Мы продолжаем читать наставления преподобного аввы Дорофея из второго тома «Добротолюбия». Нам нужно внимательно остановиться на 24-м абзаце. Но поскольку он опирается на слова, сказанные в двух предыдущих абзацах, мы кратко молвим слово и о них.
В 22-м абзаце говорится, что есть два правильных страха, созидающих душу. Есть полно неправильных страхов, но есть два правильных: первоначальный, как называет его авва Дорофей, и совершенный. Первоначальный страх связан с тем, что человек боится вечного наказания от Вечного Бога, боится осуждения в огонь, в геенну огненную. А совершенный страх – это когда человек боится разорвать то удивительное общение, которое сложилось между ним и Богом, боится потерять общение с Богом, сладость которого он уже вкусил.
На основании этого различения в 23-м абзаце авва Дорофей говорит о разных ступенях, состояниях на пути к совершенному страху, к совершенству. Эта схема, эта модель достаточно растиражирована и известна людям даже нецерковным. Первое состояние раба, когда человек делает все из страха наказания, боится, что его накажут, и делает все именно для того, чтобы избежать этого наказания. Вторая ступень – наемник, когда человек научится хорошо что-то делать, какой-то навык уже приобретет и наказание вроде его не пугает, он работает за награду, все делает для того, чтобы его наградили, чтобы его заметили… И третья ступень – сыновство, когда человек делает то, что должен делать, из сыновней любви, сыновнего почитания. Он не боится наказания, ибо знает, как Щедр и Милостив Отец, и не ждет награды, потому что само общение с Отцом для него и есть награда.
Авва Дорофей утверждает, что совершенный страх является формой любви. Когда человек боится, трепещет, дорожит отношениями с Богом так глубоко и трепетно, что боится их разрушить чем-нибудь, очевидно, что это любовь. Он утверждает, что в совершенный страх, совершенное состояние любви нельзя прийти, минуя две предыдущие ступени.
Возможна другая модель, возможны другие образы, другие размышления, рассуждения по поводу того, как человек приходит к совершенству. Скажем, модель, предложенная Иоанном Лествичником в его «Лествице», тоже ступени восхождения к совершенству. Но есть и другие модели.
Мы разбираем авву Дорофея, и он утверждает, что к совершенной любви, совершенному страху нельзя прийти, минуя промежуточные ступени, в данном случае ступень раба и ступень наемника. Хотя эти образы придуманные, введенные в обиход аввой Дорофеем, но в целом все святые отцы тоже исходят из этого. Это некий априорный факт. Они даже опытом это не проверяют, для них это само собой разумеется. Иначе, если я сразу могу быть совершенным, тогда зачем мне трудиться? Вот я щелкнул пальцами и стал совершенным, или причастился и стал совершенным, или покаялся и стал совершенным, или крестился и стал совершенным. Ради чего тогда весь этот огород городить с подвигами, молитвой, пустыней, «Лествицей», «Добротолюбием»?
Для святых отцов само собой разумеется, что нужен некий маршрут, нужен некий путь, некое более или менее трудоемкое, более или менее продолжительное делание. Они отзываются об этом по-разному и описывают это по-разному. Но для них сама эта протяженность времени, пути, жизни к совершенству есть безусловный факт, они из него исходят. Если сказать емко, это аксиома аскетического опыта. Ее никто не доказывает, это просто всеми воспринимается как основная аксиома. И если я сегодня могу быть совершенным, то подвиг мне вообще не нужен, покаяние не нужно и таинства не нужны. Если я чего-то хочу достичь, то мне что-то нужно, мне к этому нужно прийти. Это должно быть очевидно.
Но нам это не совсем очевидно, потому что мы совершенно эту аксиому не признаем. Мы строим другую аскетику, создаем другую геометрию, которой святые отцы не знали. Для них некая заданность пути, некая цель, состояние, к которому они идут, само собой разумеющееся. Для нас нет. Мы исходим из того, что сегодня умеем любить так, как надо любить. Для нас это аксиома. Конечно, мы очень быстро опытом приходим к тому, что не любим мы совершенно, раздражаемся, завидуем, гневаемся, делаем много разных нехороших вещей, явно противоречащих любви. Но это нисколько нас не вразумляет, не отрезвляет.
