Читаем Добротолюбие. 21 марта. Священник Константин Корепанов

Продолжаем читать «Слово о молитве» преподобного Нила Синайского из второго тома «Добротолюбия». В прошлый раз мы остановились на 55-м абзаце, где преподобный Нил говорит:

Кто любит Бога, тот всегда беседует с Ним как с Отцом, отвращаясь от всякого страстного помышления.

Мы говорили в прошлый раз, что, по мысли преподобного Нила Синайского и, естественно, по свидетельству Евангелия, молитва должна осуществляться в духе и истине.

Истинность молитвы основана на том, что человек в момент совершения молитвословия должен всецело – всем умом, волей и сердцем – разделять истинность, святость и возможность осуществления тех заповедей, которые дал нам Христос. Если мы молимся, но не верим, что заповеди правильны, что их действительно необходимо исполнять и что исполнить их возможно, то наша молитва неистинна.  

Поэтому очень важно, чтобы в момент молитвы мы осознавали свою полную готовность исполнить то, что велит нам Христос в Евангелии. Наша готовность, наше желание исполнять заповеди Иисуса Христа – это и будет той молитвой, которая сорастворена с любовью.  

Но преподобный Нил идет еще дальше. Он говорит, что дело не только в нашей готовности исполнять заповеди, потому что исполнение заповедей и будет любовь. «Любящий  Меня заповеди Мои соблюдет» (см. Ин. 14, 15). По мысли Нила Синайского, и сама по себе молитва есть высшее проявление и высшее осуществление любви человека к Богу.

Молитва есть особое действие, которое по преимуществу и является действием любви. И вообще-то большая часть молящихся людей это знает. Потому они втайне надеются на то, что если много молятся, значит, и Бога любят. Такой человек думает: «Что еще от меня надо? Я в храм хожу, исповедуюсь, причащаюсь, молюсь, читаю много акафистов, много разных молитв, Псалтирь читаю – это все выражение любви. Но почему я не чувствую взаимности от Бога?»

Эта двойственность молитвы как осуществление любви к Богу заключается в том, что, с одной стороны, действительно молитва есть любовь – молитва в полном смысле слова есть осуществление нашей любви к Богу. Но, с другой стороны, она не будет в том же самом подлинном смысле осуществлением любви к Богу, если в нас не будет готовности исполнить Его заповеди. Об этом много написано и много-много сказано…

Вот, например, я молюсь на службе в храме, и не просто что-то слушаю, а действительно погрузился в молитву. Выходя из храма в этом возвышенном состоянии, я пытаюсь сохранить молитву в сердце. И вот выхожу я из храма, а ко мне подходит пьяница, или просто бомж, или цыганенок. Может, и не цыганенок, но, по крайней мере, очень на него похожий ребенок (может, сын узбекского мигранта). Он подходит и говорит: «Дяденька, дай денежку!» А я взрываюсь внутри!

Конечно, я воспитанный человек, и я не взрываюсь внешне. Внешне я остаюсь прежним: каким был, таким и остался. Но внутри я взрываюсь: «Что ты, зараза такая, делаешь? Ты разве не понимаешь, что я с Богом сейчас беседую, пребываю в Нем, молитву сохраняю! А тут ты клянчишь!» Я рассердился на него в сердце, и это еще полбеды – я не дал ему ничего, грубо ответил. И всё – молитвы нет!

Я сержусь на цыганенка – это он украл у меня молитву. Нет! Он хотел подложить под нее камень, чтобы она стояла прочнее, он хотел укрепить ее. Бог послал этого цыганенка, чтобы молитва моя обрела силу, чтобы она не развеялась как дым. Или Он послал мне этого бомжа, чтобы моя молитва обрела силу, а я разрушил свою молитву. И такого понимания двойственности молитвы, как выражения осуществления любви, мы не имеем.

