Читаем Добротолюбие. 17 мая. Курс ведет священник Константин Корепанов

Мы продолжаем читать наставления святого Иоанна Кассиана Римлянина из второго тома «Добротолюбия». Он начинает разговор о рассудительности. Десятая глава называется «О руководстве в духовной жизни – рассуждении с советом опытнейших». На мой взгляд, это один из самых важных моментов вообще в книгах святых отцов, их акцент на рассудительности, на трезвости.

Конечно, для этой рассудительности, трезвости нужен целостный ум, тот, о котором мы в конце прошлой беседы говорили. Собранный ум. Собранный в первую очередь молитвенным деланием, оторванный от соблазнов мира сего, лжи мира, вообще от дел мира сего.  Да не возглаголют уста моя дел человеческих (Пс. 16, 14). Как это трудно нашему веку дается! Как это трудно дается всем нам! Но без этой собранности, отрешенности от мирской суеты нам никогда не приобрести целостный ум, а потому никогда не приобрести рассудительности.

Наличие рядом рассудительного человека, даже самого опытнейшего, само по себе ничего не даст. Даже если бы у нас в каждом приходе был такой штатный опытный человек, который бы действительно по благодати Божьей имел дар рассудительности, это ничего бы не дало. Потому что для того, чтобы слушаться советов опытных, пользоваться даром рассудительного человека, надо иметь ум исцелившийся, собранный, ум, который сам понял важность рассудительности, сам понял, что важно строить жизнь свою в Боге, а кругом множество соблазнов, отвлекающих нас от этого делания, от этого творчества – созидания себя в Божественной воле.

Поэтому, конечно, вслед за Иоанном Кассианом мы сейчас поговорим, насколько важен дар рассудительности. Но это никому ничего не даст не то что для стяжания этого дара, а даже для пользования чужим даром рассудительности, если мы не поймем, что ум должен быть целостным, собранным и что молитва в первую очередь нужна именно для этого.

112-й абзац:

Некогда собрались старцы к святому Антонию Великому и с вечера до утра рассуждали о разных духовных предметах, – и особенно о том, какая добродетель больше всех, которая могла бы сохранять нас неуловимыми для сетей обольщения дьявольского, и прямым путем вести наверх совершенства. Предлагались разные мнения: одни выставляли пост и бдение; другие – нестяжательность и презрение всех вещей; иные отшельничество, или удаление в пустынь; иные – человеколюбие. Когда таким образом все высказались, стал говорить блаженный Антоний. «Все сказанное вами спасительно и необходимо для ищущих Бога и желающих прийти к Нему. Но дать первенство какой-либо из указанных вами добродетелей не позволяют опыты падения преуспевавших в них (то есть и человеколюбивые, и отшельники, и постники, и молитвенники, и бденники, и нестяжатели – все падали; имеется в виду не то, что они грехи творили, а то, что они падали до отпадения от Бога, погибали). Ибо и отличавшиеся строгими постами и бдениями, и пребывавшие неисходно в пустынном уединении, и доходившие до крайней степени нестяжательности, и щедрые милостынодавцы попадались в сети врага и падали. И причина этому, думаю, не другая какая была, как недостаток рассудительности. Ибо она научает человека идти царским путем, избегая опасных крайностей: в отношении к пощению, например, она не допускает ни до чрезмерного изнурения тела, ни до поблажек ему. В Евангелии она называется оком и светильником души: «светильник телу», говорит Господь, «есть око: аще убо будет око твое просто, все тело твое светло будет: аще ли око твое лукаво будет, все тело твое темно будет» (Мф. 6, 22. 23). Как свет все освещает и око все видит, так и она все помышления и дела человека пересматривая и обсуждая, выясняет и определяет, что должно делать, как и от чего следует удержаться. Когда же у кого не достает такой рассудительности, тогда дела его и помышления, не будучи строго обсуждаемы, текут, как течется, и тут враг успевает подставить ему кажущееся добро вместо истинного, и, прикрывая им ров или сеть, ввергает в них, и погубляет его».

Мы действительно видим: человек может быть абсолютно нестяжательным, или совершенно молитвенным, или необыкновенно человеколюбивым, но при этом может погибнуть вплоть до потери веры, отпадения от Церкви, стать игрушкой бесов, впасть в какую угодно страсть, ересь, раскол. Что угодно может произойти с человеком, потому что само по себе это человека не спасает.