Мы приходим к Богу и говорим: «Я не понимаю, что происходит. Я же должен совершенно любить, потому что я хочу любить. Я услышал Твои слова, что любовь – это главное, я хочу любить сегодня. Вот хочу! Но у меня не получается. Почему? Я же хочу, значит, могу, должен любить. Но почему-то у меня ничего не получается. Что я не так делаю?» И сколько человеку ни пытаешься рассказать, что нужно сделать то-то и то-то, он говорит: «Нет, это все не так важно. Я сегодня хочу любить!»
Это не случайно не потому, что у нас есть такая жажда любить, а потому, что у нас есть иногда сознательное, но чаще неосознанное отторжение того пути, который предложен святыми отцами. В общем-то, люди не против любить, они готовы любить, даже хотят, пусть даже понимает это каждый по-своему, но, в общем, большая часть человечества вовсе не против того, чтобы любить, но категорически против того, что к этой любви надо каким-то образом прийти, в это состояние войти. Это людей смущает, этим они не хотят заниматься.
Поэтому мы попадаем в состояние мечты. Мы мечтаем быть совершенными, мечтаем, чтобы у нас сегодня была бесстрашная любовь к Богу и совершенная любовь к ближнему. Мы хотим, чтобы совершенная любовь, как это сказано в Писании, изгнала страх перед Богом уже сегодня, чтобы мы не боялись Его, считали Его равным себе, другом себе, братом своим, как это мы обычно делаем в нашем общежитии. Не случайно следующие слова будут как раз о дерзости. Но мы забываем, что это невозможно. Мы не верим, что это невозможно.
Мы уверены: если хочешь, то готов любить. Ну, если я хочу, как это может не осуществиться? Хотя вроде я и знаю какие-то начальные сведения о духовной жизни, антропологии, о грехе, спасении, но это все не имеет значения, потому что я хочу быть совершенным сейчас. Причем совершенным именно не только в том, чтобы любить всех людей, и уж, конечно, не в том смысле, в котором Христос говорит богатому юноше: если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим… и следуй за Мной (Мф. 19, 21). Нет, уж совсем не в том смысле.
Мы хотим быть совершенными в любви в одном для нас очень важном, единственном смысле: мы хотим не бояться Бога, хотим, чтобы у нас были абсолютно ровные, близкие, родные отношения. Причем эти родные и близкие отношения мы воспринимаем именно по-простому. Как еще можно их понимать? «Слушай, мне деньги надо, дай!» Конечно, Он дал, мы же свои. Он же безусловно и бесконечно богатый… Значит, можно попросить любую сумму и не заморачиваться над тем, что ты Ему что-то должен. Или здоровье у меня пошатнулось. Что, мне к врачам идти? Я сразу к Нему: «Врачи, поликлиники долго, нудно, дорого. Просто возьми и помоги, Ты же Врач, давай помоги». Или, скажем, надо дом построить, детей воспитать, жену нормальную дать... Он же все может, все умеет, у Него особые педагогические способности, бесконечный кредит, денег сколько хочешь. Он совершенный строитель, зиждитель, воспитатель, укротитель, что угодно... Я просто к Нему обращаюсь, Он говорит: «Да, конечно, мы же свои люди». Вот так мы это понимаем.
Конечно, у нас тоже такое есть. Но Бог почему-то не всегда дает или вообще не дает того, что мы просим. И почему-то иногда нас начинает обличать не только батюшка, но и совесть, временами начинает нападать страх, нам очень некомфортно. Мы, конечно, не представляем себе, что нас пошлют в геенну огненную. Обыкновенные люди никогда об этом не думают. Есть такие подвижники, монахи, аскеты, просто люди, пытающиеся быть духовными. Но в целом человеку совсем неприятно думать о том, что он попадет в геенну огненную, он не думает об этом. Но вдруг в нем вспыхивает страх и ужас: «А ведь Бог накажет! Я виноват перед Ним. Он меня никогда не услышит, потому что я вот это говорил и вот это делал, да и делаю еще». И меня сковывает страх и лед: «А если Он не услышит? А если я все только придумал себе про Бога, а Он на самом деле суровый, покарает меня?» Как страшно тогда человеку, как невыносимо больно... Он готов вырваться, выскользнуть из этого состояния куда угодно, потому что оно невыносимо. На самом деле это единственное состояние, при котором можно начать путь к совершенному страху и к совершенной любви. Но нам это состояние неприятно.
