Читаем Добротолюбие. 13 декабря. Священник Константин Корепанов

Мы продолжаем читать слово о трезвении преподобного Исихия. Мы говорим о ключевых вещах, которыми завершает свои наставления преподобный Исихий, о том светоносном действии, которое оказывает трезвение на душу человека.

171-й абзац:

Хранению ума пристойно и достойно именоваться светородным, молниеродным, светоиспускательным и огненосным. Ибо, истинно сказать, оно одно превосходнее самых великих телесных добродетелей, сколько бы их ни имел кто. Сего то ради и надлежит называть сию добродетель самыми почетными именами, ради рождающихся из нее светозарных светов. Возлюбившие ее, из грешников непотребных, скверных, невежд, несмысленных, неправедных делаются силою Иисус-Христовою, праведными, благопотребными, чистыми, святыми и разумными; и не только это, но и начинают созерцать таинства и богословствовать. Сделавшись созерцателями, они переселяются к оному пречистому беспредельному Свету, прикасаются к Нему неизреченными прикосновениями, с Ним живут и действуют, поелику «вкусили, яко благ Господь»; так что на этих первоангелах явно исполняется слово Божественного Давида: «обаче праведнии исповедятся имени Твоему, и вселятся правии с лицом Твоим» (Пс. 139, 14). И действительно они только одни истинно и призывают Бога, и исповедуются Ему, и с Ним беседовать всегда любят, любя Его.

Вот такой гимн хранению ума. За этими описаниями разных светоявлений как-то может забыться, что речь вообще-то ведется о хранении ума. Не молитва Иисусова является такой светоносной. Хранение ума является светоносным, потому что внутрь человека, охраняющего ум, вселяется свет, вселяется Христос, Который есть свет, просвещающий человека. Вселяется обильно, наполняя его изнутри светом. Сначала светом вполне явным и ощутимым, хотя и совершенно невидимым, незримым, а в конце вполне светом явным и зримым, как это мы видим у преподобного Серафима Саровского. И этот свет, будучи хранимым, светит ровно, постепенно, медленно-медленно, раз за разом разгоняя тьму. И грешник, как говорит здесь преподобный Исихий, делается совершенно иным. Грешник делается святым, блудный – целомудренным, пьяница – трезвенником, скверный – чистым, неразумный – разумным, несмысленный – богословом. Это удивительное действие света. Так устроен человек, что пока он в себя не вместит этот свет, все слышимое и читаемое он понимает совсем иначе.

Беден язык человеческий, русский он, или греческий, или английский, он беден для выражения человеческого опыта. Преподобный Исихий, преподобный Симеон Новый Богослов или преподобный Исаак Сирин, описывая свой опыт, описывают то, что они видят и чувствуют, а понимается это совсем иначе. В данном случае речь идет о свете, но совсем не о том свете, который мы себе представляем. Скажем, вот святой видит некое светящееся облако или луч света. Это совсем не тот свет, это не то, что видится очами. Мы все хотим увидеть этот свет не только очами, мы хотим увидеть этот свет фотоаппаратами и кинокамерами, которые по природе, по естеству своему воспринимать этот свет не могут. И вот мы тиражируем в Интернете фотографии Божественного света, сфотографированного каким-нибудь человеческим устройством. Безумие какое-то!

Человек совсем не может видеть свет Божий телесными очами. А когда видит, это говорит о том, что сами очи его преобразились. А вообще отцы говорят о другом свете. И тем не менее для этого незримо ощутимого, явного, объективного и преображающего света иного слова, как свет, они найти и придумать не могут.

Апостол Иоанн Богослов начинает свое Евангелие, говоря, что был Свет истинный, просвещающий всякого человека, грядущего в мир (Ин. 1, 9). Это Свет. Какое ему еще иное имя дашь? А мы все представляем себе какие-то лучи солнечные, фонарные, звездные, лунные, совсем не тот свет, о котором говорят они, описывая свой опыт. Но в любом случае это свет. И чтобы его носить в себе, нужно хранить ум.

