Читаем Добротолюбие. 21 декабря. Курс ведет священник Константин Корепанов

Мы продолжаем читать наставления святого преподобного Иоанна Кассиана Римлянина из II тома «Добротолюбия». Продолжаем разговор о помыслах, что это такое и как приходится нам с этим явлением взаимодействовать. Вот 155-й абзац. Он весь состоит из вопроса либо придуманного, либо действительно часто задаваемого Иоанну Кассиану (по крайней мере, очень часто задаваемому и сейчас).

Вопрос. Никакого не видим успеха в установлении внимания, при всем старании. Ума никак не удержишь от блужданий. Даже и тогда, как чувствуешь, что сердце сочувственно устремляется к определенному созерцанию, ум, нечувствительно оттуда спустившись, с безмерною быстротою впадает в обычные свои скитания. Так несчетное число раз каждый день отводится он в плен своими парениями туда и сюда. Потому берет даже отчаяние достигнуть когда-либо желаемого исправления сей немочи, и думается, что напряжение внимания на сие дело есть напрасный труд, когда видишь, что душа, несмотря на то, все же каждую минуту быстрыми полетами пускается блуждать. Привлечешь ее страхом Божиим к духовному созерцанию, но она, прежде чем установится в нем, опять мгновенно исчезает из вида. И тогда, как упредив ее намерение бежать, схватишь ее в самом начале и опять повлечешь к созерцанию, от которого стала отступать, намереваясь, как бы какими узами связать ее напряженнейшим вниманием сердца, – она во время этого самого труда над нею успевает ускользнуть из внутреннего святилища быстрее, чем угорь из рук рыболова. Трудясь таким образом каждый день со всем усердием над хранением мыслей и не видя никакого в том успеха, невольно приходишь к заключению, что такие блуждания мыслей не от нас, а верно такова уж природа наша.

Действительно, и сейчас люди очень часто задают такой вопрос: «Я не могу собрать себя на молитве. Нет никаких возможностей. Что с этим делать?» Каждый это замечал за собой и знает (если он хоть сколько-нибудь понимает в том), что молитва должна быть внимательной.

Каждый из нас наверняка сталкивался с таким. Сосредоточившись и собравшись, произносил слова «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа…» и дальше по тексту; «Молитвами святых отец…», «Царю Небесный…» И так увлеченно произносил он слова молитвы… И было все хорошо. Он прочитал все вечерние или утренние молитвы. И только произнося последнее: «Слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу», осознает, что молитва прошла незаметно. Он молился, но в этот момент его мысль где-то блуждала. Он не знает, где блуждала эта мысль, он не может вспомнить, о чем он думал во время молитвы. Единственное, что он отразил, что молитва прошла незаметно. Это называется парением ума, блужданием помыслов.

Самое тягостное в этой истории: специфический эффект блуждания ума у нас проявляется в том, что мы практически этого не замечаем. Если бы, например, нас на молитве мучили какие-нибудь помыслы агрессивные, гневные, злобные, мстительные или блудные, завистливые, то мы скорее всего сообразили бы: что-то не то. Но они не мучают. Ум просто где-то пребывает, о чем-то думает. Причем обычно это думание или мечтание связано с какими-то положительно бытовыми моментами, а то и просто духовными моментами. Но, по сути, человек не молился, это именно блуждание помыслов. Но оно такого рода, что человек не тревожится. Ему даже кажется, что все хорошо: он помолился и решил все свои задачи сегодняшнего или завтрашнего дня.

Настоящие проблемы начинаются, когда человек все-таки пытается молиться внимательно. Просто читающий молитвенный текст может делать это бесконечно долго по времени. И бесконечно долго по годам (и пятнадцать, и двадцать, и тридцать, и сорок лет) может пребывать в такой молитве, думая, что он молится, потому что ничто его не тревожит, хотя ум его в словах молитвы не пребывает.

Но проблема у человека начинается, когда он собирается молиться внимательно, когда он именно желает всеми силами, чтобы ум его был в словах молитвы. Так происходит поначалу. Потом наступает момент, когда у него получается дело собирания ума, получается дело внимания, получается сосредоточиться. Но до того, как это получится, он действительно ловит себя на состоянии, которое здесь описал Иоанн Кассиан. Он всеми силами пытается устремиться к Богу, он размышляет о покаянии, пытается вникнуть в слова, которые произносятся в молитвах, ему кажется, что он всеми силами этого хочет, он искренне свидетельствует: я хочу.

Но стоит только человеку в порыве вдохновенно пережить некое молитвенное слово, как он тут же понимает, что думает совсем о другом. Это происходит мгновенно. Человеческий ум, сознание очень странно устроены, и система ассоциативных связей, даже если не брать во внимание, что кто-то на наш ум может влиять, абсолютно неадекватна. Человек только что думал о покаянии, переживал покаяние, вспомнил грех, совершенный им. Он вспомнил маленькое, крошечное, буквально по краешку сознания прокатившееся обстоятельство, скажем, о том, как он прожил триумф своей славы за счет того, что обманул другого человека. И тут же начинает думать о том, какое освещение было тогда, из какого материала были сделаны светильники или в каком здании это происходило; и интересно, есть это здание или нет. Это вещи, совершенно  напрямую не связанные. И тут же он думает о том, как бы он построил свой дом. Это происходит в течение нескольких секунд.

