очередь, – подготовку священнослужителей в сегодняшних условиях.

Единственное, хотелось бы, чтобы восстановился поруганный храм Двенадцати апостолов, который находится в историческом здании духовной академии. И к этому прилагаются определенные усилия. Сложно сказать, что будет завтра; эпоха меняется на наших глазах. Когда создавалась концепция развития и восстановления исторического ансамбля Санкт-Петербургской духовной академии, была совсем иная эпоха. Сейчас, возможно, государство не совсем будет заинтересовано выделять из федерального бюджета необходимые средства на восстановление этого ансамбля. Что касается частных благотворителей, то мы молимся за каждой Божественной литургией, чтобы рука их была щедроподательна и намерение их увенчалось успехом.

– На Ваш взгляд, создание такого единого образовательного комплекса, где человек, придя в детский сад, гипотетически может постепенно окончить и аспирантуру, должно ли повысить качество пастырей, которые выходят из стен духовной школы?

– У меня такой цели нет, чтобы младенец, который посещал детский сад на территории Санкт-Петербургской духовной академии, в дальнейшем стал доктором богословия. Я исхожу непосредственно из запросов сегодняшнего дня. Здесь, при духовной академии, проживает много семейных сотрудников и преподавателей, и их детям было бы удобнее ходить в детский сад, расположенный рядом с домом. Притом сейчас, к сожалению, мы имеем не вполне объяснимые объекты на территории, прилегающей к духовной академии, которые можно спокойно заменить непосредственно на те объекты, которые приносили бы большую пользу.

– Правильно ли я понимаю, что в каждом из этих объектов – детском саду, гимназии – должны быть элементы христианского воспитания и образования? То есть это будут не просто светские учреждения.

– Я никогда не ходил в детский сад, поэтому не знаю, что значит христианский детский сад. Мне бы хотелось, чтобы там была здоровая атмосфера и дети с родителями были счастливы. Мне кажется, что просто слышать колокольный звон из Александро-Невской лавры было бы достаточно для детей в этом детском саду. Так же и с гимназией: если бы она готовила к духовной академии, необходимо было бы сразу акцентировать на этом внимание поступающих в гимназию. Мне ближе в целом общегуманитарное направление, чтобы эта гимназия так или иначе могла в дальнейшем помогать молодым людям через определенные дополнительные программы поступать и на исторический факультет, и на филологический, и, конечно же, на богословский.

– Образование в нашей духовной школе ставит своей целью получение на выходе пастыря. Человек, который сюда пришел, так или иначе хочет стать пастырем. Как бы Вы сегодня определили само это понятие: кто такой пастырь?

– Наша духовная школа возникла в начале XVIII века. Крещение Руси произошло в 988 году. Мы знаем, что территория, на которой находится славный город Санкт-Петербург, в свое время называлась Водской пятиной. Здесь, конечно, были и православные погосты с православными пастырями, которые и без духовной академии становились таковыми. Мне сложно однозначно, емко и кратко ответить на Ваш вопрос. Духовная школа должна способствовать этому, содействовать, а что будет в итоге – мы не знаем. Из этих стен вышло много, простите, и лжепастырей, и обновленцев, и раскольников, которым здесь преподавались весьма полезные для пастырства науки. И мы не знаем критериев, которые оценивают доброго пастыря и злого пастыря, кроме Евангелия. Добрый пастырь душу свою полагает за своих пасомых. Но очень сложно сказать, какие дисциплины в духовной школе целенаправленно готовят именно пастыря (исходя из евангельских слов). Мне кажется, сам дух духовной школы (хотя это очень аморфное понятие) учит пастырству, а некоторые дисциплины при серьезнейшем рассмотрении могут многих от пастырства и отдалить.

– На что студенту духовной школы, семинаристу обратить внимание во время обучения, чтобы уловить этот дух, не поддаться на какие-то, может быть, провокации и не разочароваться? На Ваш взгляд, в каком направлении ему мыслить, как жить, чтобы вобрать в себя максимум того, что можно здесь получить?

– На мой взгляд, надо любить то дело, которым ты хочешь заниматься, и быть честным перед  собой. Если ты не чувствуешь никакой симпатии к пастырству, душепопечению, изучению богословия, богослужению, то, наверное, лучше здесь не находиться; это вызовет только более серьезные внутренние проблемы. Студент – это молодой человек, который еще не имеет сформировавшегося мировоззрения. Мне бы хотелось, чтобы молодые люди, которые здесь учатся, не устанавливали для себя непереходные границы, не допускали максимализма в суждениях, не боялись признаться себе, что они еще многого не понимают в жизни и вряд ли когда-то смогут всё понять. Нужно оставлять возможность Богу действовать в своей жизни и через молитву получать от Бога соответствующие ответы на вопросы, касающиеся непосредственно своей внутренней полноты.

– Владыка, Вы упоминали, что было бы неплохо, если бы студенты перед тем, как прийти сюда, получили образование в светских университетах. Как Вам кажется, может ли обучение в университете способствовать тому, чтобы человек, придя сюда и прочувствовав дух академии, как Вы сказали, сформировался более целостным и точно знал, чего он хочет?