А что делаем мы? Мы постимся, читаем молитвы, акафисты, каноны, Псалтирь, ходим в храм. Все же нормально! Да, еще, правда, осуждаем, злимся, ревнуем, завидуем, не прощаем, не примиряемся, говорим злые слова, превозносимся, гордимся. Но это же все пустяки, вы же понимаете? Суть-то мы делаем! Мы же главное делаем! Мы ходим в храм, как-никак соблюдаем посты и читаем молитвы, причащаемся, исповедуемся даже еще. Что надо-то? Кто десять, кто двадцать, кто тридцать лет… Не знаем мы никакого света. И не должны знать. Зачем он нам нужен? Главное же исполнять то, что велено.

Вот мы и исполняем то, что кем-то велено, и делаем то, что кем-то велено, и все. Главное ведь – исполнить то, что нам повелели, а никакого света мы не знаем. Если бы мы не читали преподобного Исихия, или святителя Игнатия, или святителя Феофана, или преподобного Исаака, или преподобного Симеона Нового Богослова, или Серафима Саровского, или еще полтора десятка человек, так и знать бы не знали ни про какой свет, да и не нужен он нам. Вот же на нашу беду Феофан Затворник перевел «Добротолюбие», да  еще Оптинские старцы книжки поиздавали, да святитель Игнатий руку приложил. А не будь их, так мы и жили бы спокойно и знать бы не знали ни о каком свете и радовались бы тому, что все у нас хорошо. Ну а страсти, злоба, зависть, ревность – это пустяки. Главное, что мы молитвы читаем, а Бог нам за это все простит, помилует нас. Остальное  не так важно. Вот, собственно, и все.

На самом деле мы никак не можем перестать делать то, что Бог категорически запретил, и осуществление того, что мы делаем, обрекает нас на обезбоженность, а все остальное, что мы делаем, превращается в формальное действо благодаря этой нашей обезбоженности. Нам это не приходит в голову именно потому, что света в нас нет, мы не видим, мы погружены во тьму и не видим, что все объяты тьмою, и не видим, что то, что мы осуждаем, есть тьма – и нет в ней света. То, что мы ненавидим, есть тьма, и нет там света. Мы часто говорим: «Да никогда я тебя не прощу! Да не примирюсь я с тобой никогда! Да не буду я у тебя просить прощения!.. Я его терпеть не могу, я его видеть не хочу, я не буду с ним стоять в одном храме, пить из одной Чаши, сидеть за одним столом!» Все это тьма, которая объяла наше сердце, и света в нас нет. А если нет света, мы по-прежнему чада тьмы.

Как говорит о нас апостол Павел: все вы – дети света (см. 1 Фес. 5, 5). Но мы же Евангелие не читаем, мы не прикасаемся к свету. Мы имеем некоторый набор  уже достаточно привычных действий, которые нам велели исполнять, когда мы пришли в храм. А то, что мы должны преобразиться, измениться, из этих самых непотребных, скверных, несмысленных, неправедных невежд сделаться чистыми, святыми и разумными, нам и в голову не приходит. Что спасение – это нечто совсем иное в христианстве.

И оказывается, чтобы стать чадами света, как здесь говорит преподобный Исихий, нужно всего-то хранение ума. И дело не только в молитве Иисусовой, даже не столько в ней, а в том, что молитва Иисусова должна сопровождать трезвение. Но мы и этого понять не можем. Мы еще как-то понимаем, что надо молиться молитвой Иисусовой, и даже купим четки, и даже будем эту молитву произносить, но она не идет у нас, мы произносим ее одними устами. И ничего не получается, потому что она должна сопровождаться трезвением, а трезвения у нас нет.