Поэтому мы порой не молимся вообще, пытаясь кому-то помогать, кого-то спасать, выручать, что-то делать. Это все замечательно! Правда, это тоже чаще всего никак не соотносится с заповедями Божиими, а просто является, скажем, выражением моей душевной организации, душевной конституции. Ведь большинство заповедей я при этом не исполняю. Я, допустим, осуждаю, ругаюсь, спорю, обзываюсь даже порой и прочие разные гадости делаю, но тем не менее деятельно помогаю людям. Но не молюсь.

А другой человек молится! Он понимает, что это действительно осуществление любви к Богу. Но он не готов исполнять заповеди Божии в отношении людей, поэтому молитва его тоже постоянно рушится и не получается. Потому надо делать и то, и другое – надо понимать, что высшим выражением любви является молитва.

Например, мы читаем сюжет про Марфу и Марию: Мария сидит у ног Иисуса – она вся в Его слове, вся в Нем. Она собрана перед Его лицом и получает похвалу от Христа, потому что избрала благую часть, которая не отнимется от нее (Лк. 10, 42). То есть и в Царстве Божием Мария сможет так же сидеть у ног Иисуса и внимать Ему. А вот накрывать столы там уже не надо будет.

А что ты будешь делать, если всю жизнь накрывал столы? Тебе будет скучно. Потому надо учиться беседовать с Богом – говорить с Ним, взывать к Нему, слушать Бога. Ведь именно это и будет в Царстве Небесном содержанием жизни, содержанием отношений человека и Бога. В конце концов, именно в молитве мы можем осуществить заповедь: Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим (Мф. 22, 37).

Такова должна быть наша устремленность в молитве. Но чтобы быть истинной молитвой и истинным выражением любви в молитве, она должна быть готова сейчас, здесь и в любой момент времени должна отозваться и исполнить заповедь Божию. Просящему у тебя – дай, просят пройти километр – иди два, просят помочь – иди и помоги, с осуждающим не разделяй осуждения, на тебя накричали – за обидчика помолись. Если нет этой готовности, нет мгновенного отклика на любой предлог исполнить заповедь Божию, то твоя молитва неистинна, и любовь, выражаемая тобой в этой молитве, тоже неистинна. 

Читаем 56-й абзац:

Не всякий, улучивший бесстрастие, уже и молится истинно; ибо такой может еще занят быть простыми помышлениями (о вещах, без страстных при том движений) и развлекаться историями их (может быть, картинами их и разными их сочетаниями), – и далеко отстоять от Бога. (Страстных движений нет, но ум мечтает.)

Бесстрастие, кто бы как бы его ни понимал, не есть цель христианской жизни. Бесстрастие не есть цель духовного подвига. Бесстрастие не есть цель молитвы. У схиархимандрита Софрония (Сахарова) в книге «Старец Силуан» есть замечательный и очень характерный пример того, как преподобный Иоанн Колов за пять лет достиг бесстрастия, а потом молился, чтобы страсти к нему вернулись. Это емкий, яркий, сочный и точный ответ на проблематику бесстрастия. Святые отцы борются со страстями. Но они делают это не для того, чтобы достичь бесстрастия, а для того, чтобы, очистив сердце от страстей, сделать его способным любить.

В Евангелии есть притча на эту тему. Был изгнан из некоего человеческого дома злой дух. И он ходил-ходил, куролесил по безводным местам, а потом вернулся обратно. Смотрит – горница украшенная, устланная, красивая, прибранная. В ней все не так, как было в его время, когда он владел этой горницей, – теперь все красиво, все убрано. И он, увидев, что так здесь здорово, пошел и позвал с собой еще семь худших духов, и все они вселились в эту храмину. И было второе горше первого.

Сама по себе вычищенная горница ничего не дает. Там поселяется дух сильнее, страшнее, чем в горнице невычищенной, потому что гордиться, когда у тебя есть основания, гораздо легче, чем гордиться, когда у тебя оснований к этому нет. Поэтому очень важно для аскетического делания, чтобы дом был наполнен, чтобы в нем была не просто любовь, как некий атрибут моей «хорошести», а чтобы в нем была любовь как опознание присутствующего внутри Христа.

