Читаем Добротолюбие. «Что такое ложное смирение». Часть 1. Священник Константин Корепанов

Мы продолжаем читать второй том «Добротолюбия», духовные поучения аввы Дорофея.

Напомню, что в прошлый раз мы говорили о том, насколько важно смирение. В том числе мы говорили о том, что без смирения невозможна любовь, в лучшем случае это просто проявление наших чувств.

Именно потому, что мы начинаем неправильно, не со смирения, мы не можем, подобно евангельскому отцу, ни отпустить человека, ни ждать человека, ни принять человека. Мы не можем, доверившись Богу, смириться с неверием наших близких или с их греховными наклонностями. Мы не можем, смирившись перед выбором другого человека или волей Божьей, терпеливо ждать, когда Бог благоволит его привести к Себе. Можно открывать Богу наше сердце, боли и печали, но надо терпеливо, без отчаяния ждать, не вмешиваясь в жизнь другого человека. И мы не можем без укора радостно обнять его, не попрекнув ни в чем, а просто радуясь, что близкий человек был мертв и воскрес.

Именно потому, что мы не со смирения начинаем, мы не можем и любить так, как пишет об этом апостол Павел. Мы не можем не раздражаться, не ревновать, не можем всего надеяться, не можем терпеливо верить, всё перенести, не отчаиваясь и не унывая, потому что начинаем не со смирения.

Если мы даже совсем не можем любить наших близких в собственном смысле этого слова, которое подразумевается Священным Писанием, мы, естественно, не можем любить и наших врагов, что для христианина является принципиальным, обязательным и в своем роде фундаментальным требованием. Мы даже приблизиться к этому не можем. Мы даже понять не можем, о чем идет речь, о какой любви к врагам. В лучшем случае мы просто их забыли. Возможно, мы их простили, но любить их мы не можем, потому что мы не смирились. Мы не можем ничего исполнить, как мы говорили, в так вожделенной нами любви, казалось бы, такой понятной и простой. Потому что не с того начали.

Без смирения наша любовь существует сама по себе, автономно, независимо от Бога, не связана с Богом. Наша любовь – просто наше чувство, наше желание, наше решение. Это моя воля, моя забота, я так хочу, так понимаю, мне нужен этот человек. Бог к этому не имеет никакого отношения.

В евангельском, библейском смысле слова это вообще не любовь. Но благодаря целому пласту культуры, который пропитал все наши чувства, сознание, всю нашу глубину, с этой точки зрения мы любим. Но это любовь, которая не созидает ни нашу жизнь, ни жизнь другого человека во Христе.

Вот об этом мы уже говорили достаточно долго и много. Любовь без смирения есть игра чувств или вообще игра лицемерия, порой трагичная, порой драматичная. Чтобы жизнь человека преобразилась, особенно в духовном плане, надо начинать со смирения.

Чтобы это лишний раз подчеркнуть, авва Дорофей в 11-м абзаце говорит категорично:

Тот же старец сказал: смирение ни на кого не гневается, и никого не прогневляет. Смирение привлекает на душу благодать Божию; благодать же Божия, пришедши, избавляет душу от сих двух тяжких страстей. Ибо что может быть более тяжким, как гневаться на ближнего и прогневлять его? – Но что я говорю, будто смирение избавляет от двух только страстей? Оно избавляет душу и от всякой страсти, и от всякого искушения.

Смирение безусловно и категорично. Но я подчерку (это нам пригодится дальше), что смирение есть то, что привлекает на душу благодать Божью, ибо, как мы знаем все очень хорошо, Бог гордым противится, а смиренным дает благодать (1Пет. 5, 5).

И дальше он продолжает в 12-м абзаце:

Когда святой Антоний увидел распростертыми все сети дьявола и, вздохнув, вопросил Бога: «кто же избегнет их?», то Бог ответил ему: «смирение избегает их"»; и, что еще более удивительно, – присовокупил: «они даже не прикасаются ему». Видишь силу сей добродетели? Поистине нет ничего крепче смиренномудрия, ничего не побеждает его. Если со смиренным случится что скорбное, он тотчас себя осуждает, что достоин того, – и не станет укорять никого, не будет на другого возлагать вину. Таким образом переносит он случившееся без смущения, без скорби, с совершенным спокойствием; а потому и не гневается ни на кого, и никого не прогневляет.

Казалось бы, и с точки зрения корпуса святых отцов, которые об этом писали, с точки зрения аввы Дорофея, смирение безусловно и совершенно. Овладевший им, стяжавший его становится недосягаем для всех стрел и искушений врага. И, повторюсь, поскольку смирение привлекает на человека благодать Божью, смиряющийся, смирившийся человек начинает ходить в благодати Божьей.

