Читаем Добротолюбие. 5 июля. Курс ведет священник Константин Корепанов

Мы продолжаем читать второй том «Добротолюбия», слова преподобного Исихия о трезвении. Мы остановились на пятом абзаце, до конца его не разобрав. Напомню его:

Внимание есть непрестанное от всякого помысла безмолвие сердца, в коем оно Христом Иисусом, Сыном Божиим и Богом, и Им одним всегда, непрерывно и непрестанно дышит, Его призывает, с Ним мужественно ополчается против врагов, и Ему, имеющему власть оставлять грехи, исповедует свои прегрешения. Такая душа чрез призывание часто объемлет Христа, Единого тайноведца сердец, от людей же всех всячески старается скрыть свою сладость и свой внутренний подвиг, чтобы враг лукавый как-нибудь не дал удобного в нее входа злу и не уничтожил добрейшего ее делания.

Мы говорили, что главное, с чего начинается трезвение, – это внимание. Ключевыми являются слова: «внемли себе», то есть обрати внимание к себе. Наше внимание вместо того, чтобы быть обращенным в себя, всегда находится во внешнем: в других, в делах, событиях, явлениях, новостях, фильмах; оно всегда выходит за пределы нас самих, мы всегда погружены во что-то внешнее. В лучшем случае слова «внемли себе» мы исполняем тем, что следим за собой: а не грешу ли я?

И тут есть такая тонкость. Понимание фразы «внемли себе», как это понимали святые отцы, как это понимает Священное Писание и как понимаем мы, находясь по ту сторону опыта святых отцов, – кардинально отличается и приводит к очень нехорошим последствиям. Мы еще скажем об этом, и преподобный Исихий еще будет говорить об этом очень много.

Преподобный наблюдает не за тем, что он делает, а за тем, что происходит в его сердце: с каким сердечным устроением он сейчас что-то делает. И сердечное устроение показывает ему, добро ли то, что он делает, или не добро. Его волнует состояние сердца, которое он испытывает, а не конкретное действие, которое может быть оценено и как хорошее, и как плохое. Важно, что он чувствует в сердце.

Для человека, внимающего себе, внимательного к себе, очень важно, что именно он думает и чувствует. Человек, который еще не познал особенной специфики внутренней жизни, оценивает себя внешне, как бы со стороны смотрит на себя: что это я сейчас делаю? Вроде бы человек наблюдает за собой, вроде бы оценивает себя. Но есть принципиальная разница: он оценивает себя извне, как бы смотря на себя со стороны, а не изнутри, видя все именно так, как оно есть.

Если вы попытаетесь продумать, прочувствовать эту, в сущности, знакомую всем точку зрения на себя со стороны, то поймете, что это приводит в некоторых случаях к фарисейству и самодовольству, а в некоторых случаях как раз к неудовольствию собой, к неудовлетворенности собой и как следствие – к неврозу.

Вроде бы человек исполняет заповедь, вроде бы читает святых отцов, вроде бы, услышав заповедь, скажем, о самоукорении или о внимании к себе, старается это исполнить. Но потихоньку у него повреждается душа, он вечно собой недоволен, он считает себя неполноценным, никудышным, никчемным, становится излишне требовательным к себе и к другим. И чаще всего это заканчивается неврозом. Если же у человека все получается и он собой доволен, то это фарисей.

А отцы говорят о другом внимании к себе: не когда ты смотришь на себя со стороны, а когда смотришь на себя изнутри.

В книгах иногда это описывают (по крайней мере, в западной традиции это распространенная болезнь), и у нас это сейчас бывает (мне рассказывали): человек молится, а как бы внутренний наблюдатель всегда наблюдает со стороны и оценивает качество сделанной молитвы: «Хорошо помолился». Или: «Плохо помолился, очень плохо помолился». Или: «Вот сегодня замечательно помолился, была замечательная молитва». Люди понимают, осознают, что что-то неправильно, что этот наблюдатель мешает им молиться. Они, собственно, и пишут не для того, чтобы похвастаться, а чтобы поделиться своей болью, трагедией, бедой: что с этим делать? Куда этого вечного наблюдателя девать? Причем они понимают, что они сами наблюдают, но этот наблюдатель находится не внутри молитвы, а вовне, наблюдает со стороны.

Этого наблюдателя мы сами выкормили и вырастили, когда стали наблюдать за собой извне: то ли я делаю, то ли говорю, так ли выгляжу? Вместо того чтобы наблюдать за тем, что я чувствую, что переживаю внутри, о чем и писали святые отцы. Наша жизнь при этом внешнем наблюдателе чаще всего становится обыкновенным фарисейством (неврозы – это все равно маргинальные выхлопы неправильной духовной жизни).

Так как же достичь внимания внутри себя? Как правильно исполнить эту заповедь внимания к себе?

