Читаем Добротолюбие. 14 июня. Курс ведет священник Константин Корепанов

Сегодня мы заканчиваем читать наставления святого преподобного Иоанна Кассиана Римлянина из второго тома «Добротолюбия». Последний раздел называется «О конце покаянных трудов». Обратим внимание на 221-й абзац:

Совершенное покаяние состоит в том, чтоб не делать более тех грехов, в коих каемся, и в коих обличает нас совесть; доказательством же удовлетворения за них с нашей стороны и их нам прощения служит изгнание из сердец наших и самого сочувствия к ним. Да ведает всяк, что он еще не разрешен от прежних грехов, коль скоро в то время, как подъемлет труды и воздыхания в удовлетворение за них, пред очами ума его играют образы грешных дел, или тех, кои сам делал, или подобных им, и чрез это, не говорю услаждением предметами непотребными, но даже воспоминанием об них разоряется внутреннее доброе настроение души. Итак, бодрственно трудящийся над таким удовлетворением тогда лишь пусть признает себя разрешенным от своих грехов, и во всем, что прежде наделал, получившим прощение, когда восчувствует, что сердце его нисколько уже не трогается их приманками, а не только воображением. Почему испытатель покаяния и прощения заседает в совести нашей, который прежде дня судного, пока еще медлим мы пребыванием во плоти сей, открывает нам отпущение вины нашей и объявляет об окончании удовлетворения возвещением о прощении. И чтоб определеннее выразить сказанное нами, – говорю: тогда наконец поверить должно, что отпущены нам все скверны прежних грехов, когда из сердца нашего будут изгнаны как сластолюбивые вожделения, так и страсти.

Здесь заслуживают внимания разные моменты. В целом это мысль о том, что совершенное прощение грехов есть совершенное освобождение от мысли, памяти об этой страсти. Эта мысль потом будет много раз подхвачена святыми отцами. Особенно ярко об этом будет говорить преподобный Симеон Новый Богослов.

Кроме этой мысли здесь есть очень значимое свидетельство о том, что совесть наша должна удостоверять нас о прощении наших грехов. Это общее место для святоотеческой мысли, оно восходит к свидетельству Первого послания апостола Иоанна о том, что если сердце наше осуждает нас, то тем более Бог, ибо Он больше нашего сердца; если сердце наше не осуждает нас, то тем более Бог (см. 1 Ин. 3, 20).

Все, что говорит здесь Иоанн Кассиан Римлянин,  для нас совершенно непонятно. Если мы внимательно прослушали или прочитали данный отрывок, то совершенно все непонятно, потому что мы привыкли прибегать к таинству Исповеди, в котором, мы верим, прощаются и отпускаются наши грехи. Именно это дает нам дерзновение прибегать к причащению. А здесь ни о какой исповеди не сказано, как и вообще нигде у отцов вы не найдете слов об исповеди, разве только у Иоанна Лествичника как о первоначальном акте вступления в монашескую общину. Здесь вы найдете другие слова. Поэтому, естественно,  та практика, в которой мы живем, практика исповедания грехов накануне причащения с верой в то, что в таинстве Исповеди и Покаяния эти грехи прощаются, и то, что мы здесь читаем (по крайней мере, на первый взгляд), – все это никак не соотносится. Поэтому на эту тему надо несколько поразмыслить.

Для того чтобы начать это размышление, сделаем следующее: заменим слово «прощение» (грехов) на слово «исцеление». То есть совершенное исцеление предполагает состояние, когда нас не мучают страсти. Если никакие воспоминания нам не приходят в голову и само случайное созерцание или наблюдение какой-либо страсти не волнует наше сердце, то мы можем сказать, что наше сердце от страсти, от прежде совершенного греха исцелилось. Это нам более понятно. Если мы вырвали страстную болезнь из своего сердца, выкорчевали ее с корнем и все в нашем сердце становится чисто, никакой страсти не возникает, никакой страстный помысел, пытающийся проникнуть извне, не находит никакой пищи для себя и отвергается сразу (то есть сердце совершенно чистое от любого страстного  помысла и наваждения), то, очевидно, можно говорить: я исцелился,  получил исцеление от страсти, я больше не болен, благодать Божья меня уврачевала. Это понятно, пусть это для нас недостижимо, но здесь нам понятно, о чем идет речь.

