Читаем Добротолюбие. «Опасность памятозлобия». Священник Константин Корепанов

Ненависть или зависть под покровом благочестия – горькая вода в золотых сосудах. Вложи в нее древо жизни (то есть Крест), – и она сделается сладкой. Крестом Спасителя нашего упразднены все наветы коварного врага.

Ненависть под покровом благочестия – это, знаете, почти наше все. Это емкое, самое емкое, быть может, описание нашего постоянного душевного фона, эмоционального фона, в котором пребываем все мы; в основном, естественно, христиане. Мы только и делаем, что по любви (так мы говорим) к другому человеку постоянно его укоряем. Ну, естественно, ради его блага, ради его спасения, ради его пользы мы постоянно его пилим, постоянно делаем замечания, постоянно его обличаем, постоянно укоряем, постоянно судим. И все это именно под личиной благочестия.

Но, по существу, это и есть ненависть, злоба. Как бы за правду (мы же ругаем человека за правду), но ругаем с ненавистью, с раздражением, с озлобленностью. Мы почему-то видим неправду другого человека, как нам кажется, видим правду, которую этот человек не исполняет, а вот ненависть, с которой мы произносим обличение, мы не видим.

Про то, что это будет главной бедой всех верующих, Христос говорит в известной метафоре или притче: Что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь? …Вынь прежде бревно из твоего глаза, и тогда увидишь, как вынуть сучок из глаза брата твоего (Лк. 6, 41–42).

Мы ненавидим человека, мы его обличаем, мы на него раздражаемся, мы на него гневаемся. Мы постоянно говорим ему о том, как он неправильно живет, что он неправильно делает, как он неправильно говорит, как он неправильно чувствует. Мы постоянно говорим о том, что он делает не так. И нам кажется, что в этом же и есть смысл жизни, в этом же и есть смысл христианской правды: в том, чтобы говорить человеку, делающему все плохо, что плохого он делает.

Но на самом деле Христос пришел не для того, чтобы научить нас этому. Люди так жили и так делали и до Христа и прекрасно могут так жить и без Христа. Христос пришел как раз для того, чтобы нас научить любить грешника, а не исправлять грешника. Именно прощать и жалеть, а не учить и воспитывать.

Но мы не понимаем любви, мы не видим любви. Мы хотим только, чтобы нас любили, чтобы нам никто не делал замечаний, чтобы нас не воспитывали, чтобы нас не укоряли, чтобы нас не злословили. Но при этом позволяем себе то же самое делать в отношении других людей, а сами в отношении себя это не принимаем, не приемлем.

Если бы кто-то нас обличил, мы бы ему сказали: «Ты меня не любишь, потому так говоришь». Но только выйдя за порог этой комнаты, мы тут же начинаем обличать других людей и говорим: «Это и есть истинная любовь!» Если это истинная любовь, тогда терпи, когда тебя ругают. Если это истинная любовь, тогда терпи, когда тебя воспитывают, терпи, когда тебя пилят. Если ты этого терпеть не можешь и говоришь, что это все злоба, а не любовь, тогда почему ты делаешь это по отношению к другим людям: пилишь, злословишь, делаешь замечания, укоряешь и так далее?

Эта ситуация буквально по пословице: все это было бы смешно, коль не было бы так страшно, так дико. Но это ужас, который граничит с гротеском.

Например, только что человеку сделали замечание за то, что он припарковал машину как-то очень близко, допустим, к пешеходному переходу. Причем замечание сделал не полицейский, который просто предъявил бы штраф, а пешеход. И вот он ругает: «Почему ты так припарковался? Почему так нехорошо стоишь? Видишь, я пройти не могу?» Тот говорит: «Так вот жизнь такая тяжелая. Ты потерпи, брат! Что ж ты на меня кидаешься? У меня проблемы такие: мне надо именно здесь припарковаться, потому что надо в эту контору зайти, другой возможности нет. Потерпи на мне. Я скоро уеду».

Ну, вроде как договорились. Вздохнул и пошел делать дела. Выходит из конторы своей, смотрит: кто-то припарковался так, что закрыл ему возможность выхода. И он тут же начинает кричать: «Что ты делаешь? Правил не знаешь, что ли?! Почему ты припарковался здесь?» И не знаешь, смеяться тут или реветь. Что же такое происходит?