И человек не понимает, что делать. Он же искренне пытается собраться с мыслью, а мысль ускользает. Пройдет немало времени (а может быть, и мало, но тогда немалое духовное действие) для того, чтобы действительно научиться ум привязывать к чему-то.

Конечно, очень многое зависит от того, какие впечатления приходили в ум до того, как человек начал наконец молиться. Понятно, что человеку, который переживал мало греховных, суетных, страстных событий, легче собирать ум, чем человеку, который переживал очень много разных эмоций, впечатлений и в принципе привык не сосредотачиваться, а парить, мечтать. Мечтательному человеку вообще трудно молиться. Поскольку мечтательными у нас обычно являются женщины, им труднее собрать себя на молитву, чем мужчине, который обычно сосредоточен на каком-то действии. Но мужчине, в свою очередь, и на молитве хочется что-то решать. И его решительность и воля порой очень сильно мешают молитве, суета засасывает, он даже посредством молитвы, на молитве и во время молитвы решает какие-то задачи, которые ему необходимо решать.

Такова суть вопроса. И любой человек, особенно тот, кто пытался встать на молитву и помолиться внимательно, действительно собрать свой ум в слова молитвы, знает ситуацию, о которой здесь говорит Иоанн Кассиан от лица вопрошающего его человека.

По естеству на самом деле ум человеческий приснодвижимый, постоянно пребывает в движении. В этом нашем мире такая постоянная колеблемость ума считается естественной. Можно сказать, условно естественной, она естественна в нашем падшем, изуродованном, грешном мире, где все погружено во зло и грех. В конце концов человек, на этих ранних этапах научения молитвенному деланию пытаясь собрать свой ум, понимает, что не может этого сделать, постоянно мысль мельтешит. И если человек мало-мальски образован или, наоборот, очень расслабленный, торопливый, он задает вопрос (как здесь и говорит Иоанн Кассиан): «Что можно сделать, ведь естество у нас такое?»

Столкнувшись с некой попыткой исправить, изменить ситуацию так, как написано в каких-то умных книжках типа «Добротолюбия» или в сочинениях святителя Игнатия (Брянчанинова), человек понимает, что это невозможно; нельзя же бороться с естеством.

Мало того что так человек относится к помыслам, которыми не может овладеть, он так же относится и к осуждению. Любой человек, который искренне, от всего сердца пытался не осуждать людей, приходит к выводу, что это невозможно. Самый частый вопрос, который мне задают по поводу осуждения: «А о чем тогда говорить?» То есть люди, которые пытаются не осуждать, вдруг становятся перед странной ситуацией, что им больше не о чем говорить, что все содержание разговоров на протяжении многих-многих лет у людей сводилось к тому, что они осуждали, обсуждали других людей. И люди теряются, они вообще не знают иных предметов разговора кроме осуждения людей. Это страшно. И человек понимает: если он последние пятнадцать, двадцать, тридцать лет только и говорил со всеми (с друзьями, родителями, детьми,  одноклассниками,  сослуживцами,  коллегами,  начальниками, подчиненными) об осуждении других, значит, это естественно. И что неестественно не осуждать, невозможно так жить, это же будет противоестественно.

Так же и с любовью. Когда человек прочитает Священное Писание или какого-нибудь святого отца и пытается любить, он вдруг сталкивается с тем, что это неестественно, это невозможно. Это же просто ненормально: любить всяких негодяев, уродов, пьющего соседа с одной стороны, курящего соседа с другой стороны, ребенка у компьютера, начальника-идиота, власть… Естественно, невозможно любить представителей власти, чиновников, администрацию, полицейских, армию. Ну невозможно же! Невозможно любить даже мужа, как можно его любить? Это же просто ненормально, такого нельзя любить. И женщина, всеми силами пытаясь его любить, понимает, что это невозможно.

То есть человек на серьезные попытки изменить свою жизнь, свои чувства, свои мысли так, как об этом написано у святых отцов или в Священном Писании, сталкивается с тем, что это ненормально. Человек так не может: он не может не осуждать, он не может сосредоточить свои мысли на молитве, он не может любить людей. Это результат попыток людей, которые искренне (я подчеркиваю) пытались что-то сделать. Те, что не пытались, с этим не сталкиваются. Это понимают только те, кто пытался это искренне исполнить.

Когда люди встают перед этим вопросом, внешние наблюдатели, слыша такой вопрос, слыша возмущенные излияния подобных искренних людей, должны отразить фундаментальное непонимание христианской жизни этими людьми. Люди, так говорящие, исходят из того, что Бог по-прежнему недосягаем, что Он пребывает в некой недосягаемости, очень далеко (если не по расстоянию, то по существу), онтологически далеко от человека, и Он по-прежнему что-то от нас требует.

