Читаем Добротолюбие. 27 июля. Курс ведет священник Константин Корепанов

Мы продолжаем читать наставления святого преподобного Иоанна Кассиана. Сегодня начнем разговор про уныние. Прежде чем сказать об унынии, еще несколько слов о борьбе с духом печали, которому единым текстом посвящены сто первый и сто второй абзац наставлений. Сто первый мы читать не будем, но, по сути, это единый текст со сто вторым:

Этим наияснейше доказывается, что не всегда по вине других возбуждаются в нас острия прискорбности, но паче по собственной нашей, потому что мы сами в себе носим причины всех прискорбностей, именно в семенах страстей, которые, как только оросит душу нашу дождь искушений, тотчас прорываются в ростках и плодах своих. Никто никогда не понуждается ко греху, хотя бы дурной пример других возбуждал его к этому, если он не имеет сокрытой в сердце своем материи того греха. Никак нельзя верить, чтобы, например, кто, когда только внезапно воспринял страсть срамного похотения, не зная ее прежде, когда взглянув на красивую женщину, поражен был ее красотой. Но надо паче полагать, что если он при этом вожделел ее, то это потому, что воззрение на нее вывело наружу скрывающуюся внутри болезнь. Почему нам надо на то преимущественно обратить свое попечение, чтобы свои очистив страсти, и свои исправить чувства и расположения.

Категорическая мысль потрясающе точна, конкретна (хоть и не совсем о печали), что если мы склоняемся на какой-то грех, то только потому, что этот грех мы и хотели. То есть (здесь он приводит случай с красивой женщиной): если, например, я, будучи приглашен в гости, не смог вынести красоты накрытых там яств и переел, то виноват не стол, не хозяева. Стол и хозяева всего лишь, по воле Божьей, выявили скрытую во мне страсть. Как мы уже говорили в прошлый раз, когда уединенник  не видит эти страсти. Стол выявил эти страсти.

Можно было и не искуситься. Можно было сидеть со смурным лицом и кушать тихонечко корочку хлеба, но при этом осуждать всех чревоугодников: «Кто придумал все эти столы, блюда? Какой маразм, какой разврат… Ведь всегда можно покушать, тихонечко черный хлеб, помакав его в теплую воду, – этого вполне достаточно. Что они тут устроили?! Еще христиане называются! И в этом они проводят всю свою жизнь! Господи, какое счастье, что я живу в уединении, что я не такой, как эти маразматические объедальщики!»

Можно так сидеть, но суть не меняется: в тебе страсть объедения есть. Ты научился ее скрывать, но ты такой же, потому что осудил тех, кто объедается. Ты научился ради тщеславия, которое значительно сильнее в тебе, чем страсть чревоугодия. Но она в тебе есть, и ты ее увидел. Просто она стыдится себя показать, потому что ты очень любишь производить впечатление на других и на себя. Ты – гордец, высокомерный человек, и это в тебе сильнее чревоугодия, но это не значит, что в тебе его нет. Если бы в тебе не было чревоугодия, ты даже не заметил бы, что они едят. Ты просто ел бы свой хлеб, наслаждаясь этой пищей, считая, что у каждого – свои вкусы: кто-то любит сырокопченую колбасу, кто-то черный хлеб. Просто бы это не заметил, был бы радостен, мирен и спокоен, ибо ты был бы в Боге.

В результате ты показал сам себе, насколько ты страстен. Ведь цель христианской жизни – стяжание благодати, стяжание Бога в себе, а не отказ от еды, стяжание Бога в себе, а не отказ от женщины, стяжание Бога в себе, а не отказ от собственности. На самом деле человек должен жить с Богом, вместить в себя Христа – в этом смысл христианской жизни. Христос, живущий в человеке, поведет его путем подвига, и каждый в свою меру от чего-то будет отрекаться. В каком-то смысле от каких-то запретных удовольствий с женой; или лишней собственности, от которой можно отказаться, чтобы дать нищим; или от лишней еды, соблюдая все посты и положенное воздержание, постоянно заботясь о том, чтобы воздерживаться, ограничивать себя, давая себе только необходимое, допустимое, а не объедаться и не упиваться. Но главное – это именно Христос, живущий в человеке, а не просто отказ от всего, что есть в этом мире. Как говорил апостол Павел: всего лишь только вид смиренномудрия, а не полное смиренномудрие.

Даже если мы отказались от всего на свете, но любви не имеем в Духе Святом к ближним и к Богу – это не имеет никакого смысла. Об этом апостол Павел ясно говорит в Послании к Коринфянам: даже если мы в жертву себя принесли, сгорели ради Христа, но любви к поджигателям не имеем – нет в этом никакой нам пользы. Потому что смысл христианства не в том, чтобы только отречься, а в том, чтобы стяжать. И это стяжание соразмерно с отречением, но оно не определяется только отречением. Оно зависит от многих других важных причин, поэтому так важно, чтобы внутри нас был Бог, а не просто от чего-то бесконечно воздерживаться. Если мы, воздерживаясь, осуждаем тех, кто не воздерживается, совершенно ясно, что дело это бесполезное, ибо Бога в нас нет. Бог свидетельствуется любовью к людям, миром в отношении с людьми, а не тем, что мы в чем-то себе отказали.