Или, например, уныние. Не то уныние, которое является грехом, а которое сопровождает всякого верующего человека на пути к Богу. Библия рисует нам это, когда рисует странствование израильского народа по пустыне. И, собственно, для всей Церкви это и стало образом пустыни. А в пустыне ни пейзажа достойного, ни вида красивого, жара, зной и солнце. Еды не хватает, воды не хватает, манна падает каждый день, есть можно, но через неделю она уже оскомину набила. Никаких переживаний, никаких сюжетов, никакого разнообразия, все достало хуже горькой редьки. Но идти надо к Синаю. Вот идем. Но сколько можно? Все зной и зной. Ну как не взбунтоваться?
Такое уныние есть данность жизни с Богом. Устраивать карнавальные шествия, песни и пляски под раскаленным солнцем каждый день просто не получится. Попытка разнообразить стол не только манной, а какими-нибудь перепелами плохо заканчивается, люди начинают умирать или болеть. Что-то еще сделать, разнообразить жизнь (например, идола слепить, попрыгать вокруг него, к женщинам чужим поприставать) опять-таки чревато. И получается, что эту тягомотину надо терпеть?
Да, потому что такое уныние является спутником и показателем того, что мы вышли из мира, где все наши страсти удовлетворяются, где есть полная свобода греха, где все можно и ни за что не надо платить. Мы вышли из этого мира и идем по пространству, в котором привычные страсти удовлетворять нельзя, грехи делать нельзя… А в землю обетованную, к радости, блаженству, переживанию Божественной любви, мы еще не пришли. И вот этот путь, почти целиком занимающий жизнь человеческую, очень труден.
И человек, когда только начинает чувствовать приступы уныния, думает: «Да ну, не пойду. Когда еще я дойду до этой земли обетованной? Где она? Я уже целый день иду. Мне сказали выходить из мира и идти в землю обетованную. Я уже сутки иду, где она? Что вы меня обманывали? Почему вы мне говорили, что я приду и будет радость? Где радость, где утешение, где любовь Божья, изливающаяся на меня потоком воды живой? Да ну вас, обманщики, пошел я обратно в мир».
Пришел, наелся мяса, нагулялся, насмотрелся, навеселился, потанцевал, послушал... Скучно тоже. «Ладно, пойду снова». Два-три дня шел: «Ну, где ваше Царство Божье? Где ваша земля обетованная? Где ваш Бог? Сколько уже можно мучить меня? Нет, пойду обратно».
Примерно так движется наша жизнь. Мы боимся тех самых симптомов, которые говорят нам о том, что мы действительно освобождаемся от паутины мира, выскальзываем из мирской ловушки. А поскольку никакой иной жизни, кроме мирской, никто из нас не знает, наши чувства кричат и ропщут: «Верни мне мясо! Верни мне радость! Верни мне песни, пляски, веселье, карнавалы! Верни мне все, что мне приятно. Или давайте перенесем это в пустыню. А зачем возвращаться в мир? Давайте мир принесем в пустыню. Давайте построим футбольное поле, баскетбольное поле, хорошие, комфортабельные отели, бассейны, ночные клубы, танцполы, эстрадные площадки. Вспомним, как Елизавета Петровна ходила в Троице-Сергиев монастырь, ну и мы так же. Еще несколько дней прошло. Снова сделали паузу, построили городок уровня Дубая, поразвлекались, пошли дальше по пустыне. Вот так место наших недельных ночевок отмечено небольшими городками с развитой инфраструктурой развлечений. Мы так бы хотели идти. Ну а что унывать?
Но на самом деле уныние есть реакция нашей души на то, что мы устремились к Богу, а привычные нам страстные удовольствия и развлечения исчезают, но душа их просит. И отказ давать душе эти развлечения и удовольствия и сигнализируется, проявляется в душе как уныние. Но это необходимо, это неизбежно, надо претерпеть этот путь, потому что мы вышли к Богу. Если мы дойдем (а мы должны дойти, потому что вывел нас Бог), мы должны вкусить сладость.
