Читаем Добротолюбие. «Исаак Сирин. Снисхождение к немощным». Священник Константин Корепанов

Мы продолжаем читать наставления преподобного Исаака Сирина из второго тома «Добротолюбия».

273-й абзац:

Не будем смущаться, когда бываем в омрачении. Разумею же то особенное омрачение, в котором в иное время душа томится и бывает как бы среди волн; и читает ли человек Писание, или совершает службу, во всяком деле, за какое ни примется, омрачение у него за омрачением. Таковой оставляет дело, и часто не попускается ему даже приблизиться к оному. Этот час исполнен отчаяния и страха; надежда на Бога и утешение веры в Него совершенно отмещутся душой, – и вся она всецело исполняется сомнения и страха. Но Бог не оставляет души в таком состоянии надолго, но вскоре творит и избытие (1Кор. 10, 13). А я замечу тебе и дам совет: если не имеешь силы совладать с собою и пасть на лице свое в молитве, то облеки голову свою мантией и спи, пока не пройдет для тебя этот час омрачения, но не выходи из кельи…

Замечательное слово, распечатывал бы его буклетиками и раздавал верующим в храме.

Не только монашествующие, но и люди определенного настроя в миру часто попадают в такое состояние, когда накатывает на них уныние, печаль, тоска. И ничего не помогает, ни молитва, ни присутствие на службе в храме, ни Псалтирь, ни чтение Священного Писания, ни коленопреклонение, ни молитва Иисусова. Буквально, как здесь пишет преподобный Исаак Сирин, нападает страх и сомнение, а в наше время очень часто еще и тревога, непроходящая, разрушающая.

Как говорится, сытый голодного не разумеет. Человек, который никогда не испытывал такого состояния (вполне возможно, никогда его и не испытает, об этом тоже преподобный Исаак Сирин говорит в этом же абзаце чуть ниже), не понимает, что это за состояние. Человеку, который его испытывает, необыкновенно тяжело, потому что он не чувствует Бога. Он уверен, что надежды никакой нет, все бесполезно, все напрасно, каким он был, таким останется и не исправится, пойдет в ад, нет никакой силы ему от этого ада освободиться.

Он поскуливает, стонет перед Богом. Плач бы утешил его, давая хоть какую-то надежду. А у него вовсе не плач, а скулеж, как у собаки: «Помоги! Помоги!» А помощи нет. Это усугубляет ситуацию. Человек понимает, что все очевидно… Человек и не ропщет. Когда он ропщет, это плохо, а тут нет ропота, тут отчаяние, как пишет преподобный Исаак Сирин, страх, сомнение. Сомнение не в том, что Бог есть, хотя преподобный Исаак Сирин пишет, что и такие мысли иногда накатывают: и хула, и сомнение в воскресении, и в воздаянии, и в правде, и в бытии Божьем… Мало ли что в этой тьме человеку может подуматься... Но он не ропщет, он понимает, что даже если все плохо, он сам виноват. Кто мешал ему прожить нормально, по-человечески? Хотя гораздо чаще это бывает как раз с теми, кто и прожил по-человечески, никаких особых грехов не делал, ни абортов, ни супружеских измен у него не было, но тем не менее он остро понимает свой собственный грех и страдает.

У отца Софрония Сахарова есть описание его состояния такого омрачения, когда он не мог ни головы поднять, ни подумать о чем-то. А все из-за того, что он считал себя безмерно виноватым в предательстве Божьем, хотя, с нашей точки зрения, грехов у него вообще не было никаких, просто увлекся буддизмом. Вспомнить, чем в 90-е годы люди увлекались, так это даже никому и не снилось, чем можно увлечься.