Человек, допустим, недуговал страстью винопития, начал с этой страстью бороться и достигал порой такого состояния, что мог месяц, два, три, четыре  не пить. Но потом вдруг приходило уныние, депрессия или какой-то случайный помысел возникал: «А что бы тебе не выпить?» – И человек снова срывался, напивался, пусть это было хотя бы один день, потом каялся и снова три-четыре месяца не пил, и опять все повторялось. И так может повторяться несколько лет. Очевидно, что человек еще болен, он борется за свое выздоровление, и Бог борется за его выздоровление, но он еще болен. Но вот он достигает такого состояния, когда спокойно ко всему относится. Впадая в депрессию, уныние, теряя работу, слушая жуткие нарекания своих друзей или матери, которая приехала и дала отповедь всей его жизни, едва ли не прокляла его… Или его звали на какой-нибудь юбилей, предлагали какой-нибудь самый любимый его напиток. Или он смотрел телевизор, или слушал разговоры своих друзей о выпивке или о посещении какого-нибудь ресторана с хорошими, вкусными напитками, но сердце его никак на это не отозвалось. Тогда очевидно, что он выздоровел, эта страсть больше его не беспокоит. Какой бы помысел ни вошел в его сознание, он очистился.

Тогда возникает вопрос: а что все это было? Что было, если он хотел выпить, напиться, развратничать, завидовать, ревновать, был помысел украсть, помысел гнева, раздражения, весь клубок уже не раз обозначенных нами страстей? Что это было? Что было, если его раздражали все новые машины в округе, потому что он сам уже семь лет не может купить себе новую? Что это тогда было?

Вот он боролся, боролся, победил. Теперь его зависть не гложет, хотя все жители его двора купили новые машины в течение полугода от «Джетты» до «Феррари»,  а он по-прежнему ездит на старой машине и его это совершенно никак не беспокоит, он, наоборот, радуется, веселится и даже как-то благодарен Богу за то, что люди радостные, у них хорошее настроение. «Благословенно имя Твое, Господи, что так заботишься о людях!» Очевидно, что никакой страсти зависти нет.

Ну а было-то что? Откуда рос этот грех? Почему он завидовал? Почему он пил? Почему ревновал и гневался? Это же не растение какое-то, которое случайно занесено на землю нашего сердца, я его вовремя не вырвал – и поэтому оно разрослось. Так предполагают многие.

Но ведь изначально сердца наши нечистые. То есть они должны быть чистыми; вот мы крестились, стали чистыми, но в силу своего нерадения заразились разными страстями. Но это все не так. Мы были страстными, мы крестились страстными, в силу отсутствия отвержения от страстей они остались с нами, и мы живем в этих страстях и теперь хотим от них избавиться. Но эти страсти не занесены извне, они произрастают на ниве нашего сердца, они растут из нашего сердца. Это жизнь нашего ветхого человека, то, что рождает, производит мое собственное сердце.

Оно производит этот грех потому, что живет  несогласием с волей Божьей, сопротивлением, непослушанием Богу, желанием творить не Его волю, а свою, привычную. Святые отцы называют это гордыней, но мы остановимся на этом определении: у меня нет желания творить волю Божью, я хочу жить так, как хочу. Таким образом, я постоянно непослушен Богу.

Это непослушание рано или поздно прорывается каким-то очевидным грехом, который мне противен. Но вырос-то он на ниве моего непослушания, сопротивления Богу, любви к себе, а не к Богу, любви к своим желаниям.

