Читаем Добротолюбие. «Хранение совести». Священник Константин Корепанов

Мы продолжаем читать авву Дорофея, продолжаем разговор о совести. Напомню, мы остановились на том, что люди могут этот свет, который светит в каждом человеке, определяющий добро и зло, замазать сами в себе. Это, конечно, их личное дело, но они могут замазать это в других, в тех людях, что от них зависят, особенно в детях, которые еще ничего не понимают, ничего не умеют. Свет, который в них светит, они еще не видят, не разбираются в нем, потому что ум их еще только формируется. Задвигая ум, люди начинают извращать пути развития человека и забивать его душу ложными представлениями, ложными образами, извращая все его пути. Это состояние, эти образы и приводят в конце концов к глобальным человеческим изменениям, к извращению, искажению, разрушению человеческой природы.

Люди по-прежнему рождаются со светом. Но с первых же шагов, с первых возможностей, когда они начинают фокусировать зрение, им начинают внушать ложь, ими начинают манипулировать. И всячески, как только просыпается душа у человека, его сразу пичкают суррогатами, сразу пичкают ложью, не давая возможности свету развиваться, закрывая от человека хорошие книги, хорошие фильмы, хороших людей. Естественно, закрывая от него Священное Писание.

И когда свет все-таки прорывается, ребенок задает умные вопросы: «А почему так и что с этим делать?» А ему говорят: «Да все это ерунда, на самом деле все так и так». Не давая ответа по существу, но замазывая, пытаясь отделить его разум от умного света, просвещающего всякого человека. А потом пытаясь замазать и разум, чтобы человек жил, только удовлетворяя собственные «хотелки».

18-й абзац:

Ныне в нашей власти или опять засыпать ее (совесть), или дать ей светиться в нас и просвещать нас, если будем повиноваться. Когда совесть наша говорит нам сделать что-либо, а мы пренебрегаем сим, – и когда она снова говорит, а мы не делаем, но продолжаем попирать ее; тогда мы засыпаем ее, – и она не может уже явственно говорить нам от тяготы, лежащей на ней, но как светильник, сияющий за совестью, начинает показывать нам вещи все темнее и темнее. Как в воде, помутившейся от многого ила, никто не может узнать лица своего, так и мы, по преступлении, не разумеем, что говорит нам наша совесть, – так что нам кажется, будто ее вовсе нет у нас.

Противление совести, спор с совестью, противление свету, который просвещает всякого человека, грядущего в мир, не приводит, как бы многим хотелось, к исчезновению света, а просто погружает нас во тьму.

Например, сидит человек дома, а в окно светит солнце или уличный фонарь, кому как повезло. Мешает это ему, видно, что какие-то книги стоят, свидетельствуют, что почитать их надо, или где-то пыль, которую вытирать надо. Нет, лучше окно замазать. Замазал глиной окно, сидит в темноте. Уже не видит ни книг, ни пыли. Передвигаться может, сварить себе похлебку может. И ему кажется, что темнота наступила, он в ней живет, а света никакого нет.

Он есть, он никуда не делся, просто окно темное, ты замазал окно. Окно можно отмыть или разбить, причем разбить его можно как изнутри, так и снаружи, и свет ворвется внутрь души. Сам свет никуда не делся, просто мы от него отстранились.

Поскольку мы замазали окно, свет Божий больше не воспринимаем внутри себя, погружаемся во тьму собственной душой, то мы уже не различаем действие умного света, не различаем добра и зла, вся наша жизнь в темноте. И в этой темноте не окажется света, поскольку мы отказались от него, но окажется князь тьмы. И этот князь скажет: «Вот это делай, это хорошо». Поскольку других голосов мы не слышим, свет мы закрыли, мы идем и делаем то, что он назвал хорошим. А он еще может сделать и так, что от этого мы удовольствие получим, нам будет действительно хорошо. Кто-то пищит под ногами, трепыхается, верещит, кому-то больно, зато мне хорошо.