Не то что это трезвение такое трудное, просто мы его категорически не хотим. Мы ненавидим трезвение самой доступной нам формой ненависти. Поэтому у нас не получается хранить наш ум. Мы молимся, но молитва как бы только на языке и никак не может проникнуть внутрь, потому что там все отравлено несовместимыми с молитвой состояниями, потому что молитва должна быть основана на вере, она должна сопровождаться неосуждением, иначе сразу мы попадаем под осуждение, она должна сопровождаться миром, а значит – примиренностью со всеми, прощением, которое мы даем, и так далее. Требуются какие-то условия для совершения молитвы, а за это  все, за эти условия-то и отвечает трезвение. А нет трезвения – нет условий, при которых молитва была бы услышана.

Скажем, все святые отцы пишут о том, что молитва злопамятного человека не принимается. Но скажи это человеку, который помнит зло. Причем этот человек сам же понимает, он приходит и говорит: «Не получается у меня молитва! Я молюсь, молюсь, а небеса, как медный таз, только грохочут; и не принимается молитва». Так прости ты мужа своего, который тебя обидел, родителя своего, который тебя бил, ребенка своего, который тебя бросил. Прости всех – и увидишь, как небеса откроются. – «Нет, при чем тут это? Да при чем тут прощение? Да я простил (а) их уже давно. Но видеть я их не хочу, и не надо мне их. Вы мне скажите, почему молитва не идет?»

«Что мне делать?» Так не суди! «Почему я читаю молитву, а у меня ничего не получается, ум мешается, молитва не идет? И сколько ни пытаюсь, беру четки и сразу засыпаю, мысли путаются». Так не суди! «Батюшка, как же не судить-то? Они же негодяи. Они что делают-то, сволочи? Вот смотрите, вот тут что они делают? А вот тут что они делают? Как же я могу не судить, когда весь мир с ума сошел? Как я могу не судить-то? Нет, я не могу не судить. Я обязан судить, это дело моей чести, это мой долг судить всех людей. Вы только мне объясните, почему у меня молитва не идет?»

Все упирается в это внутреннее состояние, в это опьянение собственным безумием. Есть образ, возлюбленный преподобными отцами, которые пишут: собака лижет пилу и услаждается собственной кровью. Лижет и лижет, хотя сама же делает себе больно, но вкус крови ее пьянит.

Нечто подобное мы делаем и никак именно не хотим что-либо изменить в этом. Мы готовы молиться молитвой Иисусовой, мы готовы ее принять. Значительная часть христиан готова и к внимательной молитве, и к молитве Иисусовой. Они не готовы только к одному – они не хотят трезвиться, они не хотят принять необходимое условие для того, чтобы хранить свой ум от зла. Поэтому ничего не получается. Трезвение ведь в том и состоит, чтобы очистить сердце и не пускать внутрь его изгнанное зло.

Очищение сердца начинается с мысли о том, что сердце нечисто, что оно скверное, что оно гордое, что оно отравлено грехом. Это трезвость, обыкновенная трезвость. «Ты кто?» –  «Я Божий человек, святой человек. Нет, я не святой человек, но праведный человек, хороший человек, добрый человек, умный человек, начитанный (еще какой-нибудь). В общем, во всех отношениях достоин всяческой похвалы. Вот только не все у меня получается. Я пытаюсь исполнять заповеди, молиться, но что-то не получается. Но вообще-то я знаю, что я хороший человек. Батюшка, честно расскажу, вот рассматриваю совесть свою, говорю: вот тут у тебя хорошо, тут хорошо, тут хорошо; вот тут только есть маленький недостаток, но это не так важно, наверно, а в целом-то хороший человек. И вот сразу чувствую, как спина выпрямляется, думаю: ну вот, слава Богу, я действительно  христианин, можно и помолиться! Начинаю молиться, и ничего не идет. Мысли путаются, молитва сыпется, читаю, читаю, кое-как дочитываю. Иногда и не кое-как, иногда бывает, что прочитываю очень много и хорошо, мысли где-то парят, о чем-то думается, о чем-то мечтается, так сладко, легко... Никакого, правда, эффекта это не приносит, сразу раздражение вспыхивает, если что не по мне».

