Читаем Добротолюбие. 7 июня. Курс ведет священник Константин Корепанов

Мы продолжаем читать наставления святого преподобного Иоанна Кассиана Римлянина из второго тома «Добротолюбия» и ведем разговор о рассудительности. В прошлый раз вместе с Иоанном Кассианом мы говорили о том пути, который ведет к рассудительности: это отречение от своего мнения и испрашивание совета по поводу всякого хорошего помысла, приходящего в голову.

Если речь идет о том, чтобы перевести бабушку через дорогу, – идешь и переводишь; пришло время молиться – идешь и молишься; пришло время в воскресенье идти в храм – идешь, не раздумывая. Потому что таковы заповеди, христианские правила, Устав. Но если тебе пришла в голову мысль: «А не пойду-ка я сегодня в храм, помогу лучше маме, она вчера меня просила», – встает вопрос: идти в храм или остаться помочь? И то, и другое – заповеди. «Спрошу совета у кого-то: духовника, жены, друга, – как скажет, так и сделаю». В этом случае я отсекаю свою волю, доверяюсь Богу, потому что Он руководит моей жизнью.

Если бы люди так делали, скольких бед, проблем, неврозов, прелести, самомнения, мнительности, разных заболеваний нервных, психических, да порой и физических удалось бы избежать! Но в том-то и дело, что каждый пытается разрулить ситуацию сам. Доверяя своему мнению и только себе, человек впадает еще и в грех, потому что, отказываясь предоставить свою мысль на суд другого человека, судит его: «Да кто он такой, чтобы разобраться в моих мыслях? Он необразованный, неграмотный, неверующий». Мы судим людей, вместо того чтобы судить себя, смиряться перед другими, искать волю Божью.

Мы знаем, что люди судили и святых старцев (Николая Гурьянова, Иоанна (Крестьянкина), Алексия Мечёва, Серафима Саровского, Иоанна Кронштадтского, Игнатия (Брянчанинова), Феофана Затворника), думая: «Да откуда он знает? Кто он такой? Что ему ведомо?» И вместо того чтобы правильно построить свою собственную жизнь, на правильных основаниях, запутывали ее еще больше; и совершенно явно и четко грешили, потому что осуждали других. Доверяя своему мнению, осуждая других людей, мы не просто запутываемся в своих мыслях, а сознательно совершаем грех, и благодать Божья нас оставляет; в итоге мы выбираем суд.

Неизбежный спутник суда – сомнение. Мы во всем начинаем сомневаться: святые ли наши святые; благочестивые ли наши священники; верили или нет наши предки; крестились мы или нет; была ли с нами благодать; действенно ли крещение; причащались ли мы хоть раз истинно; жили древние святые или, может, все это придумано… Может, и Евангелия не было; может, и Христа не было; а может, и Бога нет. Может, вообще ничего нет и это только в моей голове? И человек окончательно запутывается, потому что вместо веры и ее неизбежной спутницы – смирения он выбрал сомнение и гордость; гордость и сомнение. Этот скепсис, как ржавчина, разъедает все. А всего-то надо было прийти в церковь и спросить у священника: «А как мне правильно сделать? Вот мысль мне такая пришла, она правильная или нет?» И как он скажет, так и сделать, выбрав веру! Потому что когда человек смиряется, Бог не позволит ему впасть в грех. Совсем другое дело, когда брат, родители, жена, муж, духовник – сами от себя начинают давать совет. Тут я вправе быть настороже: мало ли что мне насоветуют… Но если я доверяю свои помыслы, о которых ничего не знаю, своему брату, говоря, что не знаю, как поступить,– то Бог никогда не позволит впасть в какую-то беду, обязательно выведет и исправит наш путь. Потому что Бог смиренным всегда споспешествует и дает благодать.

И дальше в 212-м абзаце Иоанн Кассиан Римлянин приводит несколько историй, которые говорят о том, что бывает с людьми, которые поверили своей мысли, своему помыслу.

Решение святого Антония подтверждается бесчисленными примерами. Вспомним о жалком падении старца Ирона. Он вдался в крайне строгий пост и глубокое уединение, и чтоб как-нибудь не нарушить их, по внушению врага, не стал приходить в обычные собрания пустынников по субботам и воскресеньям, где во взаимном собеседовании выяснялись разные пути и распутья жизни строгой. Обольстившись этим, будто добрым советом врага, он поддался ему еще в большем прельщении, – принял его за ангела, когда он явился ему в сем виде, и согласился, по его слову, броситься в высохший колодезь, – расшибся и на третий день скончался.

Вот и еще пример: два брата, вознамерясь идти в глубочайшую пустыню, положили не принимать иной пищи, кроме той, которую подаст Сам Господь. Когда, блуждая по пустыне, они изнемогли до того, что уже и двигаться не могли, напали на них мазики – дикий и жестокий народ; но видя их в таком жалком положении, сжалились над ними и предложили им хлеба. Один одумался и согласился принять хлеб, хоть и от человеков, но как от Господа посланных; подкрепился и остался жив. А другой упорно остался при своем решении – и умер от голода.

