Читаем Добротолюбие. «Что такое мир». Священник Константин Корепанов

Мы продолжаем читать наставления святого преподобного Исаака Сирина из второго тома «Добротолюбия».

269-й абзац. Он тоже состоит из небольших изречений, фраз. Прочитаю его целиком.

Как душа по природе лучше тела, так и тело душевное лучше телесного. Но как первоначально создание тела предшествовало вдохновению в него жизни, так и дела телесные предшествуют делу душевному. И невысокое житие, неизменно продолжаемое, – великая сила. Слабая капля, постоянно капая, пробивает жесткий камень. Когда приблизится время воскреснуть в тебе духовному человеку, тогда возгревается радость в душе твоей, и помыслы твои заключаются внутри тебя тою сладостью, какая в сердце твоем. А пока мир покушается снова восстать в тебе, тогда умножается в тебе парение мыслей. Миром называю страсти, которые порождаются от парения ума. Когда они родятся и достигнут зрелости – делаются грехами и умерщвляют человека. Как дети не рождаются без матери, так страсти не рождаются без парения мысли, и совершение греха не бывает без собеседования со страстями.

Прежде чем перейти к тем серьезным, важным, системным вещам, о которых говорит здесь преподобный Исаак Сирин (потому что это некое емкое изложение основ духовной жизни), мне хотелось бы обратить внимание на глубоко важное высказывание из опыта. У преподобного Исаака Сирина таких медленных высказываний, значение которых открывается только тогда, когда читаешь медленно, очень много.

И невысокое житие, неизменно продолжаемое, – великая сила. Слабая капля, постоянно капая, пробивает жесткий камень.

Мы привыкли читать в житиях святых рассказы о высоком житии. Хорошая практика, хорошая привычка, очень нужное дело периодически читать в разные периоды своей жизни хорошие рассказы, свидетельства о высокой жизни великих святых.

Но, читая эти рассказы, мы совершенно очевидно не замечаем одной вещи. Мы не замечаем, что рассказ этот написан не тем, про кого мы читаем. Откуда знает человек про то, как ночью молился преподобный Серафим Саровский? Откуда знает человек про то, что переживал преподобный Симеон Столпник, стоя на столпе, или святитель Феодор Эдесский, стоя на столпе? Какие подвиги нес преподобный Кукша Одесский или преподобный Сергий Радонежский? Что мы знаем о преподобном Сергии в те поры, когда он был один, когда его оставил Стефан и когда он был один в избушке несколько лет? Никто же не знал, что он там терпит, что читает, как проходит его жизнь. Это некий агиографический канон дорисовывает то, что нам неведомо. И мы этого не замечаем.

Мы читаем красиво написанный рассказ о подвигах какого-нибудь святого и зажигаемся этим подвигом, потому что результатом этих подвигов стала святость, результатом этих подвигов стали чудотворение, прозорливость, еще какие-то дары.

Результатом этих подвигов? Нет! Это не результат подвигов, это результат веры. Сами подвиги, то, что мы о них знаем, есть результат веры, а не наоборот. Но мы-то этого не знаем, мы читаем агиографический сюжет, и нам рассказывают, что человек творил такие подвиги и в результате родилось то, что родилось: прозорливость, пророчество, чудотворение, святость.

И в нашем сознании вспыхивает, что святость есть плод этих подвигов. «Я хочу быть святым! Я хочу быть с Богом, даже оставляя за скобками некоторые чудотворения. Я не хочу воскрешать мертвых, не хочу исцелять больных, быть прозорливым (хотя, наверно, это неплохо), не хочу быть пророком, не хочу быть чудотворцем, я просто хочу стать святым, чтобы иметь гарантию, что я спасусь».

В житиях святых описаны подвиги, и я пытаюсь их творить. Они у меня, конечно, не получаются, потому что я не с того конца начал, но я этого не понимаю. Я страдаю от того, что они у меня не получаются, унываю, что-то переживаю печальное, трудное, жалко себя, я страдаю, впадаю в отчаяние. И у меня возникает мысль, что я не смогу не то что мертвых воскрешать, больных исцелять, а не смогу спастись, потому что святости мне не видать, той святости, которая единственная может человека спасти.