Преподобный Исихий несколько раз повторяет очень подробно: во Христе Иисусе, Сыне Божием, в Боге, Им, с Ним и благодаря Ему возможно такое внутреннее пребывание, такое трезвение, такое наблюдение за тем, что происходит внутри меня. Но это не от меня зависит. Я же не могу молитву произнести или еще что-то сделать –  и Господь исполнит мою просьбу, и я, благодаря Ему, буду находиться внутри себя, наблюдая за собой изнутри.

Мне рассказывают люди, что это возможно, что одного движения человеческого сердца бывает достаточно для того, чтобы ум перенесся внутрь сердца, встал там на страже и больше никогда оттуда не уходил. Это сейчас бывает, не с какими-то древними старцами, а со вполне молодыми и зрелыми людьми. Бог им это дает, и они даже и не знают, что они это получили. Потому они приходят и спрашивают: «А это что? Со мной что происходит?» Они даже не знают, как это получилось, они специально этого не искали, это само произошло.

Если это от человека не зависит, стало быть, и говорить не о чем. И писать, собственно говоря, нечего было. Да и ни к чему вообще эти пять томов «Добротолюбия» – закрыл и пошел. Мол, когда Богу угодно, когда Он захочет, когда Он сделает, тогда я и буду делать то, чему Он будет меня учить. Но поскольку Он этого пока не делает, я буду и дальше жить так, как могу: грешить, радоваться, предаваться удовольствиям. Пока Он не соизволит меня посетить.

Есть в пятом абзаце метафора, выражение, которое нам известно из молитв ко Святому Причащению. Преподобный Исихий пишет: Им одним всегда, непрерывно и непрестанно дышит. А слова молитвы называют Христа: «Ты – дыхание мое». Это сопоставимые вещи. Чтобы Иисус стал нашим дыханием, от нас самих как бы (подчеркиваю: как бы) это не зависит – это Его желание. Но Он-то желает этого. Он знает, что Он – наше дыхание, и хочет нас этим дыханием наполнить. Это Его единственное желание, Он ради этого пришел на землю, стал Человеком, умер на Кресте. Он ради этого был с нами необходимое число месяцев и дней, Он ради нас перенес невыносимое страдание, чтобы наполнить нас Своим дыханием, чтобы стать жизнью нашей, солнцем нашим, дыханием нашим, радостью нашей. Он этого хочет.

Стало быть, если по какой-то причине со мной этого пока не происходит, дело все-таки не в Нем. Он хочет. Почему же этого не происходит? Значит, что-то мы должны сделать. И вот преподобный Исихий здесь (и потом еще во многих своих словах о трезвении) указывает один-единственный способ, по которому это возможно: сокрушение и смирение. Здесь он говорит: непрестанно дышит, Его призывает, с Ним мужественно ополчается против врагов, и Ему, имеющему власть оставлять грехи, исповедует свои прегрешения.

Дальше он будет больше об этом говорить, особенно много мы услышим в седьмом абзаце. Но здесь он начинает этот непрестанный разговор: чтобы Бог стал моим дыханием, чтобы Христос коснулся меня, жил со мной и Его благодатью и силой ум мой встал на страже сердца моего (что и есть, собственно, трезвение), это достигается сокрушением и смирением. Сокрушенный человек требует утешения. Когда мы сокрушаемся перед Богом, Он дает нам Утешителя. Поэтому и сказано, что сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит (Пс. 50, 19). Утешителем, Духом Святым, Христос вселяется в сердца наши, вернее – утверждает Свое присутствие в сердце нашем, вселившись туда в день крещения. Он возрастает в нас действием Святого Духа,
Который сходит на нас как Утешитель, чтобы утешить нас в скорбях, сокрушении и плаче. И именно Дух Святой является дыханием, которым мы дышим, дыханием Христа. В Духе Святом мы дышим Христом.

Поэтому чтобы жить Духом Святым, чтобы Христос стал нашим дыханием, необходимо не просто раскаяться в сегодняшних грехах, а пребывать в сокрушении и смирении, чтобы Дух Утешитель непрестанно обновлял присутствие наше во Христе и присутствие Христа в нас. Внимание и не появляется именно потому, что мы не сокрушаемся. Не сокрушившись, мы не смиряемся. А не сокрушаемся мы потому, что не знаем своих грехов, а о тех, что знаем, не сокрушаемся.

Одно из самых читаемых молитвословий любого современного христианина – 50-й псалом. Многие люди знают его наизусть, многие произносят по нескольку раз в день. Собственно, что это за псалом? Это покаяние Давида о своем грехе. И он плачет непрестанно, он так и говорит: Грех мой предо мною есть выну (всегда) (Пс. 50, 5). Это не раскаяние человека, который думает: «О, согрешил. Помолюсь – грех простился». Это псалом, который записан кровью сердца после многих недель плача. Это вылилось в псалом не мгновенно, как у трубадура, а после многих недель, а то и месяцев плача, став песнью всякого кающегося человека. Человек (Давид) свидетельствует о том, что он плачет всегда.