Мы все судим другого за то, за что не хотим судимы быть сами. Бог подстраивает такие ситуации сплошь и рядом, чтобы человек вразумился и понял: тебе же простили, прости и ты другому. Ты же не хочешь, чтобы тебя укоряли, ты же не хочешь, чтобы вызывали полицейского, ты же не хочешь предъявления штрафа? Так не делай это другому. Прости и ты другому, не надо цепляться. Нет! Постоянно мы делаем то же самое. И вот это обличение под покровом благочестия мы постоянно являем другим людям, но сами этого обличения выносить не можем.

И вот древо жизни, как здесь говорит преподобный Ефрем Сирин, крест, и делает то, что всегда делает. Он перемещает наше внимание внутрь. Он учит нас обратить внимание на себя. Это не другого мы должны распинать на кресте своими замечаниями, а должны распинаться на кресте своим терпением немощей другого человека.

«Так он же сядет на шею! Так он же обнаглеет! Так он же просто с ума сойдет, если ему все позволять!» –  «А ты? Ты не сойдешь с ума, позволяя себе все?» Почему ему страшно позволять все, а тебе не страшно позволять себе все? Почему ты думаешь, что снисхождение к нему приведет его к смерти, а снисхождение к тебе (ты же не любишь замечаний) не приведет тебя к смерти? Поэтому ты просто перемени точку зрения. Ты перестань видеть недостатки других людей, перестань гневаться на чужие недостатки, начни гневаться на свои собственные.

Перенеси взгляд с недостатков других людей на недостатки свои собственные и распни себя. Запрети себе делать это, запрети себе смотреть это, запрети говорить это, запрети думать это. Прибей себя ко кресту, и тогда из чрева твоего потекут потоки воды живой, животворящие всех людей.

«Стяжи дух мирен, и тысячи вокруг тебя спасутся», – говорит преподобный Серафим Саровский. Но чтобы стяжать дух мирен, надо умереть на кресте, а не пригвождать ко кресту всех наших окружающих за то, что они делают те или иные ошибки или грехи.

146-й и 147-й абзацы, уже о памятозлобии:

Если будешь скрывать в сердце своем страсть памятозлобия, то сделаешься обителью ярости и неведения, а вместе и печали, – и вид лица в тебе изменится. Ибо сказано:«путие злопомнящих в смерть (Прит. 12, 28).

Кто скрывает в сердце своем памятозлобие, тот подобен откармливающему змею в груди своей.

Что такое памятозлобие? Что это за страсть такая, что за состояние души, когда человек помнит чужое зло? Но своего-то зла мы не помним. Более того, в последнее время нас постоянно учат забывать то зло, которое мы сделали. Вопреки Священному Писанию, хоть Нового, хоть Ветхого Завета, нам говорят, что не надо помнить свои грехи, не надо помнить того зла, которое ты сделал, не надо помнить тех обид, которые ты нанес человеку.

Это мы с радостью принимаем: мало ли что было – всё забыли. Хотя царь и пророк Давид говорит: Грех мой предо мною есть выну (Пс. 50, 5). Хотя апостол Петр пишет, что только память о том, что мы сделали, что нам прощено, помогает расцвести древу добродетели в нашем сердце.

Но зато мы очень легко сохраняем память о зле других людей. Мы очень любим помнить чужое зло в отношении нас. Мы помним нанесенную нам обиду, нам это важно. Мы оправдываем это чем угодно: от того, что у нас хорошая память, до того, что нельзя забывать зло других людей, чтобы снова не попадаться в их ловушку. Чем угодно мы оправдываем то, что помним зло других людей, забывая при этом свое собственное.

Вот эта память о зле, сделанном нам другими людьми, память об обидах, нам нанесенных, проявляется в человеке двояким образом.

Во-первых, нас обидели, и мы постоянно эту обиду помним. Постоянно. Эта обида так нас зацепила, такая страшная она была, такая унизительная, несправедливая, что мы просто сходим с ума от бессильной ненависти и злобы в отношении человека, сотворившего нам обиду.