Если мы ориентируемся на свидетельство Иоанна Богослова в Первом послании, то видим, что любовь и есть знак рождения от Бога. Это не моя «хорошесть», а знак того, что я родился от Бога, что Бог во мне живет. На самом деле это состояние пребывания в любви как раз тем и важно, тем и сладостно, что является целью человеческой жизни. Оно есть свидетельство того, что в моем сердце живет Бог.

Наверное, можно  было бы сказать, что целью христианской жизни является даже не любовь, а соединение со Христом – то, что отцы называют обожением. Но обожение не потрогаешь и враз не узнаешь – оно само опознается любовью. Обоженный человек любит всех – он любит других больше, чем самого себя; любит так, как Христос любит каждого. Но это именно знак – это узнаваемое свойство того, что в человека вселяется Бог. А целью является собственно соединение человека с Богом.

По мысли преподобного Нила, человек должен искать не бесстрастия как такового – он должен искать именно близости с Богом. Не просто, скажем, достичь того, что тебя не волнуют страсти, а искать близости, чтобы почувствовать присутствие Бога, сродство с Богом. Потому что, как говорит здесь преподобный Нил, у человека вполне может быть состояние, при котором страстей у него нет или они не проявляют себя.

У святых отцов написано на эту тему достаточно много. Вполне может быть, что в человеке не проявляются никакие страсти – в данный момент он ничего не чувствует просто потому, что не сложилась «кислотная среда», в которой бы страсть проявилась.  

Например, ты живешь один и все окна в мир у тебя выключены: ты просто читаешь, просто молишься. И в какой-то момент действительно думаешь, что у тебя нет страстей. Но вот приходит к тебе в гости человек, который просто себя как-то ведет, просто что-то говорит, что-то делает, и ты вдруг понимаешь, что он тебя раздражает. Это значит, что в тебе проявилась страсть.   

Или человек вводит тебя в гнев, или вдруг его рассказы вызывают в тебе зависть, или сребролюбие, или похоть. А может, человек рассказывает что-то – и тебе хочется сытно поесть, хотя ты уже давно питаешься одними сухарями. Но не человек виноват – его присутствие раскрывает притаившиеся в тебе страсти. И многие люди, не понимая этого, бегут из той среды, где эти страсти могли бы обозначиться, опознаться.  

Вот почему святые отцы категорически запрещают уходить в одинокий затвор или просто в одиночество новоначальным инокам. Потому что человек, не обретший еще смирения, может обольститься своим временным успокоением от страстей. А он должен вообще не думать о том, какие у него страсти, и вообще не оценивать себя по страстям, а ценить себя по тому, близок он Богу или нет, ощущает Бога или нет. А как же можно это проверить? Как можно вообще подумать, что ты приближаешься к Богу? Это же, наверное, прелесть какая-то?

На самом деле апостол Павел и говорит о том, что плод же духа: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание (Гал. 5, 22–23). Апостол говорит, что плод духа, то есть плод твоего приближения к Богу, плод твоего соединения с Богом, плод истинности твоей молитвы, плод истинности твоей веры, плод истинности твоей подлинности, твоей любви – это любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание. В этом перечне мы не видим, собственно говоря, бесстрастия. Мы видим в нем любовь.

Ты чувствуешь, что в тебе стало больше любви? Ты, как Исаак Сирин, молишься за весь мир, даже за естество нечистых духов? Ты переживаешь за них, плачешь о них, хотя, быть может, терпишь от них какие-то козни? Ты не смотришь социальные сети, новости, телевизор, но знаешь, что люди болеют, умирают, что дети остаются сиротами, что жены бросают мужей, что мужья бросают жен с детьми, что дети бросают своих родителей, что много детской онкологии, много наркоманов, много родителей, не могущих найти своих детей, и так далее, так далее…

Ты же знаешь об этом горе. Для этого не надо видеть новости, не надо смотреть на трупы, не надо слышать историю женщины, рассказывающей свою трагедию. Ты знаешь это, потому что это делается на глазах у Бога, а ты живешь Им. Не живешь? Не чувствуешь? Значит, ты далеко от Бога, потому нет в тебе любви.