Но все не так просто и однозначно оказывается в жизни человеческой. Оказывается, и само смирение может стать ложным, неправильным, если оно без рассуждения и духовной трезвости применяется или употребляется. Оно может стать не просто даже ловушкой, а может стать разрушительным для человека.

И я здесь хочу сказать не о том ощущении человека, не о том соблазне человека, который известен в нашей русской аскетической литературе под выражением «смирение, которое паче гордости», так называемое смиренничание. Я не о нем хочу сказать. Внешний лоск, смирение можно на себя принять, но тем не менее это к смирению никакого отношения не будет иметь, хотя бы просто потому, что смирение не только не гневается, оно никого не прогневляет, никого не раздражает. Почему? Ведь любой человек может быть источником раздражения для другого. А потому, что человек ходит в благодати Святого Духа. Как сказал на эту тему преподобный Серафим Саровский: стяжи дух мирный, и тысячи вокруг тебя спасутся.

Я хочу сказать о другой ложности смирения, о другом ложном смирении, которое на самом деле может быть и не больше распространено, чем смиренничание, но, во всяком случае, оно гораздо более разрушительное.

Всем известен рассказ Ф.М. Достоевского «Кроткая». В рассказе писатель являет образ как бы кроткой женщины, как бы смиренной, но заканчивается этот рассказ трагически: самоубийством этой самой женщины. Рассказ вы можете прочитать, а можете и не читать, потому что жизнь, окружающая нас, наполнена такими сюжетами сплошь и рядом. В современной психологии этот образ взаимодействия принято называть абьюзом: как со стороны мужа к жене, что бывает чаще, так и со стороны жены к мужу, как со стороны родителей к детям, так и со стороны детей к родителям. Все это переплетено, и все это бывает.

И каждый, если задумается, легко вспомнит: если ему посчастливилось не стать жертвой таких неправильных отношений, то он точно знает, что у кого-то из его близких, знакомых, родни точно есть такие отношения, когда один из последних сил терпит и смиряется (так это принято называть), а другой изо всех сил старается быть этим недовольным, то есть гневается и раздражается.

Чтобы говорит об этом вопросе масштабно, глубоко, это не формат наших бесед. Это очень важный, очень серьезный вопрос, но богословский. Здесь очень много глубины и очень много граней. А мы занимаемся не богословием. Мы читаем авву Дорофея, в данном случае затронули эту тему, чтобы просто понять, что такое ложное смирение. Хотелось бы сказать об этом попроще.

Начнем с того, что есть хорошо известная сказка, хотя не всем она известна в полной, аутентичной версии, сказка Г.Х. Андерсена «Снежная королева». Вступлением, прологом к этой сказке является повествование о том, что было создано зеркало, которое искажало все, что там отражалось. Это зеркало тролли поднимали вверх, чтобы исказить сам лик Бога. Зеркало разбилось, и эти осколки попадали то в глаза, то в сердце, уродуя все, к чему прикасался человек. Вот такое уродливое зеркало.

Так сатана (и его ложь) искажает все, к чему прикасается. Его лживый дух, его скверна, его ложь, что он несет, оскверняют все своим лживым дыханием, если оно к чему-то прикасается. Если мы будем смотреть на что-либо через призму лжи, которую вдохнул в нас сатана, мы всё увидим не так. Поэтому важно не смотреть на все его глазами. А мы так делаем.

Не случайно именно эта функция дьявола дала ему имя, что значит «клеветник». Он на все клевещет, он все уродует, все искажает. Собственно, и в раю-то он начал с того, что исказил в сознании Евы образ Бога, назвав Его завистливым и злым. И Ева этому образу поверила. А раз у нас Бог такой, зачем Его слушаться и зачем исполнять Его заповеди? Сатана искажает, извращает все.

Отношения в монастыре и в семье разные, хотя мы привыкли, что эти отношения сравниваются. И семья может стать когда-нибудь подобной монашеской общине. И монашеская община действительно может некогда уподобиться семье. Но и то, и другое бывает крайне редко, исключительно редко. На самом деле все не так… Да, мы очень часто называем монашескую общину Божьей семьей, а семью называем малой церковью. Да, это распространенные утверждения. Но мы забываем, что все это метафоры, образы, сравнение, а мы, забывая об этом, начинаем думать, что это тождество.