Вот распаленное сознание, распаленная душа человека, постоянно кидающегося с ненавистью на человека, который причинил обиду. Это состояние постоянного, все возрастающего гнева, почему здесь преподобный Ефрем об этом и говорит. Хотя это очень страстное состояние, очень гневное состояние, очень мстительное, состояние постоянного неспокойствия души, ума, сердца, волнения, возмущения, желание сделать для другого человека что-то плохое, постоянный внутренний спор с этим человеком – все это плохо, очень плохо. Но в данном случае эта «плохость» и хороша, потому что сама страсть человека, злопамятство или памятозлобие, и вред этой страсти очевидны.

Человек, конечно, оправдывает себя тем, что с ним поступили гадко, подло, обязательно несправедливо. Он постоянно хочет защитить себя от этой несправедливости, оправдать себя, отстоять свою праведность, любым образом доказать, что человек, который нанес ему обиду, не прав. Это состояние все более и более распаляется в человеке, он постоянно оправдывает то, что надо наказать, обличить обидевшего и доказать, что ты вовсе не такой, каким тебя выставили.

Но очевидно, что в это кипение, это бурление страсти слово о любви вставить невозможно. Оно просто не входит в человека: некуда ему войти. Вся внутренность человека кипит гневом, возмущением, раздражением, постоянной болью. Зло пожирает человека изнутри (зло в смысле ненависти к другому человеку). Ему хочется причинить зло, хочется, чтобы у этого человека было зло, чтобы с ним произошло что-нибудь, ну хоть что-нибудь плохое, чтобы порадоваться злу другого человека, чтобы восторжествовать: «Так тебе и надо! Помнишь, как ты? Вот и получи сам, чтобы тебе было плохо!»

Понятно, что ни о какой любви речи быть не может. Человек стал сосудом зла. Он не может ни читать что-то истинно духовное, ни молиться по-настоящему, не может причащаться, не может даже исповедоваться, потому что все это предполагает мирное сердце и примиренность с людьми. И слов о любви он слышать не хочет. Тем не менее и ему самому в любом случае, и окружающим людям его страстность, его отдаленность от Бога очевидны.

Это может рано или поздно привести к изменению его жизни и даже к покаянию. Но, по крайней мере, его гибельное состояние все очевиднее и очевиднее становится. По крайней мере, заразить этой своей гневливостью других ему очень и очень трудно, потому что очевидно зло, сидящее у него внутри.

Второй образ злопамятства – когда обида, нанесенная человеком, была не слишком глубокой, не слишком сильной, не слишком болезненной; или гордость у человека не слишком большая, самолюбие не очень ранимое, человек более или менее смиряющийся. Поэтому нанесенная обида не вызывает у человека гнева: он не гневается, не злится, не ходит рассерженный. Он через какое-то очень короткое время эту обиду забывает.

Да, он избегает человека, который нанес ему обиду. Но это же не всегда возможно. Конечно, если обидел человек, с которым можно не встречаться, это одно. А если это человек, который живет с тобой под одной крышей (жена, муж, родители, дети)? Он остается рядом, нельзя скрыться от человека. Тогда возникает маленькая неприязнь.

Когда человека, нанесшего мне обиду, рядом нет, я очень быстро его забываю и стараюсь просто его избегать. Поэтому через какое-то время я думаю, что никакого зла я не помню, все во мне нормально. Когда вспоминаю об этом человеке, вспоминаю ровно, спокойно, не помню зла, не желаю помнить об этом зле. Мне внутренне хорошо, если не встречаться с этим человеком.

Даже, встречаясь с человеком, я испытываю некую неприязнь, какую-то, скажем, холодность в отношении человека, но я всегда могу это оправдать некой осторожностью, чтобы он снова меня не использовал или каким-то образом не обидел.

Если человек живет под одной крышей со мной, если тот, кто обидел, очень близкий мне человек, то избегать его не получается, надо общаться дальше.Тогда человек просто загоняет обиду внутрь себя, запихивает ее в подполье своей души.

Например, есть у нас вонючая подушка. Чтобы привести ее в порядок, надо ее очень долго чистить: стирать, перебирать пух. Нет, мы просто кидаем ее в подполье; может, потом решим, что с ней сделать. В крайнем случае сожжем. Вот она лежит в подполье и воняет. Не ахти какой запах, даже если через какое-то время он прорвется наружу. Лежит она, а я забыл про эту подушку. Она еще не скоро будет обволакивать своим запахом, своим смрадом всю мою избу. Я просто бросил ее туда и забыл.