Но все-таки сто второй абзац Иоанна Кассиана говорит в отношении к печали. Дело в том, что печаль всегда паразитирует на страсти, проявляет то, что у нас есть страсть. Когда мы от чего-то опечалились, то это произошло не иначе как потому, что нами владеет какая-либо страсть.

Если не разбирать каждую страсть, которой мы боримы, в отдельности, то в целом – мы любим мир. Мы любим жить в этом мире. Да, мы немножко бережемся, конечно: каких-то страшных вещей не делаем, каких-то страстей не допускаем, каких-то срамных грехов стараемся не творить, но в целом мы любим этот мир. Мы любим жить здесь. Конечно, мы надеемся, что нас Господь однажды упокоит в Царствии Своем, но пусть это будет как можно позже, как можно меньше скорбей при этом будет, чтобы тихо, спокойно лет в сто двадцать, чтобы все было без скорбей, неприятностей, болезненностей, когда мы скажем: «Ладно, я уже устал жить, пусть Он меня возьмет и упокоит в Царствии Своем». Мы все – так или иначе, больше или меньше – об этом мечтаем.

Это неправда. Вся эта ситуация говорит о том, что мы любим мир. А любовь к миру, по слову апостола, есть вражда против Бога, она противоречит любви к Богу. «Не любите мира, ни того, что в мире», говорит апостол. И Иоанн Богослов об этом говорит, и апостол Павел, и апостол Иаков – и Христос об этом говорит: «Кто не отвергнется всего, кто не возненавидит саму душу свою – не может быть Моим учеником». Отвержение от мира начинается в момент нашего крещения – мы отрекаемся от всего зла, которым пронизан мир. Выйдя из купели, мы содержим в себе силу иного Духа, Который не от мира сего. Этот Дух учит нас умирать для жизни мира, не жить по-мирски. А мы не хотим. И тогда, когда Бог вмешивается в эту жизнь и что-то от нас забирает, – мы печалимся. Эта печаль обнаруживает, что на самом деле мы любили то, что от нас забирают. В этот момент мы видим не Отца, Который хочет сделать нас Своими детьми, не Бога, отодвигающего от нас погибель, не Спасителя, стоящего между нами и пропастью, в которую мы чуть не свалились, – мы злимся, что у нас забрали приятное некое делание, удовольствие. Мы воспринимаем это состояние вне Его Промысла, Его заботы, вне Его любви, поэтому  печалимся. Этой печалью показываем, что мы страстно любим мир, и эта печаль показывает, что мы не правы. Мы не доверяем Богу, не уповаем на Него, не любим Бога. Мы любим мир, а значит, Бог прав в Своем суде, отобрав у нас нечто, лишив нас кое-какой приятной нам вещи. Он этим направляет нас к Себе. Он говорит: «Забудь об этом и взыщи Меня. Я – твоя жизнь, радость, утешение, твое все, ибо если ты не возлюбил Меня всем сердцем твоим, как будешь спасаться?»

На эту тему есть замечательная иллюстрация из фильма «Остров». Конечно, там речь идет о монашествующих людях, пусть и с большим милосердием, но порой также Богу приходится вмешиваться, чтобы забрать у нас то, что становится нашей прелестью, жизнью, радостью и утешением. Он забирает это, чтобы мы всё искали только в Нем. Человек, который поистине возлюбил Бога всем сердцем, становится беспечальным.

Дальше Иоанн Кассиан переходит к описанию духа уныния. Сто девятый абзац очень большой, практически почти на полторы страницы, даже чуть побольше. Мы целиком его читать не будем, но там он описывает очень точно дух уныния. Надо понимать, что уныние бывает двух видов. Первый вид – это то уныние, которое бывает с подвижниками, его здесь описывает Иоанн Кассиан: людей, которые уже так или иначе осознанно ушли от мира, понимают, что мир – это плохо; страсти, зло, суета, скверна этого мира ими отринута; естественно, не до конца, но, по крайней мере, они этот рубеж прошли и стали что-то ради Христа делать, но с ними бывает уныние. Оно обусловлено неполнотой отречения, тем, что мы все-таки Бога любим поначалу очень мало, гораздо больше любим себя. Подвиг – это своеобразная любовь к себе, поэтому мы устаем от этого подвига, тяготимся им и очень сильно в этом подвиге надеемся на себя, на свои силы, почти все приписывая самим себе. Естественно, уныние как плод самонадеянности, гордыни, нелюбви к Богу, скрытой, завуалированной любви к миру себя проявляет.