Вот так мы и живем, так живет все человечество, и очень давно, так живут отдельные люди, целые сообщества. Свет во тьме светит, и тьма объять его не может. Но мы не можем уже отличить этого света.

Так бы совсем было все плохо, но, как говорит 18-й абзац, в нашей власти все это изменить. Совесть можно раскрыть к свету, который просвещает нас, можно доступ получить, можно его очистить и снова видеть свет и ходить в свете. Мы можем это сделать. Это и называется, собственно, метанойя, покаяние, изменение ума. И в первом своем порыве это покаяние есть как раз расчищение этого заброшенного, задавленного, приваленного огромным камнем источника света, который у нас уже есть. Мы раскапываем засыпанный источник, обновляем наш ум, даем возможность уму управлять нашей жизнью, а уму управляться светом. Мы возрождаемся духом, а дух просвещается светом Божьим. Мы становимся духовными, потому что отныне жизнь управляется не инстинктами, не «хотелками». В благодатном свете Божьем, который на нас изливается, мы видим, что все наши «хотелки» – ложь, все они уродливы, бессмысленны, неразумны и приносят, как правило, страдания и нам самим, и окружающим людям.

И вот это возрождение духовное, возрождение совести, как бы пробуждение ото сна есть первичное, начальное действие покаяния. Мы становимся на этот путь, потому что развернулись к свету, обнажив источник света внутри самих себя. Это возвращение к свету и изменение своей жизни в этом свете возможно двумя путями: либо мы разбиваем замазанное окно изнутри, либо его разбивают снаружи.

Бывают случаи, когда мы делаем это изнутри. Обычно это бывает вследствие некоего «случайного» поступка, который мы совершаем по совести. Оказывается, мы мазали да мазали, но маленький, с пятикопеечную монету советского производства, оставили кусочек света, на всякий случай. Так, иногда придем, посмотрим, какой он. Придем ненадолго. Но главное, что не замазали.

Оставили внутри себя любовь к маме, против которой никогда не говорили ни одного дрянного слова. Или оставили в душе некий светлый образ друга, который у нас был, а потом мы разругались, разошлись, но эта дружба продолжает светить, и мы ее далеко зарыли, чтобы кто-нибудь не испоганил светлый образ друга. И вот друг спустя пятьдесят лет звонит и просит о помощи. И все всколыхнулось. Мы едем к нему, бросаем все, наплевав на все, что нас держит, просто мчимся, помогаем другу. И вся жизнь переворачивается, свет вдруг заливает все. Мы поступили по совести. Она указала, что делать, и мы не стали слушать никого другого. И вся прежняя стена рухнула.

Так очень часто бывает на войне, во время какого-то бедствия. Неожиданно человек, который всю жизнь думал только о себе, открывает свои закрома и начинает раздавать голодным людям еду, и вся душа его переворачивается. Или, забыв о своей собственной шкуре, которой так дорожил, он вдруг бросается вытаскивать людей из холодной воды, закрывать пробоину, тушить пожар или прикрывать отход своих товарищей. Хотя он всю жизнь прожил как ничтожный человек, но что-то всколыхнулось, он совершает подвиг, не только спасая других людей, но совершает подвиг возрождения собственной жизни. Он поступил по свету, и этот свет, которого он, может быть, впервые в жизни послушался, заливает всю его душу.

Люди даже этого не видят, думают: «Ну вот, жил непутево, погиб непутево». А душа, залитая светом, идет к Богу, потому что человек поступил так, как велел ему Бог, не просто совесть. Да, вроде ничего величественного в том, чтобы поступить по совести, нет, так живут миллионы людей. Он поступил, как велел ему Бог. Ради воли Божьей он отдал жизнь. И это важно.

