Читаем Добротолюбие. 29 июня

Курс ведет священник Константин Корепанов.

Мы продолжаем читать наставления преподобного Иоанна Кассиана. Следующая страсть, которую он разбирает, – страсть гнева, борьба с гневом. Восемьдесят шестой абзац:

Да будет убо монах, стремящийся к совершенству и подвигом духовным законно подвизаться желающий, чужд всякого движения страсти гнева и ярости, слыша, что заповедует ему избранный сосуд: «всякая горесть, и гнев, и ярость, и клич, и хула, да возмется от вас со всякой злобою» (Еф. 4, 31), – который, говоря: «всякий гнев да возмется от вас», не изъял из-под такого приговора никакого движения гнева, будто необходимого или полезного. Почему монах и поспешая, если необходимо, врачевать согрешающего брата, пусть делает это так, чтоб, когда заботится подать лекарство страждущему очень легкой, может быть, лихорадкой, разгневавшись, не ввергнуть себя самого в худшую того болезнь ослепления. Ибо тому, кто хочет залечить рану другого, надо самому быть здоровым и свободным от всякой болезни, чтоб не сказано было ему оное Евангельское слово: «врачу, исцелися сам» (Лк. 4, 23), – также: «что видиши сучец, иже во оце брата твоего, бервна же, еже есть во оце твоем, не чуеши? Или како речеши брату твоему: остави, да изму сучец из очесе твоего, и се бервно во оце твоем?» (Мф. 7, 3–4) (Известная фраза из Нагорной проповеди.)

Казалось бы, с монахами все понятно. Монахи по определению кроткие и смиренные. Но мы же не монахи, мы не живем и не должны жить их жизнью, поэтому не будем читать Иоанна Кассиана – он для монахов пишет. Да и Иоанна Лествичника, и Симеона Нового Богослова, и Григория Паламу, и, пожалуй, всех старцев XIX–XX веков читать не будем, потому что они тоже пишут для монахов. Будем читать только Иоанна Кронштадтского – он не для монахов.

Но интересная вещь: выясняется, что и Иоанн Кронштадтский пишет о том же. Хотя он, как и всякий человек, тоже мог разгневаться, выйти из себя, но тут же прибегал к покаянию и омывал этот грех слезами. И он писал, что гнев для христианина недопустим совсем; тем более – для постоянно причащающегося Тела и Крови Иисуса Христа.

Ведь упомянутые слова апостола Павла относятся не к монахам, они относятся к христианам, к каждому христианину. Но мы уверены, что нам невозможно не гневаться. Мы уверены, что гнев – это нормальная реакция здорового человека на ту ситуацию, на тот мир, в котором этот человек живет. Достаточно послушать новости, выйти на улицу, сходить в магазин (даже если он находится в том же доме, где ты живешь), сходить на работу, сесть в общественный транспорт или выехать на собственном автомобиле на улицы города – и человек начинает гневаться. Потому что люди ездят не по правилам, правил никто не соблюдает, ездят как хотят, сорят, мусорят где хотят, ругаются как хотят, слова говорят какие хотят, правил своих не исполняют, каждый норовит что-нибудь нехорошее на своем месте сделать, никто не улыбается, не здоровается, обвешивают, обштопывают, грубят, хамят. Как не гневаться на такое положение мира? Ты начинаешь понимать, как много в мире зла, и начинаешь на него реагировать. Возмущение неправдами этого мира, возмущение ложью, гордостью, злом этого мира рождает гнев.

Мы возмущаемся тем, что все плохо, и все не так, как нам хочется. Нам хочется, чтобы подъезды были чистыми, красиво отремонтированными, чтобы в трубах всегда бежала горячая и холодная вода, чтобы соседи здоровались и улыбались. Чтобы бомжей не было, вони в подъезде не было, чтобы нищих не было, чтобы пьяных не было. Чтобы все продавцы радовались тому, что мы приходим в магазин, а в магазине всегда было чисто и продукты были свежими и дешевыми. Чтобы в транспорте всегда было чисто, чтобы автобусы были новые и ездили бесшумно, чтобы там были замечательные  и предупредительные водители, ездящие по всем правилам дорожного движения. Чтобы кондукторы были красивые, молодые, счастливые и радостные, готовые всегда простить человеку, если он пытается проехать без билета, заплатив эту сумму из своего кармана. А мы будем радоваться и умиляться тому, что есть такие замечательные люди. Мы все этого хотим.