Второй вид уныния, о котором здесь не пишет Иоанн Кассиан, бывает у мирских людей, которые только узнали о Боге, о Христе, пытаются читать Евангелие, что-то делать ради Христа, каким-то образом  в храм походить, где-то посты соблюдать, где-то причащаться, исповедоваться, с какими-то страстями побороться. Второй вид уныния бывает у мирских людей. Он связан с тем, что человек отказывается от привычных удовольствий, а радости общения с Богом еще не получил. Он отказался от того, что скрашивало тяготы его жизни, бытия, существования, а того, что пришло бы на место этих отрезанных, усеченных радостей, у него нет. Поэтому жизнь становится унылой, действительно постной, безрадостной, серой. Но беда не в том, что она сама по себе такая, потому что человек как бы играет в христианство, думает, мол, сейчас я кусочек пирога не съем – и сразу у меня радость появится. А она появляется только у людей, которые перешли Рубикон, действительно поняли, что Бог – это все, что Ему не надо немножко поработать, немножко не поработать, что к Нему надо пойти всецело, целиком выйти навстречу Ему и сказать: «Господи, Ты – все мое, я иду к Тебе».

Пока человек этого не сделает, но уже от каких-то радостей отрекается – его мучает уныние. Это уныние правильное, оно неизбежно. Человек должен пережить момент, когда он отрекся от неправильных радостей, но правильные еще не получил. Прожить эту скудость, показывая, что он осознал, что все радости мира – неправильные, ложные, нехорошие. Он отрекается от них не потому, что кто-то этого требует, этого ждет, а потому, что понял: в них нет жизни, а он хочет жить по-настоящему. Этот момент – разницы во времени, когда человек отрекается от мирских радостей и удовольствий, а духовные еще не стяжал, может быть разный: у кого-то пять дней, у кого-то пятнадцать лет. Но это уныние от времени отказа от мирских удовольствий до времени получения радости общения с Богом – неизбежно. Его надо прожить, сколько бы ни пришлось: хоть пять дней, хоть пятнадцать лет, но его надо выжить; пройти мимо него, перепрыгнуть его нельзя, нельзя сразу, мгновенно, отрекшись от пьянки с друзьями, тут же получить радость от хождения в храм – так не бывает. Это уныние, которое человек должен прожить, нельзя миновать – это неизбежная станция на пути к Богу, когда умирают мирские радости и удовольствия, а время духовных не пришло.

Но вернемся к тому, что описывает Иоанн Кассиан. В сто девятом абзаце он описывает очень подробно, как проявляется уныние. Мы можем узнать очень много из того, что с нами происходит. Например, он пишет:

Отвращение к месту, на котором я осуществляю свой подвиг.

Еще раз подчеркну, это касается только подвижников, которые уже перешли Рубикон, уже стали христианами, для которых обычные мирские радости давно закрытая тема. Они не смотрят телевизор, какие-нибудь глупые фильмы, давно уже не радуются пьянкам, вечеринкам и прочим атрибутам, которые утешают человека в обычной жизни, – они с Богом, но в этом состоянии не всегда выдерживают взятого тонуса.

С ними происходит так, что место – квартира, монастырь, храм, в который они ходят, их начинает просто раздражать, люди, которые здесь есть. Они презирают тех людей, которые рядом, им кажется, что это самые неказистые, никчемные, недуховные, плотские люди, которые могут быть, им просто не повезло. Вот у других духовные братья, какая-то любовь, а у нас все не так. Лень делать элементарные вещи, помолиться, почитать, сходить в храм – страшно не хочется.

Человек думает, что все это его состояние совершенно бесплодно, никакого плода он здесь не принесет, лучше бы он занимался чем-нибудь полезным, какую-то радость людям приносил. От того, что он здесь сидит и молится, читает книжки, никакого толку все равно нет ни ему, ни другим. Он начинает думать: «Вот другие делают добрые дела: кошек спасают, людей кормят, пшеницу выращивают, на заводах работают, столько пользы приносят, людей лечат, а я никчемный, бесполезный, ничего совершенно сделать не могу. Если бы я делал другое дело, было бы гораздо больше толку». Начинают сравнивать: у нас на приходе все не так, у нас только деньги, а там есть благодать; у нас только скукотища, хор у нас неправильный, батюшка неказистый, необразованный, а там по-другому.

То есть главное качество уныния – это не просто расслабленность, не просто лень или печаль. Уныние имеет характерную отличительную особенность – это абсолютная ненависть к нынешнему своему состоянию, местности, месту, окружению как к разрушительному, разрушающему душу, это неприятие того состояния, в которое призвал меня Бог. Дело не в том, что мне ничего не хочется делать или скучно. Дело в том, что я хочу разрушить эту волю Божью, место, назначенное мне Богом, и перейти к другому – я хочу изменить, отменить узость своего пути и пойти по другому. Вот в чем главный корень и разрушительное действие уныния.

Записала Людмила Кедысь