На этом периоде своей жизни в этом своем проявлении читать жития о великих подвигах святых хорошо, потому что они помогают понять, что ты немощный человек и не можешь исполнять того, о чем написано в житиях святых. Ты смиряешься, не мнишь о себе, не считаешь себя очередным преподобным Сергием или преподобным Серафимом. Может, кто-то посмеется, но я сам слышал человека, который так говорил: что, конечно, он не Серафим Саровский, но после него второй. Это гораздо хуже, когда человек думает, что он подражает подвигам древних святых. А мы познаем свою немощь, и это хорошо, потому что блаженны нищие духом (Мф. 5, 3), блаженны плачущие (Мф. 5, 4). 

И на этом этапе хорошо лет на семь, на десять перестать читать жития о высокой жизни святых и открыть книги, этими святыми написанные. Выйти из детского возраста, пусть ненадолго, года на три, на четыре, и прочитать не житие преподобного Исаака Сирина, а его книгу, не житие преподобного Серафима Саровского, а хоть какие-то его записанные слова, не житие праведного Иоанна Кронштадтского, а его собственные размышления. Посмотрим и увидим исподнее духовной жизни этого человека. Мы увидим, что он сам думает по поводу духовной жизни, и поймем, что все совсем не так.

Он-то сам нигде не пишет о том, что великими подвигами он стяжал святость. В житии, по крайней мере, не написано того, сколько времени ему потребовалось на все это и почему его постнический труд через три года не привел к совершенству, а привел совсем к другому; и почему, чтобы достигнуть совершенства, ему потребовалось тридцать или сорок лет; и вовсе не пост сыграл в этом ключевую роль, а что-то другое. Но об этом же нам скажет сам святой, а не его жизнеописание.

И когда мы разберемся и поймем, в чем смысл жизни святого человека, основное напряжение его деятельности, тогда можно снова почитать житие, поскольку мы увидим, что мы такие же немощные, как святой, такие же скорби переживаем, как святые, у нас тоже может возникнуть мысль: «Ух ты! Так я тоже почти святой. Он ничего не мог, и я ничего не могу, у него ничего не получалось, и у меня не получается, он смирялся, и я смиряюсь». Тогда мы снова берем жития святых и понимаем, что все-таки мы разные люди: того, что делал святой, мы делать не можем. И понимаем, что на самом-то деле «богатыри не мы». Мы снова смиряемся. 

А когда наступает отчаяние, снова читаем книги, написанные самими святыми, уравновешиваем что-то и понимаем, что они тоже люди. И вот эта деятельность помогает нам выстроить правильное понимание, о котором здесь в одной строчке пишет преподобный Исаак Сирин, что на самом-то деле нужно не большое дело и не высокая жизнь, а маленькое дело, совершаемое постоянно, неизменно, все время, не упуская ни одного дня. Маленькое, крошечное дело делаешь и делаешь. Вот именно эти дела и приводят к подлинному, настоящему результату.

Теперь о том, с чего 269-й абзац начинается. В общем, преподобный Исаак Сирин говорит понятные, известные фразы: сначала душевное, а потом духовное. Это почти цитата из апостола Павла. Сначала телесное, а потом душевное. Это общеизвестно для всякого нормального человека. Все мы развивались сначала физически, физиологически, телесно. Потом началось наше душевное развитие, потом более хорошее, более совершенное душевное развитие. Сначала мы читали сказки – это развитие души. Потом мы читаем приключенческие романы или романы для девочек – это тоже развитие души. Потом мы читаем Ф. М. Достоевского, Ф. Кафку, Э. М. Ремарка – и это тоже развитие души. Потом читаем «Лествицу». Это может быть душевная литература, а может, уже и духовной стала для нас. Но мы же не можем читать «Лествицу» в пятнадцать лет. Взять-то мы ее можем, но все равно духовно воспринять не можем. Это все знают. Если кто-то не знает, опыт быстро его вразумит.

Я знаю людей, которые в десять лет прочитали Ф. М. Достоевского, в двенадцать. Но они же ничего не поняли, ничего не пережили, да и не могли. В это время надо читать какую-то другую литературу, а до взрослой литературы дойти в другое время. Так постепенно растет человек, это нормально, это естественно.