Но тем не менее человек не может приступить ко Христу, пока он осознает себя хорошим. Но именно это состояние мы ищем, именно это состояние мы культивируем: «Я хороший, я пришел к Тебе, сейчас я буду Тебе молиться». А на самом деле трезвость начинается с того, что я трезво оцениваю сам себя, я знаю свои грехи, я знаю свои немощи,  знаю, что я гордый, злой человек, что внутри меня бунт, я не люблю Бога, не люблю ближнего,  не верю во Христа, не надеюсь на Бога.

Не надо быть семи пядей во лбу, не надо иметь святость преподобного Сисоя Великого или аввы Агафона Великого. Достаточно просто быть трезвым человеком, чтобы понимать, что ты совершенно никого не любишь. Ты не любишь Бога. Если бы любил, исполнял бы заповеди Его, одна из которых неосуждение, а ты судишь. Ты не любишь ближнего, ведь если бы любил, ты бы не раздражался, ибо любовь не раздражается. Ты не надеешься на Бога; если бы надеялся, то никогда бы не было ни тревоги, ни страха, ни отчаяния. Ты не уповаешь на Бога; если бы ты уповал на Бога, тогда бы знал, что все происходящее происходит по воле Его, тогда всегда пребывал бы в мирном, спокойном расположении духа, у тебя бы никогда не было плохого настроения. Ты, несомненно, горд, потому что если бы ты не был гордым, то был бы смирен, был бы в мире, был бы человеком, который непрестанно плачет, только вспомнив о Боге, о людях, о свете, о Царстве, о смерти, о чем угодно. Просто бы плакал. Если ты не плачешь, значит – ты горд.

Важно понять, что это просто трезвость, трезвая оценка того, что есть. Если бы мы с этого начали, то молитва сама бы полилась из нашего сердца; точнее – стала бы вливаться в наше сердце потоком неизреченной благодати.

Ну хорошо, сердце наше скверное, злое, противное, мерзкое, а мы настолько погружены во тьму, что ничего не знаем. Сердце наше каменное, а нам очень хочется обратиться к Богу. Мы сознаем, что сердце каменное, сознаем, что оно отравлено грехом, гордыней в первую очередь, но мы очень хотим обратиться к Богу. И вот мы осознаем, что нам нужно обратиться к Богу, что сердце наше гордое, что мы не имеем доверия к Богу, что мы постоянно раздражаемся и впадаем в уныние… Значит, нам надо просто умом принять простую вещь: я должен смиряться, я должен доверять Богу, я должен терпеть. Вот это и есть тот минимум трезвения, с которого начнется все, в том числе любая молитва, внимательная или молитва Иисусова. Да, сердце бурлит, сердце кипит, молиться оно не умеет, но я, призывая имя Иисуса Христа в молитве, умом призывая, умом же говорю: «Терпи! Ты должен терпеть это уныние, эту боль, это унижение, эту физическую боль, если она есть, эту скорбь, эту муку. Терпи! Ты должен терпеть! Я должен доверять Богу. Терпи, это Бог привел тебя в это состояние, это Он повелел этому человеку злословить тебя, это Бог повелел твое нищенство, это Бог так устроил, что у тебя ничего нет. Терпи, Бог знает, что делает, твое дело терпеть. Ну, накричали на тебя – смирись и терпи». Это деятельность ума. Сердце  разрывается на куски от уныния, от отчаяния, от боли, безнадеги полной. Ну и что? Ум-то уже трезвится. И вот этот ум в состоянии овладеть испорченным сердцем. Вот с этого начинается возрастание и восхождение к свету.

Возьми в ум эти простые мысли, молись и терпи, принуждай себя умом к терпению, и скоро Свет воссияет в тебе.

Записала Инна Корепанова