– Сложно сказать. Я говорю исходя из своего опыта. И я никоим образом не могу умалить тех коллег, которые пришли в духовные школы сразу после школы и в университетах никогда не учились. Все очень субъективно, очень индивидуально. Единственное, что замечается: молодые люди, которые приходят в стены духовных школ после окончания светских учебных заведений, более заинтересованы в каком-то результате. Они приходят уже повзрослевшими, с какими-то жизненными позициями, представлениями, мнениями. Мне кажется, им намного легче потом, когда они получат соответствующий документ, закрепляющий статус выпускника духовной школы. Они более уверенно идут по жизни, нежели те, кто пришел сюда в более раннем возрасте.

– Понятно, что у ректора духовной академии очень большая занятость, учитывая все послушания, о которых мы с Вами поговорили. Как часто Вам удается общаться со студентами? И кто для Вас студент, который учится в духовной школе?

– Я часто говорю о том, что студент для меня – будущий коллега, будущий соработник. Всматриваясь в лица, я представляю некоторых студентов, которые еще не носят головных уборов, и в белых куколях, и в белых клобуках, и в митрах, и в камилавках, понимая, что в любой момент могу сам оказаться в положении учащегося у сегодняшнего студента и его подчиненного.

Общение предполагает диалог. Нельзя навязывать свою точку зрения. Я не могу сказать, что вижу желание общаться со стороны студентов. Наша система заведомо определяет некоторую субординацию между студентом и ректором, и сложно искусственно сломать преграды, которые существуют. Антоний (Храповицкий) – человек, который ломал такие преграды. Хорошо известно из воспоминаний архимандрита Киприана (Керна) как о хороших результатах такого неформального общения, так и о печальных. Мне ближе Арсений (Стадницкий), который был ректором Московской духовной академии в конце XIX века и придерживался позиции сохранения некоторого расстояния между тем, кто руководит, и теми, кто находится здесь какой-то промежуток времени. Но это не означает, что это не предполагает общения по тем вопросам, которые имеют место. Я обязан выслушивать студента, обязан давать ему ответ. Я не могу просто указать ему на дверь, не могу позволить себе прямой ответ, который так или иначе может опечалить вопрошающего.

В этом, наверное, и есть самая большая польза духовной школы, когда ректор не только находится в кабинете, но и проходит по коридорам, и стоит за кафедрой в аудитории, и молится в храме Божием вместе со студентами. И много других моментов соприкосновения, когда спадают некоторые внутренние оковы, препятствующие неформальному общению. Но я очень боюсь того духа, который митрополитом Антонием (Храповицким) привносился в том числе сюда, в Санкт-Петербургскую духовную академию, где он был инспектором. Читая дневники Арсения (Стадницкого), понимаешь, как страдали от этого другие преподаватели, члены администрации и, самое главное, священноначалие, когда ректор или инспектор пытался стать своим в глазах студентов, разрушая, по сути, иерархию. Через неосторожные, может быть, действия и слова при неформальном общении в дальнейшем у этих молодых людей уже не было четкого представления о важности сохранения иерархии в целом.

Печально сейчас видеть некоторые заигрывания с молодыми людьми, которые происходят в серьезных заведениях, в том числе учебных, когда людям, еще не окрепшим умом, дается возможность так или иначе стать сопричастниками особых процессов, которые предполагают особую ответственность. Студенты не всегда готовы нести эту ответственность. Поэтому очень надеюсь, что мои студенты с пониманием относятся к некоторой моей сдержанности. Но это не переносится на выпускников.

– Известно, что Вы стараетесь разными способами сплотить выпускников. Почему для Вас важно, чтобы они часто встречались в академии, в какой-то степени принимали участие в ее жизни и с выпуском из академии их связь с альма-матер не терялась?

– Я не могу сказать, что пытаюсь создать что-то новое. Здесь сформировалась очень добрая практика, когда выпускники приезжают отметить особые даты своего выпуска, чаще всего юбилейные. Мне очень приятно общаться с выпускниками, потому что я здесь не учился. И если студенты по ряду причин не всегда могут сказать мне правду, то выпускники, которые от меня не зависят, говорят очень много вещей, которые для меня весьма важны. Я учусь, общаясь с выпускниками разных периодов и даже разных эпох. Они заставляют задумываться, все ли хорошо в духовной академии, не замутнился ли взор у ректора, не замылился ли его глаз, все ли он видит из своего кабинета. Я очень благодарен, что выпускники с пониманием относятся к моим вопрошаниям, может быть, иногда очень личным и смелым.

– Владыка, позвольте завершить интервью таким вопросом: через пять лет ректорства что для Вас Санкт-Петербургская духовная академия?

– Санкт-Петербургская духовная академия для меня – это моя жена, первая и единственная. Так же учит наша Церковь о первой кафедре, епархии, о послушании. Я был рукоположен в епископа Петергофского с назначением ректором Санкт-Петербургской духовной академии. Как я могу относиться к этой своей супруге? Пока мы не разведены, пока мы живем вместе, значит, все хорошо.

– Владыка, большое Вам спасибо за очень теплый и откровенный во многих вещах разговор.

Ведущий иеродиакон Хризостом (Янкин),

аспирант, руководитель пресс-службы

Санкт-Петербургской духовной академии