На самом деле причин может быть много. Они все вместе наваливаются, и человек чувствует, что выхода никакого нет. Главное, то, что он пытается делать, ему не помогает. Все говорят: «Ты помолись, и все пройдет». А он молится, но ничего не происходит. Он усиливается в молитве, но наваливается печаль и уныние. «А что толку молиться? Все равно все предрешено, все равно все предопределено, все равно все плохо, ты никто и ничто, никому не нужен. Кто ты такой? На себя посмотри!» И прочие безумные мысли.

Человек пытается понять, почему, казалось бы, всего неделю назад Пасха была, радость была, он прыгал в буквальном смысле слова, сердце вырывалось из груди, он пел, он молился, радовался, обнимал людей и делил эту радость Воскресения со всеми. Проходят две недели, и ничего нет, печаль, тоска. Пытается перебирать в памяти, что он натворил, что сделал. Но память ничего не подсказывает.

Конечно, «умные» люди всегда есть рядом, они подскажут: «Это, наверно, потому, что ты очень сильно веселился, сильно радовался». – «Но Пасха ведь, я и радовался. Бог на меня сильно прогневался, что ли, что я Пасхе Его радовался, прыгал перед Ковчегом Господним? За это, что ли, наказал? Ну ладно, больше не буду радоваться». «Умный» человек все может объяснить, он все может понять, по полочкам разложить. Но другому просто плохо, на душе плохо, на сердце мрачно, он не знает, почему с ним все это происходит, и он приходит в отчаяние.

В этот момент он достает буклетик, который ему дали в храме: «В утешение скорбящим». Книгу он даже открыть не сможет, даже если там пятьдесят страниц, а буклетик яркий, хорошей полиграфии. Читает он этот совет преподобного Исаака Сирина. Нет, тьма не рассеется. Она рассеется только тогда, когда придет Христос. Но от того, что он слышит этот совет человека, состарившегося в пустынническом житии, ему делается легко.

Облеки голову свою мантией и спи, пока не пройдет для тебя этот час омрачения. Спи, отдохни, просто полежи, ты же устал, ты же недосыпаешь, просто ляг на кровать, накройся с головой и спи. И этот совет дает не какой-нибудь современный обновленец, не легкомысленный плотолюбец, не мальчик, любящий отдыхать и спать, а пустынник, старец, святой отец, причем святой отец Сирийской пустыни. Просто отдохни, просто поспи, просто накройся с головой и лежи.

Сколько раз я в жизни видел чудодейственность этого совета! Не только в своей жизни, но и в жизни других людей. И я безмерно благодарен этому удивительному святому отцу, который не стал фарисействовать, не стал доказывать людям, как нужно до конца нести свой подвиг, а сказал эти совершенно не подвижнические, казалось бы, но такие важные и нужные слова: укутайся с головой и спи, пока не пройдет помрачение.

Я видел, как люди, послушавшись этого совета, накрывались с головой и лежали, кто сутки, кто неделю, кто больше, а потом вставали и снова делали дело Божье, не свое, а Божье, у них были силы, у них была ревность, какая-то решимость. А потом снова наступал час омрачения, но они уже знали, что делать: они укутывались с головой. Они не сидели в компьютере, не смотрели ролики, не смотрели развлекательные передачи, разные смешилки, страшилки, «блудилки», «бродилки», не ехали на пикник, не пили водку. Они просто накрывались с головой одеялом и спали, потому что наваливалось такое помрачение, что сон оказывался самым лучшим в таком положении.

Если не быть лицемером, ханжой, фарисеем, а просто человеком (и хорошо бы – человеком мудрым) и поступать по совету старца, то проходила бы полоса помрачения, и человек снова бы делал то, что должен делать: помогал людям, утешал, вдохновлял, жалел, строил, созидал, организовывал, проводил, молился, служил… Пока снова не придет час помрачения.