Почему апостол Петр плакал каждый день, слыша крик петуха? Все же ты уже апостол, Христос уже воскрес, место в раю тебе обеспечено, ты будешь судить колена Израилевы. Чего тебе плакать? Все прощено. А он, слыша пение петуха, плакал. Он не мог забыть свой грех. Не потому, что грех не прощен, а потому, что только пребывание в сокрушении и смирении позволяет человеку непрестанно быть в благодати Святого Духа. Только плач о своих грехах очищает и открывает сердце, только плачем мы удерживаемся в благодати Святого Духа.

Поэтому апостол Петр в своем Втором послании и написал очень длинный отрывок, который как раз и является фундаментальным свидетельством о непреложности и необходимости непрестанного (а не от случая к случаю, формального) покаяния.

Как от Божественной силы Его даровано нам все потребное для жизни и благочестия, через познание Призвавшего нас славою и благостию, которыми дарованы нам великие и драгоценные обетования, дабы вы через них соделались причастниками Божеского естества, удалившись от господствующего в мире растления похотью: то вы, прилагая к сему все старание, покажите в вере вашей добродетель, в добродетели рассудительность, в рассудительности воздержание, в воздержании терпение, в терпении благочестие, в благочестии братолюбие, в братолюбии любовь. Если это в вас есть и умножается, то вы не останетесь без успеха и плода в познании Господа нашего Иисуса Христа. А в ком нет сего, тот слеп, закрыл глаза, забыл об очищении прежних грехов своих (2 Пет. 1, 3–9).

Получается простая вещь. Все эти добродетели: рассудительность, воздержание, благочестие, братолюбие, любовь – плод того, что я помню; стало быть, оплакиваю, а оплакивая, очищаю свои прежние грехи. Постепенно оплакивая все это, я вхожу в подлинную нищету духовную. Я плачу, оплакиваю – и очищаюсь.

Поэтому и важно исповедовать свои грехи Богу, а не священнику, который только свидетель этого плача. Если мы плачем перед Богом всегда, помним о своих грехах всегда, а не пытаемся вспомнить о них перед исповедью, тогда мы будем плакать перед Богом на исповеди (что и требуется), а не просто говорить грехи священнику.

Вот это состояние и есть искомое: купель покаянная (как называют отцы), которая омывает, очищает, баня водная паки бытия, где вместо крещения очищающей средой являются слезы. Входя в эту самую купель, пребывая в этой купели, постоянно измываясь собственным плачем (не всегда слезами, но постоянным сокрушением и смирением), мы постоянно, неразрывно, непоколебимо пребываем в благодати Святого Духа, которая и учит нас всему, и смиряет, и очищает (и посредством слез, и посредством скорбей). Все это действие благодати, которая и вселяет Христа в сердца наши.

Мы живем Им и в Нем, а Его силой (в этом смысл) и устанавливаем свое внимание внутри собственного сердца. Когда человек начинает по-настоящему сокрушаться о своих грехах, а потом старается сохранить себя непрестанно в этом деле и тщится, чтобы именно в этом деле и сохранить себя, ни о чем другом не помышляя, то трезвение постепенно становится неотъемлемой чертой его духовного состояния, неотъемлемым качеством его жизни.

Но если я знаю свои грехи, оплакиваю их и этот внешний наблюдатель никуда не делся, он говорит: «Плачь, плачь. Хорошо! Молодец! Ох как загнул! Очистит тебя Бог, не переживай!» Это не покаяние, это мы играем в покаяние как в театре. Когда нам по-настоящему стыдно – никакого внешнего наблюдателя нет. То есть на самом деле мы и грех-то свой оцениваем как бы со стороны. А надо увидеть свои поступки во всей их безусловной глупости, постыдстве, гордыне, мерзости, самости, превозношении, какой-то несусветной омерзительной кощунственной безобразности. Так мы можем увидеть только изнутри.

Когда мы видим грех снаружи, мы говорим себе: «Ну да, согрешил. Но я вижу миллион других, как они грешат. Я еще не так грешу». Нет подлинного покаяния. Я знаю, что согрешил, говорю: «Да, батюшка, грешен». Или: «Господи, грешен». Но со стороны вижу себя и понимаю, что грешен не более других.

Подлинное сокрушение начинается тогда, когда я хочу увидеть, стараюсь увидеть грех не снаружи, как некое недоразумение, простительную слабость или что-то извинительное, а изнутри: входя внутрь себя, вижу грех изнутри греха. Я ж его делал, не дядька. Когда я вижу его изнутри, я содрогаюсь от ужаса: «Вот это я? Я внутренний – безобразнейшее существо на свете, хуже меня просто нет никого».

Но мы смотрим со стороны, сравниваем с другими и понимаем, что есть хуже. А когда мы заходим внутрь себя, то изнутри видим только самих себя. Других мы видим снаружи. Когда мы сравниваем свой грех, увиденный изнутри, с чужим, который видим снаружи, то понимаем: «Да они же просто ангелы, дети. Вот я по-настоящему отвратительный, омерзительный, гнуснейший человек». Но для этого надо увидеть грех изнутри. Это и будет подлинное покаяние.

Записала Инна Корепанова