Мы запихиваем обиду внутрь себя: туда, в подполье, в тайники нашей души, и заставляем себя общаться, тем более когда люди живут под одной крышей. Вот случился совместный праздник, совместный обед, кто-то кому-то подарки подарил, кто-то кому-то цветы, где-то вместе кино посмотрели. Ну и как-то разговорились, как-то развеселились. И забылось.

Иногда вспоминается какая-то холодность, вспоминается, как это было, когда он или она меня обидели. Но я просто прогоняю это, сую в подполье: «Сиди и не воняй! Мы сейчас нормально общаемся!» И все.

Действительно, можно общаться более-менее нормально. Но если прощения нанесенной обиды не было, если действительно человек не исполнил того, что должен был исполнить, не помолился от сердца о тех, кто обижает, гонит, преследует, о тех, кто причиняет зло, и просто запихал обиду внутрь своего сердца, то жизнь человека, как здесь пишет преподобный Ефрем, начинает иссыхать: сначала – молитва; потом – в целом жизнь.

Где-то к пятому-шестому году человек каменеет вовсе. Вот он был когда-то живым, он был когда-то молитвенным, он когда-то умел радоваться, кричал «Воистину воскресе!» весело и радостно. А потом просто произошло окаменение. Не сразу, не мгновенно, это четвертый, пятый, шестой  год, все зависит от сердца человека. И вот он пришел на Пасху. Все кричат: «Христос воскресе! Воистину воскресе!» – «Что тут кричать? И так понятно, что воскресе. Чего радоваться?! Ишь кричат!»

Или иссякает молитва: человек начинает молиться, но на сердце пусто, язык произносит слова, а сердце никак не реагирует. Или радости общения с людьми нет. Радости общения с Богом нет. Хотя он еще помнит, что когда-то он плакал перед причастием, когда-то он радовался с радующимися и плакал с плачущими, и много чего другого с ним было. Но все это прошло, ничего нет. Сердце окаменело, началось окамененное нечувствие. Любить он больше не может, и бороться с этим трудно.

А самое главное, он не вспомнит, с чего это началось. Он будет искать каких-то великих смертных грехов, будет искать, что он сделал неправильно. Но это всего лишь маленькая обида. Я повторяю – маленькая. Большая обида вызвала бы первое состояние, она вызвала бы затем гнев. И рано или поздно человек понял бы, что он не прав. А здесь ничего особенного. Кто-то кого-то обозвал дураком или каким-то гадким словом, а потом забыл про это. Человек обиделся, а потом думает: «Что из-за этого обижаться? Да ладно». И пошел дальше общаться.

Но он не простил человека, он просто спрятал этот скелет в шкафу. Он просто засунул эту вонючую подушку в подпол. Вот и все. Змею, то есть маленького змееныша, посадил в подвал, и тот вырос в огромного змея, который выполз и съел его сердце, как крокодил солнце. Он теперь сидит во тьме и в сени смертной, обвитый весь этим змеем, который когда-то был маленьким-маленьким, крошечным змеенышем. 

И с этим бороться трудно, потому что сложно вспомнить и соединить две независимые вещи; то, что я сейчас мертвый и сердце мое мертво, соотнести с тем, что тогда я обиделся на чье-то предательство: кто-то рассказал мои грехи, кто-то назвал меня дураком, кто-то меня оклеветал, и я перестал ходить в его дом.

Я тогда закрыл это все, спрятал. Но не помолился, не простил, не вытащил, не уничтожил эту змеюку, а выходил ее в подвале собственного сердца. И в конце концов эта змеюка выползла и сожрала меня.

Вот с этим бороться трудно, хотя вроде бы вреда никакого нет. Подумаешь, крошечная обида, и все. Но я ее не забыл. Я просто отказался за нее мстить, отказался разрушать отношения из-за этой обиды, но я ее не уврачевал, я ее не простил. Я ее не очистил, не омыл слезами. А именно это нужно, как мы увидим дальше, именно так борются с памятозлобием: молитвой и слезами. Но я этого не сделал, и поэтому сердце мое умерло.

Записала Инна Корепанова