Когда наставник немного болен, он иногда заставляет ребенка читать духовную литературу в надежде, что тот станет преподобным Сергием, и ошибается, потому что сначала нужно душевное, а потом духовное. Потому что духовному не на что будет опереться. Человек формируется постепенно от телесного к духовному, а не наоборот. В практической жизни это проявляется в том, что телесная аскетика (внешнее делание) предваряет пробуждение души.

Вот пришел человек в церковь. Конечно, он слышит высокодуховные проповеди, например, о молитве, особенно если в монастырь попал. Ему кажется, что он все понимает. Но все это он переделывает на свой манер, делает так, как ему кажется правильным, и, в сущности, так или иначе он хорошо понимает только телесное делание. Он понимает, зачем нужны посты, поклоны, зачем нужно стоять в храме, читать много-много молитв, зачем нужно стоять, а не сидеть и не лежать, зачем нужно терпение. Все это он хорошо понимает, потому что понимает, что надо телесно трудиться. Он это слышит и улавливает. В житиях святых он постоянно читает о телесных трудах, понимает, зачем это надо, и он это умеет делать.

Скажите ему, что надо молиться о том, чтобы определить волю Божью. Он спрашивает: «О чем? Кого? Как? Зачем? Каким образом определять?» Он ничего не поймет. Или, скажем: «Надо за тех молиться, а за тех не молиться, молиться так или не так». Это все сложно для него. А здесь все понятно, все просто.

Но это же не пустое дело. Он же осуществляет эти телесные упражнения по вере во Христа. Он, может быть, неправильно понимает слова Христа, но как уж понимает. Он не может понять их иначе, потому что, как говорит апостол Павел, эти слова нужно понимать духовно, а он еще не духовный человек, он понимает их душевно. И Бог это понимает и не сердится, не злится, не нервничает, а просто человек делает по вере то, что на сегодняшний момент он способен делать.

Благодать-то веры в человека уже канула, но семечко еще даже зеленый росток не показало, еще где-то под землей оно шевелится, ничего не видно; кажется, что пустая земля, но какая-то деятельность уже происходит. И эта деятельность изначально телесная, внешняя добродетель, внешнее делание, телесное делание. И эта благодать, которая в человеке уже есть, проявляет себя в том, в чем пока может себя проявить, потому что ни на что другое человек пока не способен.

В этом состоянии внешнего делания, телесной аскезы одним из элементов этого внешнего делания является вычитывание Священного Писания. Если человек будет его стараться читать внимательно, чтобы понять, а не просто прочитать какие-то незнакомые слова, то он в конце концов придет через Писание к покаянию. Если он не будет читать Священное Писание, то он придет к фарисейству, но опять-таки благодать будет стараться вернуть его тем или иным способом к покаянию.

Надо бы читать Священное Писание. Если человек читает Священное Писание, он приходит к покаянию, потому что он видит в Священном Писании написанные заповеди: простить всех, или не судить, или еще что-то… И понимает, что ни поклоны, ни посты, ни подвиги, ни стояние на молитве, ни стояние в храме ничего не дают. Он не может не судить, не может простить, он понимает, что все это не работает. Он прочитал заповеди, что если не простишь, то не будешь прощен, судишь – будешь осужден. Он хочет это сделать, но телесные подвиги бессильны. Он начинает сокрушаться, начинает молиться: «Господи, помоги мне осуществить это и это». Он начинает плакать.

Эта глубокая и искренняя молитва среди его стояний, поклонов и постов пробуждает его сердце, пробуждает его душу, и он начинает именно душевую жизнь. Благодать касается его сердца, ростки зеленые всходят, сердце пробуждается, земля сердца оживает, начинает колоситься, начинается душевная жизнь. Но это не сразу делается. Сначала как элементами являются и телесное делание, и телесная аскеза, и внешние подвиги благочестия. Но в нормальном состоянии человек постепенно приходит к покаянию.

Так и сначала душевное, потом духовное. У человека сердце ожило, проснулось, начинает чувствовать божественные вещи, умиляется от песнопения, акафистов или молитв, от встречи с другим человеком, от того, как много и преобильно наполнен мир благодатью Божьей. Человек начинает читать духовные книги, и они ему нравятся, хотя он еще не понимает, что прочитывает их душевно, что обращает внимание только на то, на что способен в силу своего духовного возрастания.