Причем мы возмущаемся меньше, если не знаем, что такое где-то есть. Как только мы узнаём, что где-то все-таки есть чистые подъезды, нет пьяных, ходят новые автобусы, кондукторы улыбаются и платят из своего кармана, наше возмущение становится сильнее, потому что мы понимаем, что где-то люди этого добились.

Наше возмущение представляется нам праведным, законным, обусловленным неправильной жизнью мира, неправильным поведением в этом мире людей. На самом деле мы не задумываемся, что мы возмущены просто тем, что это лишает нас комфорта. Нам кажется, что мы возмущены неправдой. Поначалу так всем кажется, пока человек не начнет обращать внимание на себя.

Как только человек начинает обращать внимание на себя, он понимает, что исправить других невозможно. Если я себя исправить не могу, как же тогда я могу исправить другого? Человек, познавший себя, свою немощь, свой грех, уже спокойнее относится к неправдам других. Но в том-то и дело, что человек возмущается и гневается потому, что не видит себя; он видит недостатки других, причем недостатки, которые лишают его комфорта. По чистому подъезду ходить легче, приятнее, комфортнее, а тут все неприятно. И мы терпим до поры до времени, пока кто-то не сделает нам совсем какую-то гадость.

Вот это стремление к комфорту, чтобы было так, как я привык, как мне нравится, как мне удобнее, порождает наше возмущение, что люди создают нам неприятности, делают нам неудобно.

Когда мы подрезаем кого-то на дороге, мы можем даже этого не заметить, а если и заметим, то говорим: «Ой, прости, брат, я нехорошо сделал». Но когда нас подрезают, мы говорим: «Кто дал вам право? Кто так вообще ездит? Вы с ума сошли?» Разгневавшись, пытаемся что-то высказать, а то еще и догнать и завязать какой-нибудь конфликт.

Если мы бросаем мусор на улице, то возмущаемся тем, что нет урны. Мы бросили бы куда надо, но урны нет – приходится бросать куда придется. Но когда мы видим валяющийся мусор, мы возмущаемся тем, что люди бросают там, где бросать нельзя: «Мусорки, что ли, нет?»

Мы не следим за собой, а каждый мог бы по совести посмотреть, насколько он добросовестно исполняет свои обязанности. Каждый думает, что он, конечно, поступает добросовестно, поэтому возмущается недобросовестностью других. Вот если бы он увидел, что сам-то он не так уж и добросовестен...

Например, в течение рабочего дня он пару раз пообщался в социальной сети с друзьями; недолго, минут по пятнадцать с каждым; может, полчаса. Ну надо же было ответить человеку! Еще пару раз сходил покурить минут на пятнадцать. Вот уже и час рабочего времени. Подумаешь; все так делают, ничего особенного. Но, в сущности, это недобросовестное исполнение своих обязанностей и неправильное расходование рабочего времени. А когда другие делают так же, нас это раздражает, мы гневаемся.

Наше возмущение, наш гнев (если бы мы могли это увидеть) всегда порождены нашим неведением в отношении собственных слабостей и нашим стремлением к комфортному бытию (так, как мы его понимаем).

Но можно посмотреть и еще глубже. Нас раздражает мир, в котором всё не так: люди не те, время не то, ценности не те. Монахам хорошо – они живут вдали от мира, у них мира нет, поэтому им можно и не гневаться. А я живу в этом дурацком, дебильном, мерзком, отвратительном, гадком мире, поэтому имею полное право возмущаться всеми несообразностями, которыми этот мир богат, которыми этот мир мучит.