Но здесь мы видим два, можно сказать современным языком, фразеологизма, две фразы, которые присущи всей восточнохристианской духовной традиции от Антония Великого как ее родоначальника до святых ХХ века. Это выражение: «рассудительность как главнейшая добродетель». Понятно, что в наше время это неактуально, никто так не говорит, но если вы откроете святых отцов (Антония Великого, Григория Паламу, Серафима Саровского или Иоанна Кронштадтского), везде либо услышите эти слова, либо увидите эту самую рассудительность.

Второе выражение – «царский путь». То есть некое срединное положение, когда человек идет, не впадая ни в какую из крайностей – ни в ту, ни в другую. Это выражение мы часто слышим от отцов: идти царским путем, срединным путем, не сворачивая, не загибая ни вправо, ни влево, ни в какую из крайностей, всегда придерживаясь середины.

Эти два важнейших фразеологизма, о которых пишут все, стали некоторым общим местом для святоотеческой традиции. Здесь мы с обоими этими выражениями встречаемся. Нам это совсем непонятно, непонятно фундаментально. О чувстве меры мы еще понимаем, о даре рассудительности – нет, никак, никогда, ни при каких обстоятельствах. Скажем, слово о том, что пост должен быть мерным, мы понимаем, молитва должна быть мерной, с мерой нужно увлекаться чтением книг. Это мы понимаем. Может быть, мы не можем это исполнить – это другой разговор, но понимаем, что мера какая-то должна быть, что в крайности не надо сваливаться.  

Но слова о рассудительности мы не понимаем. Естественно, если бы мы думали о рассудительности, если бы она была не то что главной добродетелью, но хотя бы добродетелью вообще (хоть не на первом месте, на двадцать восьмом бы месте), если бы наше представление о рассудительности было таким, то мы хотя бы читали книги, мы бы читали Священное Писание. Мы бы не вычитывали Священное Писание и не вычитывали святых отцов, а пытались это прочитать, чтобы овладеть мудростью, чтобы этот дар рассуждения приобрести, чтобы разобраться в том, что с нами происходит.

Как здесь говорит Иоанн Кассиан, приводя слова преподобного Антония, как свет все освещает и око все видит, так и она все помышления и дела человека пересматривая и обсуждая, выясняет и определяет, что должно делать, как и от чего следует удержаться. То есть человек внутри самого себя наблюдает за тем, что с ним происходит, пытается разобраться с тем, что внутри его происходит, понять: «Вот эта мысль привела вот к такому результату (какой нехороший результат – мысль плоха, когда она лезет в голову, я ее гоню); вот эта мысль случайно пришла в мою голову, но какой хороший результат! Значит, эту мысль надо культивировать, ее надо каким-то образом поддерживать, чтобы она не ушла».

Так размышляем над тем, что входит в нашу голову, что происходит в нашей душе, какие помыслы нас посещают, как они борются в нас… Вот это внимание к себе и рассматривание этого внутреннего мира сквозь призму как минимум Священного Писания хоть немножко нас бы вразумляло, умудряло и делало хоть сколько-нибудь рассудительными!

Но каждый по себе знает, что читать ему совершенно не хочется. Вычитывать-то, конечно, надо, но это же скучно... А представление, что это скучно, говорит о том, что вообще-то я живу формальной жизнью, мне важна форма христианская: вычитать молитвы, вычитать Писание, сходить в церковь, послушать проповедь, сказать исповедь. То есть главное – что-то сделать правильно, а какой в этом смысл, не важно, мы думаем, что само по себе это делание спасительно. «Я хожу на исповедь, я молюсь, я читаю Писания, но со мной ничего не происходит. Уже двадцать лет так живу, но ничего не происходит. А что должно происходить? А мне сказали, ничего не должно происходить, вот ты главное это делай, и все. Если будешь это делать до конца, то все будет хорошо».

Это какая-то гипертрофированная форма полного отторжения от рассудительности, это какая-то тотальная неприязнь к рассуждению как к процессу, как к деятельности. «Зачем все это нужно? Все же просто: исповедовался, причастился, пошел делать добрые дела.  Что еще надо? Какая рассудительность? Зачем?»