Когда мы читаем стих и там есть метафора, мы же не понимаем это буквально. Это образы, помогающие что-то почувствовать или понять. Но это не тождественные утверждения. Это поэзия, образы, которые надо уметь чувствовать и понимать. Нельзя приступать к этому буквально. Точно так же и в Библии. Там очень много притч, много образов, сравнений. Но стоит нам начать все эти сравнения, образы понимать буквально, получаются очень несообразные вещи. Но именно это мы и делаем в данном контексте. Или привыкнув к подобным образам, или не разобравшись в них и только вчера переступив порог Церкви, мы, услышав это сравнение, вдруг действительно понимаем, что монастырь – семья, семья – монастырь. Правила и действия там одни и те же. Происходит невообразимая путаница, когда мы забываем, что это образы, и начинаем понимать это буквально.

И различают эти два института, два способа бытия человека в мире и в Церкви по мотивам, по причинам, которые побудили людей вступить на тот или иной путь. Как человек оказывается в той или иной общности, в монастыре или в семье? Почему это происходит? Есть же какая-то причина, которая побудила одного человека пойти в монастырь, а другого человека создать семью. Почему эти вещи происходят?

Если в случае вступления человека в монастырь является любовь к Богу, то в случае создания семьи – любовь к другому человеку. Человек, создающий семью, может при этом любить Бога, но определяющей его бытие является именно любовь к другому человеку. А человек, который поступил в монастырь, может, поступил туда потому, что любит человека (например, игумена этого монастыря, что бывает редко, или духовника этого монастыря, что чаще бывает, или просто увязался туда за мамой, сестрой, братом, такое бывает).

Но когда эти вещи путаются, когда человек оказывается в монастыре потому, что пришел туда за другим человеком, а другой человек оказался в семье потому, что такова воля Божья, а никакой любви у него нет, то это искажает и монашескую жизнь, и семейную жизнь. И каждый, кто прошел этим путем, понимает, что человеку, который пришел в монастырь не по любви к Богу, а по каким-то иным обстоятельствам, приходится претерпевать очень сильные скорби. И эти скорби не будут созидательными до тех пор, пока он не осознает, что удержаться, сохранить свою монашескую жизнь он может только тогда, когда Христос станет единственной целью, единственным смыслом, единственным способом вообще бытия в этом мире. Вот только тогда, когда человек поймет, что Христос для него всё, заповеди Его всё, жизнь со Христом всё, он действительно сможет стать монахом, а монашеская жизнь действительно будет его созидать.

Об этом написано в том числе в «Добротолюбии». Об этом сказано много-премного в разных монашеских уставах. Конечно, не все люди, вступающие в монастырь, это соблюдают. Но чтобы стать монахом, вкусить, пережить ту благодать, которую дает Бог монашествующим, нужно для этого отбросить всё привнесенное; Христос должен стать единственным для человека...

А у человека, который создает семью и думает только о том, что это воля Божья, но никакого влечения, никакой любви у него нет, семья рушится. Она может, конечно, сохраниться в силу каких-нибудь внешних обстоятельств или благодаря мужеству и подвигу кого-то из супругов. Но, собственно, той христианской семьи, которую задумал Бог, не будет, потому что человек перепутал, что такое семья, он спутал ее с монастырем. А человек, который ничего не получает в монашеской жизни, перепутал монастырь с семьей и жалуется, что здесь его никто не любит, никто к нему по-доброму не относится.

Эта путаница – действие лукавого, извращающего все. Это разрушает и правильную монастырскую жизнь, и правильную семейную жизнь. Мы перепутали вещи, мы запутались в том, что мы на самом деле создаем, по какой причине мы это создаем и как это должно выглядеть.

Как это примерно бывает, мы можем увидеть у протестантов. Они, скажем, прочитали в Священном Писании о том, что мы род избранный, царственное священство (1Петр. 2, 9). Значит, все мы можем быть священниками, вот я сегодня им и буду. Человек взял и перепутал две вещи, сложил их воедино. От этого получилась неразбериха, которая разрушает в том числе протестантские общины.

Смирение и в семье является важным элементом жизни, потому что, как мы уже говорили, только смирение учит человека подлинной любви. Но в семье нельзя пользоваться смирением другого человека, ведь это не формальные отношения, не трудовые, а личные.

И об этом говорит в том числе апостол Павел в Послании к Ефесянам. Да, жена слушается мужа, но муж любит ее, как свое собственное тело, как свою собственную душу, отдает себя за нее. Иначе это не христианская семья, это игра в одни ворота, когда мы пользуемся слабостью, беззащитностью, бесправностью или смирением другого человека.

И там, где происходит методическое, постоянное использование в семье чужого смирения и чужой покорности супруга или супруги, Церковь свидетельствует, что это уже не христианский брак, не человеческие отношения, это не созидает человека, и советует разрывать эти узы зла и греха, пока не разрушился человек.

Записала Инна Корепанова