Пытаясь не осуждать, человек предполагает, что Бог сказал: «Не суди». Если я буду судить, Он меня осудит. Я пытаюсь не судить и понимаю, что не судить не могу, поэтому прихожу в трепет и возмущенно говорю: «Господи, это нечестно. Как Ты можешь меня судить за  то, что я сужу, если не судить невозможно?»

Или человек прочитал в Писании, что надо любить, и пытается любить всех и быстро понимает, что всех любить невозможно; и спрашивает: «Господи, что Ты с меня требуешь? Я не могу любить. И как Ты можешь требовать? Это же невозможно. Ты пойми, Господи. Ты не понимаешь, этого нельзя сделать». То же касается и молитвы.

Но это же совершенно не христианская установка, тотально не христианская установка, потому что Он ничего от нас не требует, совершенно ничего. Момент нашего возмущения постоянно содержит невысказанный вопрос: «Вот Ты бы пожил на нашем  месте, мы бы тогда посмотрели». Это подчеркивает нехристианскость нашего сознания.

Но в том  и дело, что Бог пришел к человеку не для того, чтобы от нас требовать хоть что-то, а уж тем более таких невозможных вещей, и даже не для того, чтобы научить нас этому как тупых и глупых учеников. Он пришел нам это дать. Он пришел дать нам способность не судить, пришел дать нам возможность собранной мысли, Он пришел дать нам любовь. Не требовать ее, а дать нам.

Христианство в том и состоит: мы веруем, что Он пришел к нам, чтобы дать все это, именно приобщить нас к возможности сосредоточения мысли на молитве, дать возможность пребывать в Боге всегда, возможность, пребывая в Боге, не судить никого и любить.

Вот некий человек ухаживает за своей мамой. Мы слышим слова апостола Иоанна Богослова: Всякий любящий рожден от Бога, потому что Бог есть любовь (1 Ин. 4, 7–8). Мы видим маму извне, мы не знаем, что она испытывает. Я знаю очень много людей, которые ухаживают за своими мамами, мужем или женой, а то и более отдаленными людьми (тетей, например). И они свидетельствуют, что ухаживать-то они ухаживают, но не любят. И важно не то, что мы видим, а то, есть ли у этого человека любовь. Ухаживать может и медсестра, и очень нежно, по-хорошему. Но если человек любит другого человека, то он любит потому, что в нем Бог, в этом смысле он рожден от Бога. Если он не любит, то он не рожден от Бога, ему надо, чтобы Бог сошел в него, жил в нем, тогда в нем будет любовь. Бог не требует от нас любви, чтобы за нее наградить, Он пришел, чтобы вселиться в нас и даровать нам любовь.

То же самое и в отношении помыслов. Он не пришел потребовать от нас собранности. «Вот не научитесь молиться как надо, Я вас накажу». Нет! Он пришел, чтобы благодатью Святого Духа войти в наш ум, силой Святого Духа собрать наш ум и в Духе Святом вознести подлинную, собранную молитву. Кто читал Священное Писание, знает, как говорит апостол Павел: «Мы Духом Святым в сердцах наших возносим молитву и Духом Святым глаголем: авва, Отче!» (см. Гал. 4, 6). Или в одной из священнических молитв говорится: «Мы бы и не знали, о чем просить по-настоящему, если бы Дух Твой Святой не животворил сердца наши». Это же естественно. Попросить у Бога машину – это мы можем. А попросить смирение, терпение, исполнение воли Божьей, просить этого в молитве мы можем только благодатью Святого Духа; даже понять, что это просить нужно, мы можем только по благодати Святого Духа.

Если кто-то когда-либо молился собранно, если кто-то когда-то молился, действительно ощущая свое действие как молитвенное и не отвлекаясь от этой молитвы в течение какого-то времени, десяти-пятнадцати минут, то это потому, что он был в Боге. Это потому, что его сердце животворится благодатью Святого Духа.

Говорилось еще в далекой древности, в 118-м псалме,  уста моя отверзох и привлекох дух (Пс. 118, 131). То есть человек открывает уста для молитв, произносит первые слова, и сердце его как бы попадает в объятия Святого Духа, оно становится как бы арфой, на которой Бог играет молитвы. И потому она слышится, потому изменяет наше сердце, собирает наш ум. Это Его персты, Его дыхание животворят наше сердце в молитве.

Он не требует, Он дает. И когда мы сталкиваемся с какой-то проблемой, касаемся какой-то трудности, мы должны понимать, что Бог отныне недалеко от нас. Если что-то не получается, это значит, что мы не верим в Него, не верим Ему, что-то мы делаем не по вере, не так, как учит Христос, не так, как проповедует об этом Евангелие.

В первую очередь надо изменить сознание, в этом один из моментов покаяния, метанойи, изменения ума. Мы должны действительно уверовать, а не просто поверить, что Бог где-то там есть, Его зовут Христос и Он что-то от нас требует. Христианство – это жизнь, уже данная человеку, ибо не могла начаться наша собственная жизнь, если бы мы прежде не вошли в купель и не сошел на нас Дух Святой в таинстве Миропомазания.

И когда мы изменим сознание и поймем, что действительно сделал для нас Христос, то и молитва станет другой, и мысли наши соберутся, и все у нас может преобразиться и измениться.

Записала Инна Корепанова