И вот когда я начинаю сокрушаться о своих грехах, я могу достигнуть такого состояния, что это мое непослушание (коренное, фундаментальное непослушание Богу, нежелание, неспособность слушать Бога) прощается. Нам прощается непослушание, недоверие,  нелюбовь, потому что мы совершенно раскаялись в собственном непослушании. Не в том только, что мы завидовали, а в том, что мы не хотим принимать волю Божью так, как она есть, мы не хотим перед ней смиряться. Вот в этом мы раскаиваемся.

Мы покаялись не только в том, что выпили сегодня или вчера, а в том, что в целом  непослушны Богу, мы не черпаем в Нем силы, утешения и так далее. Это все не для нас, мы привыкли исполнять свои прихоти и по привычке бросаемся угождать себе, когда в силу какой-то трудной ситуации хватаемся за стакан. Но когда мы раскаемся совершенно, мы отвергаем это. Как говорит апостол Павел, мы отвергли всякое утешение для того, чтобы утешаться Богом Утешителем. Ибо благодатью надо утешать себя, а не пищей, тем более не алкоголем. Мы совершенно отвергли волю свою, которая и есть источник греха,  поэтому и прощено наше упрямство и упорство, исцелились мы от этого упрямства и упорства. Вот что, собственно, происходит.

Когда мы каемся в некоем совершенном грехе как в поступке, некоем акте, действии, мы осуждаем сам поступок. Он нам не нравится, мы не хотели бы, чтобы эти поступки впредь совершались, мы ненавидим себя за то, что совершили этот поступок, мы, грубо говоря, раскаиваемся в том, что это сделали, но вообще-то мы не можем этого не делать.

Вот мы только что согрешили, нам стыдно, больно, мы ненавидим себя за этот поступок. Вот именно этот поступок мы не хотим совершать, он нам не нравится, мы его ненавидим. Но тот ствол, на котором вырос этот грех, то состояние, из которого это произросло, нам нравится. Мы не любим последствия, плоды этого дерева, но само дерево вполне нас устраивает.

Оно выросло на земле нашего сердца, потому что мы любим этот самый грех, мы любим состояние неверия, состояние самоугодия, самоволия, мы не хотим быть послушными Богу, мы не верим Ему для того, чтобы быть послушными. И поскольку мы в самом деле не прилепились к Богу всем сердцем, не возлюбили Его всем сердцем, то, естественно, остается почва и место, на чем начинает расти дерево. Мы бы могли вырвать его, но вообще-то оно нам нравится. Вот если бы оно не приносило такие гадкие, горькие плоды, то было бы здорово. Но оно их приносит, а нам это не нравится. Но вырывать дерево мы отнюдь не хотим. Мы не хотим совершать именно этот поступок, он нам противен, но дерево в целом нас устраивает.

Вот пример: объелся человек; как тюлень, стал круглым, выкатился из-за стола, перекатился на диван, лежит, отдышаться не может. Больно, противно, мерзко, опять объелся, какой там молиться? Даже телевизор посмотреть не можешь. Рад бы вообще избавиться от всей этой съеденной пищи, тяжело, невыносимо. Да, ты едва-едва в кошмарах проводишь ночь, утром тоже тяжело, но в конце концов как-то восстанавливаешь свою физическую конституцию, идешь на исповедь и говоришь о том, что объелся. Но через какое-то время получается то же самое.

Но почему? Ведь мы же не хотим объедаться, мы не хотим так себя чувствовать, нам не нравится это состояние. Я совершенно точно, четко представляю, что мне это не нравится, но тем не менее я это делаю. Почему? Но ведь именно  в пище мы и ищем утешение, не в молитве, не в благодати, не в чтении Евангелия.

Вот нам стало тяжело, есть не хочется, а просто тоскливо – и мы кушаем, уныло – мы кушаем, накричали на нас – мы кушаем, обидели – кушаем, весело – ай, пойду покушаю. Мы прибегаем к еде всякий раз, когда в этом случае должны бы были прибежать к Богу. Мы хватаемся за еду, вместо того чтобы схватиться за Псалтирь, за Евангелие, за молитву, за четки. Таким образом, мы привыкли искать в еде источник утешения, вдохновения, вместо того чтобы искать это в благодати. Мы не можем терпеть, когда нас мучает какое-то голодное состояние, мы едим, потому что в противном случае у нас появляется уныние и депрессия, это разрушает все. В сущности, еда – наш бог, еда – наш утешитель. Не Бог – Утешитель, а еда – утешитель. Что ж удивляться, когда мы чрезмерно утешаемся иной раз этой едой?