Вот еще: некто из строгих постников и уединенников счел себя достойным общения с небесными силами, – и враг не замедлил воспользоваться сим; стал являться ему, как ангел, давать откровения о делах и мыслях человеческих, производить в келье свет без светильника. Достигши сим путем полного к себе доверия, он велел ему наконец принести в жертву Богу сына своего, подобясь Аврааму. И это, конечно, было бы исполнено, если бы сын, видя необыкновенные приготовления, не догадался убежать.

Еще: в Месопотамии одного воздержника и уединенника враг довел до беспрекословной веры снам, представив ему в сновидении два народа: христианский с апостолами и мучениками во мраке, бесславии, скорби и плаче, – и иудейский с Моисеем, патриархами и пророками в лучезарном сиянии, в славе и радовании; склонил перейти во иудейство и принять обрезание. Довольно этих примеров, чтоб убедиться, что нерассудительность есть открытая дверь к падениям и пагубе.

Четыре случая заблуждения, когда человек доверился вполне благочестивым мыслям, а не мнению святых отцов. Четыре случая, когда человек принял добродетельный посыл, мотив; воодушевился подвигом и погиб, погиб физически. Что с такими случилось духовно, мы не будем размышлять, это не наше дело; но, очевидно, жизнь закончилась у них фиаско, потому что доверились себе. Каждый из них, если б спросил хоть кого-нибудь и поверил ответу, был бы избавлен от этой беды. Спасти их мог отказ от своего самодовольного мнения; но ведь каждый из них был доволен собой.

Тот, кто верил снам, считал, что он не простой человек, что сны ему открываются как Даниилу или Иосифу. «Раз я сны вижу, да они еще и сбываются, значит, я действительно не какой-нибудь там обыкновенный грешник. Очевидно, Бог обо мне особенным образом заботится» – так думал он. Другие приняли помыслы о том, чтобы их питал Сам Бог. Очевидно, они знали о пророке Илии и думали: «Ну вот, и нам, как Илию, будет Господь посылать голубя, ворона или какую-нибудь вдовицу. Нет, вдовица не пойдет, надо, чтобы Бог посылал прямо ангела Своего питающего. Мы такие же, как древние святые, мы вполне с ними соотносимся». Хотя во всех случаях из Ветхого Завета ни Илия, ни Даниил по своей воле ничего не делали, поэтому Бог о них и заботился. Эти же сделали по своей воле и погибли.

Или человек, который поселился в затворе опять-таки по своей воле: ему так захотелось. Преподобного Серафима Саровского в затвор отправил Бог, и все равно он доверил свои помыслы святым отцам, им уважаемым, как они к этому отнесутся. Поскольку они выслушали и подтвердили его мнение, он спокойно ушел в затвор и принял на себя обет молчания. И так всякий раз: когда человек верит своим мыслям – он гибнет; когда выносит пришедшие откровения на суд Божий – приобретает плод жизни.

Но в этих печальных и грустных сюжетах дело вовсе не в том, что это произошло давно: это не история, а состояние нашей современной жизни. Вот взять этого бедного старца Ирона. Сколько раз человеку приходит в голову мысль: «Не пойду я в церковное собрание, лучше буду дома молиться. Тут тихо, никто не мешает. Включу благочестивые песнопения, послужу сам вечерню, утреню, псалмы почитаю, помолюсь, никто не отвлекает. А что в храме? Суетня, толкотня, пакетами шуршат, орут во всю ивановскую эти хоры неправильные партесные. А у меня все тихо, спокойно, включу греческий или валаамский напев; или северные песнопения. Тихо, спокойно, без суеты, без криков, не надо мне Бортнянского, Веделя; по-простому, по-патриархальному постою со свечкой и помолюсь». И решил так и раз, и два, и три…

А потом человек думает: «А зачем мне вообще в храм ходить? Да и вообще в этих храмах все неправда. Знаю я, как священники живут: все у них на деньгах основано. Да там еще кто-то чаши протирает, кто-то не протирает. Лучше я один буду, подальше ото всех, без всяких искушений, без напастей: тишина, хорошо! Вот сегодня Бог меня как утешил на молитве: прямо слезы полились. Чувствую, благоуханием наполняется комната, значит – правильно все делаю. Вот когда я в храме был, там никогда такого не было, только ладан вонючий все мне дымом под нос. А тут благоухание настоящее, полноценное. Значит, Бог одобряет, буду вообще только дома молиться. Тут заходил панихиду заказать, да столько искушений с этой панихидой, не буду больше заходить вообще. Раз Бог меня дома поддержал и утешил, буду здесь находиться, молиться тихонечко, а они пусть завидуют. Батюшка тут намедни спросил: что не ходишь, не причащаешься? Знаю я его, завидует моему благочестию…»

Или вот на совместную трапезу собралась община, остались люди с батюшкой пообщаться. «Я не пойду: там разговоры, еда, супы, разносолы. Пойду лучше дома квашеной капусты с сухариками поем. Хорошо, что не объемся, потом отдохну и помолюсь. А что там? Болтовня да болтовня; сахар да чай, разные разносолы; да еще какие-нибудь запрещенные продукты. Нет, не пойду». Вот таких людей много. И человек сам принимает решение, ходить ему на собрания или не ходить; ходить ему на трапезу или не ходить. В итоге он отделяет себя от тех людей, которые могли бы ему помочь, у которых он мог бы хотя бы подслушать какую-нибудь фразу святого отца, которая бы его вразумила; ведь Бог стучится в сердце этого человека, но человек сам отделяет себя от собрания церковного, от общения с людьми, от откровения духовнику. «Что буду ему докучать? Своих проблем хватит у этого духовника. В конце концов, это моя мысль, буду ее думать. А ему не до меня, вон сколько народу у него стоит». И все – человек запутывается в собственном мнении.