Я застал таких людей, которые готовы были пересечь страну на чем угодно (на самолете,  поезде, машине), чтобы добраться до человека, который бы ответил им на их вопрос. Это мы сейчас ищем старцев для того, чтобы изгнали бесов, исцелили от болезней, чтобы они помолились – и у меня ребенок стал хорошим, чтобы деньги водились, чтобы машина не ломалась, чтобы на работе все было хорошо. Мы, как самые-самые плохие евангельские иудеи, ищем чудес, нам больше ничего не надо. Но я застал людей, которые готовы были претерпеть много и много только для того, чтобы услышать слово мудрого человека, который мог сказать одну фразу, одну-единственную, – и пришедший получал урок, получал результат, уходил мирный, спокойный лет на пять, на десять. «Всё, я понял, вот это мне никак не удавалось понять раньше».

Люди не только сами были внимательны к себе и очень хотели понять, что хочет от них Бог, они знали, что такое дар рассуждения, и искали людей с этим даром рассуждения. Это всегда была церковная сокровищница, но в наше время она умалилась.

Поэтому не очень удивительно, что сплошь и рядом появляются священнослужители, которые, как раз отказавшись от дара рассуждения, не имея этого дара, но ища другие подвиги, другие дары, другой эффект от своей духовной жизни, начав достаточно неплохо, заканчивают плохо, порой совсем плохо именно потому, что так и не приобрели этого дара рассуждения. Рассудительность – некая сердцевина духовной жизни, а мы проходим мимо нее, ища сердцевину в чем угодно. Потому ничего в нашей жизни не получается.

Антоний Великий (и отшельник, и отрекшийся от мира человек, отрекшийся от всего, все раздавший и совершенно послушный, молящийся) говорит, что все не то, если нет рассуждения. Да почему же это рассуждение так важно? Дальше в этой главе будет много разных примеров. Но мы сейчас приведем два примера; исходя из того, что мы читаем Священное Писание. Именно читаем, а не вычитываем. И слышим в нем какие-то заповедные слова. И вот мы услышали, что надо любить ближнего. Причем, по всей видимости (исходя из контекста Евангелия), любить безусловно, это заповедь непререкаемая. Ну и возьмем такой пример в контексте притчи о милосердном самарянине.

Вот мы идем по улице, видим: лежит человек. Нам совершенно не важно, почему он там лежит. Может, он заболел и у него инфаркт, приступ; может, он споткнулся; может, у него эпилепсия, инсульт или он пьян. Но он лежит, даже не будем думать сейчас, сколько  градусов на улице; просто он лежит. Я не могу пройти мимо него, я его беру и вполне в контексте притчи несу не к себе домой, а в местный хостел. Хостел не принимает. Скорая приехала, сказали, все нормально, это не их клиент; милиция сказала, это не их клиент. Я его отвожу в ближайшую гостиницу, там его помещаю и говорю вполне осознанно, как говорит самарянин в известной притче: «Вот вам человек. Три дня он поживет, а дальше видно будет. Если что-то потребуется, я вам заплачу». И все хорошо, мы довольны, мы радостны,  искренне плачем с благодарностью перед Богом, что, слава Богу, мы хоть раз в жизни исполнили заповедь Божью. Нам очень это все нравится.

Проходит три дня (я говорю не надуманные варианты, а реальные случаи, которые реально происходят), даже можно и трех дней не дождаться, даже в первую ночь могут позвонить, что наш подопечный буянит, причем буянит очень сильно, уже вызвали наряд милиции; мол, если вы его из гостиницы не заберете, то его просто арестуют, посадят. Такие случаи бывают.

Или возьмем нейтральный случай: через три дня он не собирается выходить из гостиницы, ему там понравилось. Он говорит: «А я еще поживу». Мы говорим: «Да, конечно, живи. Еще пару дней поживешь». – «Ну, пару поживу. А потом еще пару поживу. Ты же платишь, чего мне не жить? Мне вот кушать еще надо». – «Конечно, конечно. Я же помню о том, что надо накормить голодного». И я кормлю. Неделю, другую, третью. Но понимаю, что я отнюдь не миллионер; и, скажем, средства мои подходят к концу. Я говорю, что надо уже уходить, а он отвечает: «А мне нравится». В гостинице работникам тоже это нравится, он тихо себя ведет, деньги платятся аккуратно, он сидит смотрит телевизор, ему хорошо.