Душа проснулась, но осознаваемая духовная жизнь еще не началась. Отличить любовь здоровой души от любви в благодати Святого Духа человек еще не может, смирение забитого человека от смирения Христова он отличить еще не может, и много чего другого он еще не может. Но душа уже ожила и постепенно живет. Он уже понимает, что телесное делание не столь важно, важно душевное делание: милосердие, усердная молитва за других людей, открытие сердца, милостыня, покрытие грехов ближних… Собственно, хорошее, нормальное душевное делание верующего человека. Он это делает. 

Через какое-то время вдруг в нем пробуждается жизнь Духа. На самом деле все идет планомерно, поступательно, но он вдруг понимает: то, что он переживает, ощущает, ведает теперь, есть действие Святого Духа в нем. Когда-то он узнает, что когда клал поклоны в двадцать лет или когда постился, моря себя голодом, в двадцать пять, это тоже была деятельность Духа, проявляемая в его существе настолько, насколько он тогда мог это проявить. Но теперь он чувствует глубже, да и ему уже не тридцать, даже не сорок пять, человек доживает свою жизнь. И вот он чувствует действие Духа и осознает это как действие Духа. Все происходит таким постепенным образом.

Не бывает, чтобы человек переживал глубину того, что переживал преподобный Серафим Саровский, когда говорил «радость моя», лишь от того, что в двадцать лет он повторяет эти слова. Да, легко повторить. На самом деле совсем нетрудно повторить слова: «Радуйся, радость моя, Христос воскресе!» Что сложного так сказать, тем более в пасхальные дни? Это совершенно несложно сказать любому человеку.

Но от того, что ты это сказал, жизнь другого человека не изменится. Тебе кажется, что ты подражаешь преподобному Серафиму Саровскому. На самом деле ты подражаешь ему в такой же степени, в которой попугай, будь он в келье преподобного Серафима, научился бы говорить такие слова, с такой же интонацией... На самом деле это пока только душевное. Хорошо, что ты понимаешь радость этих слов, понимаешь, что так должен жить человек. Но духовной силы в твоих словах пока еще нет, для этого надо прожить жизнь.

Очень важные слова здесь говорит преподобный Исаак Сирин: миром называю страсти, которые порождаются от парения ума. Мир – это страсть. Привязанность и зависимость к людям, вещам, ко всему тому, что есть в этом мире, – это всё страсти. Когда мы привязались к тому, что есть в этом мире, чем бы это ни было.

От этих привязанностей мы легко освобождались бы в крещении, навсегда бы освобождались от страстей, если бы к крещению готовились, если бы сознавали, что для нас значит крещение, чего от нас требует, что нам даст. Тогда бы, проходя через купель крещения, мы навсегда освобождались бы от страстей, привязанностей к миру. Человек выходил бы из купели как мученик Трифон или как мученик Пантелеимон. Но мы так не делаем, поэтому заходим в купель совершенно к этому неготовыми, выходим из нее – и страсти в нас по-прежнему действуют.

Поскольку мы не замечаем, как из доброго, независимого состояния мы погружаемся в страсти, мы и не знаем, с чего они начинаются, из-за чего происходят. И здесь преподобный Исаак Сирин говорит, что происходит парение ума. Когда человек начинает мечтать, размышлять, фантазировать, вращать в сознании образы людей, вещи, с которыми он не связан реальностью, действительностью, исполнением воли Божьей здесь и сейчас, он формирует в своем сердце страсть.

Вот делаю я сегодня дело, потому что мне надо это делать, никакой страсти при этом не возникает, потому что нет парения ума. Но если, например, я о чем-то начинаю мечтать, а мне это придется делать только через год, через два, а может, вообще никогда не придется, я начинаю вращать это в уме и прилепляюсь не к вещи, с которой я должен соприкоснуться по воле Божьей. Я начинаю мечтать о том, к чему воля Божья меня не привела, что не является сегодня задачей, которую я должен решить по воле Божьей.

Через это постоянное размышление, вращение ума около ненасущного, несуществующего я сам пробуждаю в сердце страсть. Не так важно, что это (женщина, мужчина, вещь, деньги, богатство, слава, что угодно), но не сущее, не настоящее. Я прилепляюсь к этому в своих мечтах, парениях ума, поэтому со мной происходит эта страстная привязанность.