Но нам не нравится объедение. Однако вот с этим корнем, этим моментом, когда мы всякий раз прибегаем к еде, как справиться? Ведь этот корень на самом деле приводит к объедению. На самом деле мы любим свою плоть, и вот это состояние сытости мы любим больше, чем Бога, мы жалеем себя, мы угождаем себе, а не Богу. Поэтому постоянное угождение себе и своей плоти рано или поздно с неизбежностью приводит и к объедению.

Чтобы этого не было, надо понять корень этого самоугодия, угождения плоти. И понять неверие в то, что Бог есть пища моя, хлеб мой. Если б я смог в это поверить, если бы я мог отринуть плотоугодие, отвергнуться себя и следовать за Христом (см. Мк. 8, 34) или, как говорит апостол Павел, распять плоть со страстьми и похотьми (см. Гал. 5, 24), то тогда бы я исцелился. И никогда бы больше не объедался. Но поскольку я со страстью самоугодия и плотоугодия не борюсь, естественно, буду и объедаться.

Собственно, покаяние начнется тогда, когда мы увидим, что виноваты именно тем, что не любим Бога нашего, что творим свою волю, угождаем себе, что Бог не стал для нас столь же значимым, как еда. Он не стал для нас столь же любимым, как еда, мы не прибегаем к Нему так же часто, как прибегаем к еде, мы не проводим с Ним столько времени, сколько проводим за едой. И нам станет стыдно, мы начнем плакать. И постепенно это приведет не к раскаянию об объедении, а к глубочайшему покаянию, то есть изменению себя, чтобы возлюбить Господа Бога всем сердцем своим, всем помышлением своим. И когда мы покаемся, сам ствол этого самоугодия будет сокрушен – и мы никогда не будем больше зависеть от пищи. Мы отринули этот соблазн, возлюбили Бога, душа исцелилась, и грех плотоугодия и самоугодия нам прощен.

Но как быть с исповедью? Мы ведь, собственно, привыкли каяться только на исповеди, как же нам теперь быть? Исповедь не исцеляет человека, и вообще, собственно, таинства Исповеди нет. Есть таинство Покаяния, которое включает в себя тот глубинный процесс, о котором я сказал. Мы увидели в этом глубинном процессе, что не любим Бога, что любим себя, что мы на самом деле плотоугодники, человекоугодники и самоугодники и вовсе не хотим исполнять заповеди Божьи. И вот это пролитое покаяние фиксируется в исповеди. Так должно быть.

Так неужели наша исповедь при естественно отсутствующем покаянии бесплодна? Нет. Мы раскаялись в поступке, который совершили: позавидовали, осудили, напились, объелись. И этот поступок, в котором мы раскаялись, о котором сказали на исповеди, прощен. Конкретный поступок прощен, он больше нас не разрушает. Но корень греха по-прежнему внутри, мы его и не исповедали, мы его даже и не знаем. Самоугодие, самоволие, нелюбовь к Богу, нежелание следовать заповедям Божьим, наше недоверие, малодушие, самоволие, гордыня, прочее, прочее – мы всего этого даже и не знаем в себе, мы этого даже еще не видим, поэтому даже не исповедовали. Мы не вытащили на исповедь нутро наше прогнившее и смердящее. Мы сказали только о поступках, поступки и прощены.

Но если мы будем жить в Церкви и вытащим все наше нутро, скажем: «Вот я какой, Господи!» – и всем своим сердцем попросим: «Прости и исцели!» – тогда будет прощено и уврачевано наше сердце. Но мы увидели именно не поступки, а сам корень и вытащили этот корень. И наш грех прощен – и наша душа исцелилась.

Записала Инна Корепанова