Как говорят святые отцы, в таких случаях главное – не разрешать чувства. Для подвижника пустыни это единственно доступный способ. Для человека, живущего в миру, не единственный. Например, взять и поесть. Даже не освобождая себя от необходимости, неизбежности соблюдать пост, когда помрачение совпало с Рождественским постом. А почему бы ему не совпасть? Когда зима в деревне, это одно, а в городе это совсем другое. И действительно, ни одной нормальной, здоровой, радостной картины человек не видит. И в пост он может взять и поесть чего-нибудь вкусненького, хотя и постного. И что это? Лицемерие? Нет, хотя и утешение. Это утешение человека в его скорби.  Поел немножко, еще немножко, поспал и опять готов к тому, чтобы исполнять дела Божьи.

Можно пойти в лес, в настоящий лес, густой. Лучше, конечно, в летний, чем осенний или зимний, погулять по дорожкам, засаженным липами или березами. Можно почитать хорошую книгу, не преподобного Иоанна Лествичника, не преподобного Паисия Святогорца, а какую-нибудь хорошую человеческую книгу, очень человеческий роман Ч. Диккенса, Виктора Гюго или что-то из немецких романистов. Или замечательно, например, работает в моей жизни чтение с детьми детской книжки Жюль Верна или В. Крапивина. И все уходит, ты погружаешься в мир, возвращаешься в свое собственное детство… И жить, дышать, молиться, любить, служить становится легче. Просто переключи внимание, выйди вниманием из своей мрачности, переставь акценты, сосредоточься на чем-то светлом и человеческом, на том, что утешает.

Мы так же делаем с маленькими детьми. Уперся он вниманием во что-то и ревет, остановить невозможно. Говоришь ему: «Смотри, какая там замечательная птица!» И тот вышел из своей зацикленности, переключил внимание и способен дальше ходить, мыслить, действовать. Конечно, мы не младенцы, но по отношению к Богу мы всегда маленькие дети. Иногда, когда ребенок капризничает, ему достаточно пойти и поспать, иногда нужно почитать, иногда просто переключить внимание. Все равно мы пытаемся вытащить человека из того нехорошего состояния, в котором он находится. И Бог с нами поступает точно так же.

На юге, наверно, люди иначе воспринимают жизнь. Говорят, греки иначе воспринимают духовную жизнь, им легче, у них голубое море, небо голубое, солнце ясное, почти нет пасмурных дней, зелень, виноград, цветы и улыбки. Мы в другом климате живем, в другое время, среди другого народа, среди других проблем, и нам, может быть, труднее все это сделать, в нас, может быть, больше мрачности. Пустыня везде пустыня, хотя и температурный режим другой.

Но нам почему-то кажется, что духовная жизнь должна быть постепенным, непреткновенным, непрерывным восхождением к совершенству. Даже со Христом так не было, даже Христос выходил из Себя, даже Христос говорил: Душа Моя скорбит смертельно; побудьте здесь и бодрствуйте со Мною (Мф. 26, 38). Даже Христу бывало плохо, даже Христос засыпал от невозможности дальше что-то делать или утомлялся настолько, что не мог совершать обычных Своих действий.

Мы же обыкновенные люди, мы совершенно не безгрешные, как Он. У нас поступательность восхождения невозможна, потому что мы изменчивы по определению, мы творение, мы колеблемся, у нас разное настроение, разное состояние, мы зависим от того, солнце сегодня или мрачные небеса, улыбнулась нам сегодня жена (или начальник) или нет. Мы зависим от того, что сегодня съели на обед, какую новость получили по телефону. Мы – люди, мы изменчивы, для нас в принципе невозможно поступательное, непреткновенное восхождение. Мы немощные люди, мы изменяемся.

Кроме того, этот мир лежит во зле, а мы в нем живем, мы из него не вышли. Мы живем среди этой лжи, среди этого зла, среди этого безбожия, среди греха, который разлит по этому миру. Мы даже не можем никуда деть свои глаза: куда их ни обрати, все равно везде видим либо несправедливость, либо ложь, либо грех. Это оказывает давление. Мы – часть этого мира, мы часть этого единого человеческого Адама и вместе с этим миром тоже лежим во зле, и это зло просачивается в наши сердца, оскверняя нас тем, что на нас находит помрачение.