И я думаю об этом, когда вспоминаю про одного офицера достаточно высокого чина. Я не знаю ни его имени, ни его фамилии, я просто помню его дело. Когда загорелись два пассажирских поезда у станции Аша, он вытаскивал из горящих вагонов людей. Заходил и вытаскивал, заходил и вытаскивал, вновь и вновь. У него не было никакой защиты. Я ничего не знаю о том, как он жил до этого момента. Я не знаю, какой была его душа. Но я знаю, что он умер от ожогов, хотя все люди умоляли спасти его жизнь. Он погиб. Но я ни минуты не сомневаюсь, что его душа, залитая светом, пошла к Богу, потому что он сделал то единственное, ради чего он был своим Творцом вызван в это бытие.

И вот такие вещи делают многие люди. Мы по-фарисейски их судим, ковыряясь, что в них было, как он жил, что делал. А на самом деле из этих случаев мы понимаем, что совесть не просто некое знание о добре, что это Божий свет, Божественная сила, просвещающая всякого человека, приходящего в мир, и человек однажды решается послушаться этой воли и сделать то, что велит ему Бог, наполняя последние секунды своей жизни служением Богу, и как человек, исполнивший волю Божью, входит в Царство Божье, где царствует воля Бога, Которому он служит.

В жизни бывает так достаточно часто, в литературе таких случаев описано много. От Джейн Остин до Дж. Р. Р. Толкиена таких образов очень много, в крапивинских повестях это есть. Так произошло с блудным сыном. Он ведь ни на что не надеется, он просто хочет есть. Хотя понимает, что надо попросить прощения у отца, чтобы тот его накормил. И он идет с мыслью просить прощения у отца. Не вернуть себе его доверие, не вернуть себе владение домом. Он просто сознает, что он дурак, и это свое знание он готов исповедовать: «Прости, я был зол, глуп, я был идиотом. Прости меня, я ни на что не претендую». Он просто хотел принести это для того, чтобы просто поесть, но прощения просил искренне. И это развернуло всю его жизнь, наполнило его отцовской щедростью, отцовской любовью. Но он просто захотел сказать отцу: прости. Так в жизни бывает часто.

Но чаще это окно разбивается снаружи. Когда Бог понимает, что Ему уже точно никто не отворит, Он неожиданно бросает камень. Этот камень разбивает замазанное нами стекло, оно лопается, и нас заливает свет. И это воспринимается всеми как чудеснейший опыт обращения. Так сделала преподобная Мария Египетская, так сделал преподобный Никита Переяславский Столпник; или Петр, бывший мытарь. Неожиданно прорвался свет, снаружи кто-то выдавил замазанное стекло, и свет полился в душу. И человек мгновенно увидел, какое он гнусное существо, что он не хочет таким быть, и принес покаяние.

21-й абзац:

Совесть хранить должно и в отношении к Богу, и в отношении к ближнему, и в отношении к вещам. – В отношении к Богу тот хранит совесть, кто не пренебрегает Его заповедями; и даже в том, чего не видят люди, и чего никто не требует от нас, он хранит совесть свою к Богу втайне. – Хранение совести в отношении к ближнему требует, чтоб отнюдь не делать ничего такого, что, как знаем, оскорбляет или соблазняет ближнего, делом или словом, или видом, или взором. – Хранение совести в отношении к вещам состоит в том, чтобы не обращаться худо с какой-либо вещью, не давать ей портиться, и не бросать ее без нужды. – Во всех этих отношениях должно хранить совесть свою чистою и незапятнанною, чтоб не попасть в беду, от которой Сам Господь предостерегает нас (Мф. 5, 26).