Я не могу выгнать человека из гостиницы, но постепенно я не могу и платить. Поэтому я пытаюсь сказать, что время закончилось, пора идти на улицу. Он говорит: «А я не хочу на улицу». – «Но тебе придется, я не могу платить». И в конце концов мы разругаемся, он оказывается на улице, я расстроенный, недовольный, подавленный. Я же хотел заповедь исполнить, я же сделал, как написано в Писании, я же все хотел для этого сделать. Почему так получилось? Почему у меня нет никаких плодов Святого Духа, если я сделал все по заповеди?

Потом я встречаю этого человека, снова валяющегося где-то (а он обязательно будет валяться у меня на дороге), и обхожу его. Это грешно, сердце еще больше болит: как же я бросил? Но я уже не хочу с ним связываться, понимаю, что дорогое это удовольствие, мне не потянуть. Что не так? Я же заповедь исполнил. Я же сделал, как написано в Писании. Я же попытался сделать то, чего требует Христос. Почему не получилось? И вместо того, чтобы в итоге мне получить благодать и опыт, я получил опыт совсем другой – я стараюсь больше не связываться с людьми, лежащими на дороге. А это неправильно, моя совесть всякий раз уязвляется и укоряется. А поскольку я поступаю не по вере, я умаляю себя во Христе, благодати становится меньше, наступает раздражение, уныние и депрессия.

Второй пример. Как быть? Вот я прочитал Священное Писание, там написано: не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний день сам позаботится о себе. О! Хорошо, так и буду жить, Господь Сам меня прокормит. Что мне думать, на работу ходить или еще что-то? Господь Сам меня пропитает. Ну и решил не пойти на работу; думаю, что лучше я почитаю Писание, а Господь Сам поможет. А могу пойти на работу, вечером прочитать Писание.

Важно, что, читая дальше, я вдруг встречаю слова: просите, и дано будет вам, ищите, стучите (Мф. 7, 7). Как, говорю я, просить или само будет? Так просить или нет? Искать воли Божьей или да будет воля Твоя?

Вот я нахожусь в обстоятельствах, в которых нахожусь. Это так Бог сделал – и я терплю? Или это я сам забрел в какую-то глубину, в какое-то болото и мне надо найти отсюда выход? Меня Бог сюда не заводил, я сам сюда зашел. Мне надо отсюда выбираться. Я должен понять, что я должен сделать. Я должен просто сопоставить, соотнести заповеди одну с другой. Как же мне поступить-то? Ждать, что само все произойдет, или просить, чтобы это произошло, или все-таки что-то делать, чтобы что-то произошло? Заповеди по-разному говорят. Как мне решить, что именно в конкретной ситуации я должен сделать?

Я говорю именно о заповедях евангельских всего лишь. Даже евангельские заповеди без рассуждения мы исполнить не можем. Если мы, казалось бы, даже простые, даже понятные заповеди без рассуждения исполнить не можем, так что же говорить о борьбе со страстями, о борьбе с помыслами, вообще об этой войне с помыслами, которые восстают в моей душе? Что говорить об организации своей жизни на основании Писания: в монашеской традиции или посвятить себя Богу, как-то попытавшись в мирской жизни всецело предать себя Богу? Как я это сделаю без рассуждения хотя бы самого малого? Еще даже не без дара рассудительности, а просто без самых простых рассудительных каких-то вещей, которые могли бы мне помочь понять, что же я в конкретном случае должен делать. Идти в храм или оставаться с семьей? Что я должен делать: помолиться или почитать? Что я должен: поспать и отдохнуть или помолиться? Что я должен сделать: ехать к маме или остаться с женой? Послушаться батюшку или начальника на заводе? Исполнить эту заповедь или ту заповедь? Мне же нужно это знать, я же запутался совсем.

Поэтому отцы и говорили, что на самом деле если человек даже просто всерьез прочитает Писание, он узнает, как важен ему дар рассуждения, без этого дара он даже одного шага правильно сделать не сможет.

Записала Инна Корепанова