Когда авва Зосима встречает преподобную Марию Египетскую, она сразу спрашивает его: «А как там царство, как император, как Церковь?» Спрашивает потому, что была в миру, пусть каким-то своим поверхностным соприкосновением с этой реальностью. Но она знает, что могут быть войны, могут быть ереси, могут быть гонения – что угодно может быть, и она переживает. А раз переживает, значит, она молится об этом. И поэтому у нее сразу рождается вопрос: «А как там? Есть ли вообще толк от моей молитвы?» Она переживает за это.

Человеку, который действительно живет в Боге, открывается боль мира. Причем открывается она так, как не открывается через социальные сети или новостные программы, потому что там он не видит подлинного страдания. Мы видим, скажем, физические мучения людей или животных, и они нас цепляют. Но при этом мы не видим, как духовно страдают люди, как они душевно страдают.

А это страдание намного больше и страшнее, чем любое физическое страдание. И Дух открывает всю боль мира, всю скорбь мира, все страдания мира, всю ложь и злобу мира, всю ненависть человека к Богу. Но видим мы это не как людей, забрызгивающих какими-нибудь чернилами иконы, а видим это изнутри: как мертвое человеческое сердце, в которое не может пробиться Бог. И нам невыразимо жаль, нам больно за этого человека, закрывшегося от Бога, потому что это Дух Святой скорбит о таком человеке.

Потому очень важна подлинность нашей любви. И подлинность нашей молитвы как раз и определяется этим: в нас должны проявиться и любовь, и милосердие, и вера, и кротость. Если эти вещи проявляются в нас, значит, мы действительно приближаемся к Богу. Если мы чужды и любви, и смирения, и кротости, и воздержания, то с нами ничего не происходит. Как бы мы ни молились, мы топчемся на месте, ничего не достигаем – нет никакого плода жизни Бога в нас, мы не проросли в Бога, мы пустые, мертвые.  

Каждому человеку важно понимать, что смотреть надо не на то, победил он какую-то страсть или не победил. Апостол Павел трижды молился Богу, чтобы от него был отогнан некий ангел сатаны, но Бог сказал: «Нет, пусть будет с тобой». И апостол страдал от этого ангела сатаны – он мучился этим. То есть у него была страсть, он терпел какое-то насилие над собой со стороны духа злобы, но это надо было терпеть. Зато у него было другое –любовь и радость, мир и долготерпение.  

И мы должны думать не только о том, что очень любим покушать или очень любим поспать. Это плохо, но кто сказал, что это обязательно должно уйти? Быть может, наша чревность, или наша сонливость, или еще какая-нибудь наша слабость и немощь, которой мы измучены, Богом и оставлена нам для того, чтобы мы помнили о своей немощи, ибо сила Божия всегда совершается в немощи.

Надо искать любви, надо молиться о любви, нужно просить, чтобы Бог дал любовь к тем людям, с которыми ты живешь; чтобы Бог дал любовь к тем, кто тебя ненавидит; чтобы Бог дал тебе кротость в отношениях с людьми; чтобы Он научил тебя милосердию, дал дух мирен; чтобы, даже если небо обрушится на землю, ты бы и это с миром принял.  

Вот этого надо искать более всего! Конечно, на пути к этому встречаются страсти, страстишки и прочие немощи, с которыми нужно бороться. Но это, подчеркиваю, вторичное дело. А главное дело – это приближение к Богу и наполнение себя Им.

Записала Инна Корепанова