Совесть надо хранить. Конечно, Бог может разбить стекло, нами замазанное. Это иногда, как в случае с преподобной Марией Египетской, помогает, а иногда нет. Человек настолько не хочет видеть света, что готов выцарапать сам себе глаза, только бы не жить в этом свете. В этом ужас Страшного суда, потому что люди думают о каких-то муках совести, подразумевая, что им просто будет худо. Нет, мучить будет нас не совесть, это все гораздо страшнее. Свет, когда ты его видеть не хочешь, – это невыносимая мука, это страшнее, чем тот огонь, который мы рисуем в своем воображении, когда думаем об аде, это страшнее, чем все муки, которые нарисовал Данте в своем аду, это невообразимо страшнее, когда ты готов просто вывернуть, выцарапать себя наизнанку, только бы не видеть этого света. Но он есть.

Поэтому вопрос о том, что будет, когда мы живем с замазанным окном, это, в сущности, вопрос чудес Божьих и Страшного суда. А вот что делать, чтобы окно не замазать, чтобы руководствоваться совестью, жить так, как велит Бог, об этом авва Дорофей говорит: надо хранить совесть, надо слушаться Бога, когда Он говорит, когда требует, когда этот Свет принуждает нас поступить так и уговаривает по-другому не делать. Как ее можно сохранить?

И он указывает три направления хранения совести. Первое: хранение совести по отношению к Богу. Нам это более или менее знакомо, потому что мы привыкли в этом каяться, чаще всего ориентируясь на какие-то прочитанные требования из брошюрок о законе Божьем, иногда действительно читая Священное Писание. Более или менее нам это знакомо. Мы каемся, перечисляем, где не сохранили воли Божьей, но не исправляемся, потому что лукавим, оправдывая себя. В том, что мы не исполняем Его воли, виновата не наша немощь. Бог никогда не требует больше, чем мы действительно можем сделать. Если мы это не можем, то воля Божья не в том, чтобы мы это делали… Беда наша в том, что мы лукавим, то есть мы знаем, что должны, и знаем, что можем, но не хотим этого, и мы себя оправдываем. Вот потому и не исправляемся. Лукавый, оправдывающийся человек исправиться не может.

Хранить совесть надо и по отношению к ближним. И он перечисляет, что это. Он замечательно перечисляет это, всем это нравится: отнюдь не делать ничего такого, что, как знаем, оскорбляет или соблазняет ближнего, делом или словом, или видом, или взором. Как бы хорошо жить в таком обществе, где все поступают по совести и никогда не делают другому больно, никогда не стараются причинить ему обиду, нарушить его границу, что-то навязать ему, к чему-то принудить.

И все мы, прочитав об этом (так уж мы устроены), сразу вспоминаем других людей. Каждый подумал о том, кто лезет в его жизнь, о том, кто дает советы, когда не спрашивают, навязывает свое мнение, свое общество, свою систему ценностей, делает то, что неприятно. Какие все-таки эти люди невыносимые!

Они действительно невыносимые, ведь внутри у них тьма, они не слышат Бога, не видят Его света, они выбрали тьму и пребывают во тьме. И действительно, если человек говорит или делает неприятные для меня вещи и на мои возмущения или замечания никак не реагирует, то этот человек не просто бессовестный, это человек тьмы, человек темный, он заключил свою совесть, не видит света Божьего, хочет изгнать Бога из своей души.

Да, так интересно думать. Но посмотрим на себя. Не на других, которые всегда есть и нам от них больно, а на себя: как мы делаем. Как мы ведем себя в отношении коллег, детей, мужей, жен? Не подсмеиваемся ли над ними, зная, что им это неприятно? Не делаем ли то, что нам нравится, зная, что это им не нравится? Разве мы не игнорируем их, хотя они просят у нас слова? Разве мы не погружаемся в молчание, чтобы они видели, как мы на них обиделись? Разве мы не говорим обидные слова? Не отказываем в поддержке и помощи? Всегда ли мы, сознавая то, что мы должны делать, делаем в помощь им? Или, сознавая, что мы должны промолчать, действительно молчим?  Нет. Мы тоже оскверняем свою совесть отношением к ближним и потому не можем любить, потому жизнь с нами часто для других оказывается кошмаром.

Записала Инна Корепанова