Но почему нас мир раздражает? Мы в нем живем, и он нас раздражает. Потому, что это наш дом, в нашем доме непорядок. Нас раздражает то, что мы живем в некомфортных условиях, мы живем в мире, а он некомфортный.

Например, никто не возмущается тем, что на окнах тюрьмы стоят решетки. Человек понимает: тюрьма есть тюрьма. Никто не возмущается тем, что еду охранник передает через дверь или через окошко, и эта еда – далеко не ресторанная. Человек ничего не ждет, он понимает: тюрьма есть тюрьма.

А мы ждем, чтобы мир превратился в рай. Наш гнев обусловлен тем, что мы хотим, чтобы в этом мире был рай, чтобы здесь были ангелы и святые люди. Кроме нас, разумеется, – мы-то можем себе позволить быть грешниками. А все остальные должны быть праведными, терпеливыми, справедливыми, мужественными, сильными, умными и так далее. А мы можем позволить себе быть какими хотим. Мы нервничаем по поводу этого мира, потому что этот мир нам дорог, мы его любим, а он не платит нам взаимностью.

Этот мир трудный, в нем жить трудно, здесь все плохо. Почему здесь все плохо? Да потому, что страна у нас такая, люди у нас такие, время у нас такое, соседи у нас такие, президент такой... Мы ругаемся, возмущаемся, потому что нам это не нравится; мы хотим, чтобы были другие, комфортные, условия существования. Мы хотим, чтобы у нас было то, что мы могли бы называть раем, чтобы ничто нас не раздражало, чтобы нам ничего не надо было терпеть, ни с чем не нужно было смиряться, чтобы некто предугадывал и исполнял любой наш каприз, любое наше желание.

Мы любим этот мир, наш дом здесь, и мы здесь хотим жить комфортно, а он некомфортен. А почему он некомфортен? Потому, что здесь царствует зло. А оно может перестать здесь царствовать? Ведь на самом деле любой христианин знает: мир лежит во зле. И это зло этот мир однажды сожрет. И никогда не было, никогда не будет и быть не может мира, который был бы комфортен для человека по-настоящему верующего. Так и Христос говорит: В мире будете иметь скорбь (Ин.16, 33). Апостол Павел говорит: Все, желающие жить благочестиво во Христе Иисусе, будут гонимы (2-е Тим. 3, 12). То есть так или иначе нам в этом мире будет плохо. Нам должно быть плохо, потому что это не наш дом; наш дом у Бога. Мы странники и пришельцы на этой земле.

Например, пришел человек в гостиницу (конечно, сейчас все избаловались хорошими гостиницами, как будто забыли, какими они были в советское время), а там пятно на стене. Какая ему разница? Ему только ночь переночевать, поэтому он не пытается возмущаться тем, что это пятно здесь есть. Нынешний человек, конечно, возмущается, потому что платит деньги, чтобы было комфортно. Но, в сущности, человек остановился в гостинице, а потом идет дальше: не все ли ему равно, как здесь все обустроено?

Мы пришли в этот мир, где мы странники и пришельцы. Наш дом на небесах, мы уйдем домой, где будем жить вечно. Чего же нам возмущаться тем, что этот мир, лежащий во зле, место нашей ссылки, нашего заключения, место подвига, смирения, терпения, молитвы, очень неудобен для нашего существования? Он и должен быть таким. И мы не должны любить мир, мы должны любить людей в этом мире. Но любить людей именно таких, какие они есть. Не идеальных людей, а вот этих, живых, молясь за них, помогая им, жалея, милуя, прощая, переживая вместе с ними, поддерживая их, вдохновляя, утешая. Когда надо, вразумляя. Мы должны любить этих людей, а мир, в котором они живут, должны ненавидеть.

Об этом говорит апостол Иаков: Прелюбодеи и прелюбодейцы! Не знаете ли, что дружба с миром есть вражда против Бога? (Иак. 4, 4). Таким образом, наш гнев в отношении тех событий, которые происходят в этом мире, показывает, что мы хотим, чтобы уже здесь наступило место нашего отдыха и упокоения, чтобы здесь было хорошо, чтобы в этом мире не было ни болезни, ни печали, ни воздыхания. Но это только там, в другом месте, а здесь – страдания, страдания, скорби и снова страдания.