Почему мы сегодня мрачные? Кто знает? Может, потому, что сегодня съели что-то. А может, какая-то новость промелькнула, встревожившая нас, и мы подумали, что вдруг война завтра, а у нас дети маленькие, и это затрясло тревогой наше сердце. А может быть, потому, что наш брат во Христе сегодня согрешил, изменив своей жене, а мы же одно тело, и его боль, его грех, его тьма просачивается и в мое сердце, потому что мы одно целое. Так писал апостол Павел: «Кто согрешает, за кого бы я не воспламенялся?» (см. 2 Кор. 11, 29) Откуда мы знаем, что это? Может быть, сегодня в нашем народе было совершено страшное предательство и все, кто принадлежит этому народу, почувствовали это.

Мы, может быть, никогда не узнаем, почему в тот или иной момент с нами произошло такое помрачение. Это и не так важно. Мы не прозорливцы, как преподобный Серафим Саровский. Главное – это пережить. Главное, чтобы мы не возносились. Если у нас все будет хорошо, ровно и поступательно, так мы же возгордимся, как и говорит Христос апостолу Павлу: «Чтобы ты не возносился тем, что делаешь, или высотой откровения, дано тебе жало в плоть, мучайся, терпи. Плохо тебе? Да, знаю, что плохо. Но это гораздо лучше, чем если ты возгордишься и упадешь, как Адам, или как сатана, или кто-нибудь еще из падших» (см. 2 Кор. 12, 7).

И мы не ангелы, у нас есть тело, у нас есть душа. И тело и душа требуют своей пищи. Мы можем попробовать поститься так, как преподобный Антоний, но у нас ничего не получится. Нам очень хочется, очень, но ничего не получится, мы не сможем так, как он, наше тело умрет. Вот святитель Иоанн Златоуст попытался и заболел на всю жизнь неизлечимой болезнью. И многие другие пытались, и тело их предало, потому что тело требует своей пищи.

У каждого тело свое, и оно требует своей пищи. Нам хочется, чтобы оно обходилось одним фиником в день, а ему требуется двухразовое горячее питание. Какое-то тело может обходиться одним яйцом в день, а кому-то нужно трехразовое питание. Преподобный Афанасий Афонский ел курицу, несмотря на то что был монахом, и по-другому жить не мог, а преподобный старец Амвросий Оптинский пил молоко даже Великим постом, несмотря на все запреты, и ничего не мог с этим сделать, иначе бы он не дожил до тех лет, до которых ему нужно было дожить.

Но ведь не только тело, но и душа требует своей пищи. У кого-то она сразу насытилась Иоанном Лествичником и живет, а кому-то не хватает этого, у него совсем другая организация души, ему нужен какой-нибудь роман, или стихи, или еще какая-то человеческая нотка, интонация. Ему нужен друг, без друга он умрет; или жена, он без нее погибнет.

И Бог мерой воздал каждому то, что ему необходимо. Один живет и читает иногда романы, потому что без них на него нападает тоска, но хорошие романы, про людей, про человеческие отношения, он проживает это и может жить дальше. А кто-то, как иеромонах Роман, пишет стихи и не может их не писать, это его утешение. Ему, конечно, можно запретить это, как пытались преподобному Иоанну Дамаскину, но это невозможно, потому что так устроена его душа.

Но Бог Милосердный, и Он понимает меру и потребности каждого человека и дает кому мантию, кому сон, кому креветки в соусе, кому хорошую книгу в кожаном переплете, кому-то друга, который утешит, кому-то жену верную и преданную, кому-то молитву матери, кому-то помощь одноклассников. Но Бог обо всех заботится и меру всех знает и всех готов утешить, даже тогда, когда кажется, что утешения больше нет.