Получается, что идти надо с решимостью, зная, что покой, полнота благодати ждут нас в конце пути, но никак не посередине. Если мы этого не знаем, то с нами происходит то, что со всеми происходит: мы мучаемся, гневаемся, не хотим дальше идти, мы хотим, чтобы любовь, полнота, благодать были здесь и сейчас. Получается, что вместо любви, которой мы вроде и желаем, получается гнев и раздражение и много разного прочего страстного, что мы обычно и исповедуем в таинстве Покаяния.
Страх новоначальный, первоначальный и является мотиватором, толчком, который помогает пройти первые шаги по раскаленному песку. Да, но ведь, собственно, я бегу от мук вечных, бегу от огня, от приговора идти во тьму вечную, где будет плач и скрежет зубов. Я пытаюсь вырваться из тонущего корабля, пытаюсь спастись от содомского горения. Я убегаю, потому что боюсь, мне страшно. Я не думаю о мире, потому что я видел раскрытую бездну, в глубины которой мир этот рано или поздно свалится, и я этого не хочу. И пытаюсь убежать.
Этот страх новоначальный приводит к тому, что человек первые шаги проходит. И у человека рождается покаяние. Человек понимает, что надо изменить что-то в себе. Он понимает, что это изменение не мгновенное, потому что душа его привыкла к удовольствиям. И надо наступить на горло собственной душе, возненавидеть душу свою, жаждущей погибели, чтобы она под этим моим собственным нажимом переплавилась, изменилась. И тогда постепенно я вхожу в купель покаяния. Я боюсь, плачу, я молюсь.
И постепенно, по мере какого-то продвижения, о котором ведомо только Богу, и происходит что-то со мной. Касается моего сердца благодать, которая очищает, напитывает и приближает меня медленно, шаг за шагом, к состоянию сына Божьего. То есть без покаяния, без страха, без слез к совершенной любви, совершенному страху взойти невозможно.
Получается, то же самое с нами происходит, что в притче о званых на брак. Мы пришли, но чистой одежды не взяли. Надо ее взять, надо снять одежду мира, в которой мы пришли, и получить одежду, омытую в крови Агнца. Оказывается, это процесс. А если мы пришли не в брачной одежде, то сами знаем, что с нами будет.
Единственное, что надо еще отметить к этой модели аввы Дорофея: важно понимать, что и первоначальный страх, и совершенный страх всегда есть действие благодати Божьей. Если этот страх просто себе придумывать, если его накручивать, то ничего, кроме невроза, не получится.
Записала Инна Корепанова
Православный телеканал «Союз» существует только на ваши пожертвования. Поддержите нас!
Пожертвовать
У книжной полки. Достоевский – знаток души человеческой
У книжной полки. Митрополит Антоний Сурожский. Наследие
У книжной полки. Три сказки о русском языке
По святым местам. Богоявленский мужской монастырь города Челябинска
Этот день в истории. 6 ноября
Допустимо ли не причащаться, присутствуя на литургии?
— Сейчас допустимо, но в каждом конкретном случает это пастырский вопрос. Нужно понять, почему так происходит. В любом случае причастие должно быть, так или иначе, регулярным, …
Каков смысл тайных молитв, если прихожане их не слышат?
— Тайными молитвы, по всей видимости, стали в эпоху, когда люди стали причащаться очень редко. И поскольку люди полноценно не участвуют в Евхаристии, то духовенство посчитало …
Какой была подготовка к причастию у первых христиан?
— Трудно сказать. Конечно, эта подготовка не заключалась в вычитывании какого-то особого последования и, может быть, в трехдневном посте, как это принято сегодня. Вообще нужно сказать, …
Как полноценная трапеза переродилась в современный ритуал?
— Действительно, мы знаем, что Господь Сам преломлял хлеб и давал Своим ученикам. И первые христиане так же собирались вместе, делали приношения хлеба и вина, которые …
Мы не просим у вас милостыню. Мы ждём осознанной помощи от тех, для кого телеканал «Союз» — друг и наставник.
Цель телекомпании создавать и показывать духовные телепрограммы. Ведь сколько людей пока еще не просвещены Словом Божиим? А вместе мы можем сделать «Союз» жемчужиной среди всех других каналов. Чтобы даже просто переключая кнопки, даже не верующие люди, останавливались на нем и начинали смотреть и слушать: узнавать, что над нами всеми Бог!
Давайте вместе стремиться к этой — даже не мечте, а вполне достижимой цели. С Богом!