Вот когда мы это осознаем, тогда понимаем, что христианин – это человек, который взял крест и идет за Христом. А раз так, значит, понимаем, что в этом мире не все так, как нам нравится. Иначе в чем крест? Пьяный сосед, или молодой человек, слушающий музыку до ночи, или бомж на лавочке у подъезда – это все вызов нашему сердцу: насколько мы христиане? Насколько мы можем быть разумными, мудрыми, молитвенными, долготерпеливыми, милосердными, внимательными, способными служить, помогать, терпеть, любить, молиться…

Мы должны всегда помнить о том, что из всего этого и складывается наш крест, и мы должны что-то со всем этим делать. Но гнев показывает нам, что мы делать с этим ничего не хотим; мы хотим, чтобы этого не было: чтобы люди исправились, чтобы дождь перестал идти, чтобы лето было теплое, трава зеленая, чтобы соседи были милыми и добрыми людьми. Мы не хотим изменять себя в смирении и молитве, чтобы стяжать любовь. Мы хотим, чтобы изменился мир. И нам никогда не построить башню, про которую говорит евангелист Лука в четырнадцатой главе (см. Лк. 14, 28–30); мы не готовы к этому, мы не можем отречься от себя, нам нравятся наши прихоти.

Но это еще не все, что говорит здесь Иоанн Кассиан. Он говорит и о другом: о ситуации, вполне доступной и монахам, и мирянам. Ведь чаще всего мы гневаемся на брата, на конкретного человека, пытаясь его чему-то научить. Мы и на коллективное бессознательное сердимся, но чаще всего сердимся на конкретного человека: он плохой, он должен быть другим. И в сердцах ему об этом говорим.

Но гневаться на человека, который ведет себя неправильно, подобно тому, что бить больного человека за то, что он болен. «Давай я тебя побью – глядишь, вылечишься. Давай я на тебя поору, повозмущаюсь, погневаюсь – и ты станешь другим». Причем ладно, если бы это было один раз, но люди делают это годами. Хотя видят, что гнев ни к чему не приводит: сколько бы ни кричал на своего ребенка, что он такой-сякой, уроки не делает, он их как не делал, так и не делает. Значит, гнев не работает, этот метод бесполезен. Но мы гневаемся и гневаемся...

Значит, мы гневаемся не потому, что хотим реально что-то исправить, а нам просто нравится это состояние возмущенной правды. Вместо того чтобы найти способ, что сделать для своего ребенка, чтобы он полюбил учебу, мы просто орем – как бы всё сделали, ничего при этом не делая. Мы повозмущались, и совесть наша успокоилась. Вместо того чтобы сидеть с ним часами, вникая в него и в учебники, мы просто на него наорали, и совесть наша успокоилась: «Я же воспитываю его». Значит, на самом деле мы льстим себе, нам просто приятен такой способ поведения.

Апостол Павел ясно говорит (что мирянам, что монахам): «Если хотите кого-то исправить, то должны это делать в духе кротости. Вразумляй брата своего в духе кротости, наблюдая за собой, чтобы не быть искушенным (см. Гал. 6, 1). Вы, сильные, должны носить немощи немощных и не себе угождать (см. Рим. 15, 1)».

Гневаясь, мы не только не лечим человека, которого хотим исправить, но и себя калечим, ибо убиваем в себе Бога, убиваем любовь, изгоняем благодать и дух мирен. И человека, на которого возмущаемся, кричим, тоже калечим.

Только вера, любовь, терпение могут что-то исправить, вылечить человека, поправить его духовное здоровье. Но для этого нужен труд, в первую очередь – труд молитвенный. А мы всегда стараемся сделать проще: накричал – и пошел дальше, не вмешиваясь в жизнь этого человека.

Записала Инна Корепанова