Или взять эпизод об этих двух несчастных братьях, которые наложили на себя пост. Мало ли кто что говорит, особенно когда приходит пост: «Есть не буду вообще; только сухари и воду; только натуральные продукты, а хлеб на закваске, чтобы никаких мерзопакостных дрожжей там не было; буду есть только то, что полезно; в гостях есть не буду, потому что там скверная еда «с ешками»; и вообще они все грешники, поэтому, чтобы ГМО не подхватить, ничего есть не буду; буду сам себе готовить в простоте, сам буду выращивать, буду есть простую пищу». Это все приведет либо к недостатку сил, либо к осуждению других, к лицемерию – и душа погибнет.

Или скажет человек: «Все, работать не буду. Бог меня Сам прокормит, как-нибудь что-нибудь сделает: Илию-пророка питал, Онуфрия Великого питал; четырем отрокам в пустыне (из жития того же Онуфрия Великого) ангел Причастие приносил. Вот и я буду сидеть дома, молиться, а работа – это все суета, это с налогами связано, с ИНН, а я не хочу в этой суете принимать участие; мир пакостный, грязный». В итоге получается, что такого человека кормит мама или папа, бабушка или тетя, жена или дети. А сам он думает, что правильно принял этот самый помысел, нарушив тем самым заповедь: кто не работает, тот не ест (см. 2 Фес. 3, 10).

Например, взять эпизод с человеком, который чуть сына своего в жертву не принес. Мы же всегда ищем благодати: ангел с иконы улыбнулся, Христос рукой благословил, свет от Богородицы исшел, голубь вылетел из алтаря, чаша объята светом, сколько фотографий в Интернете чудотворных, мощи везде прославленные, чудотворные… Ищет человек чудес… и находит.

Дело не в мощах (они, несомненно, святые), а в том, что человек ищет чудес от этих мощей; не изменения своей жизни, не преображения своей воли, своего ума, а чудес. А зачем они? Ну вот пришел я к мощам праведного Симеона Верхотурского или Сергия Радонежского, и накрыла меня благодать (такое выражение обычно используется). Не знаю, стою я на небе или на земле (мне так кажется), реву, плачу или радуюсь. Выхожу из храма. Подходит ко мне пьяный человек и говорит: «Дай денег!» Я как наорал на него, нашумел: «Ты что такое говоришь? Ты видишь, я в благодати иду? Ты видишь, у меня крылья выросли? Как смеешь со своей вонью ко мне подходить?» Благодати, конечно, уже никакой нет, я же расстроился, разгневался. «Гнать надо всех этих нищих поганой метлой со всех святых мест. Только такие, как я, должны там присутствовать; которые понимают, переживают, чувствуют благодать. Жалко, домой надо ехать, там жена, дети, мама, работа. Как это все достало! Стоять бы тут и впитывать благодать, впитывать, впитывать…»

Сына в жертву мы, конечно, не принесем, не хватит нас на это; но мы часто думаем: как бы детей отдать маме, а самим поселиться в монастыре, где-нибудь в будочке, чтобы только стоять при мощах и черпать эту благодать; это ведь самое совершенное. Или возьмем доверие снам и видениям: когда мы верим всему тому, что нам привидится во сне (про батюшку, сестру, брата, епископа, духовника); плохое или хорошее, не важно, но мы этому верим безусловно. Все это всегда плохо для нас заканчивается, всегда вредно. А в итоге мы гибнем так же, как упомянутые здесь четыре человека. А исход только один: надо доверить свое мнение, свое представление другому человеку и принять то, что он скажет, как из уст Божиих.

Напомню еще раз случай с Паисием Величковским. Бог прислал к нему старца Василия. Василий не остался с ним, но и не забрал его с собой. Он ему сказал: «Если останешься один – погибнешь». Хотя помысел у Паисия был остаться именно одному: «Выживу, смогу, справлюсь; если нет наставников, то я должен быть один. Жил же Антоний один, Павел Фивейский, чем я хуже?» Если бы он не принял совета от своего наставника и не принял второго сопостника своего (хотя ему очень не хотелось), то не было бы у нас никого: ни старца Паисия, ни старца Игнатия (Брянчанинова), ни Феофана Затворника, ни Оптинских старцев, ни Паисия Величковского. Но он доверил свои мысли другому человеку – и вся его жизнь стала святой.

Записала Инна Корепанова